Лирика 30-х годов

Со мною в детстве нянчились не шибко.

Еще по снегу, мартовской порой,

Я бегал, рваный, босоногий, в цыпках,

А грелся у завалинки сырой.

Потом отдали в батраки. Желтела,

В рожок играла осень у окон.

И как вставать утрами не хотелось!

Был короток батрацкий сладкий сон.

Редел туман, и луч скользил по кровлям,

И занимались облаков края,

И солнце над мычанием коровьим

Вставало заспанное, как и я.

Напившись чаю в горнице, бывало,

Хозяин спит, а нас, бывало так,

Что и заря нередко заставала

Над книжкой, купленною за пятак.

Потом — фронты. Не раз, когда над строем

Летел сигнал тревоги боевой,

Вставало солнце, красное, сырое,

Над мокрою таврической травой.

И мы с размаху сталь в крови купали.

Так надо было, мы на то и шли:

Мы шашками дорогу прорубали,

Неся мечту о будущем земли.

Слепит глаза.

Рубаха льнет к спине.

Лебедчик улыбается весне

Он крепко руку на рычаг кладет

И по-казахски песенку поет,

Поет — и песенка ему люба,

Она чуть слышно бродит на губах.

Поется в ней о том, как прежде жил…

Он песенку, наверно, сам сложил.

Она, как степь казахская, проста,

Она о том, как он к машине стал.

И как машина в котловане тесном

Хватает землю пригоршней железной,

Как бьется ток ее железных жил…

Он песенку, наверно, сам сложил.

Везут на тачках серую щебенку.

С дистанции выходят три девчонки;

Одна из них бетонщик-бригадир.

Весной и юностью высокий бродит мир.

В ручье у камня щепка проплыла.

Над городом летит аэроплан.

Лебедчик в синь, прищурившись, глядит;

Смеются три девчонки впереди…

Все четверо по улице прошли —

Хозяева и неба и земли.

Рыбинкой звали тебя.

Века

Несла ты названье свое.

В тебе отражались

Камыш, облака,

Стрелецкий кафтан и ружье.

В тебе молодицы мочили холсты,

Вьюнов головастых ловили дети.

Вчера под землей, размывая грунты,

Ты вырвалась вновь из столетий,

Ты в нашу штольню направила бег,

Выбив подпорки ребро.

Тебя в бетон одел человек

И положил над тоннелем метро.

Ты будешь катиться через него

В звонкое завтрашнее столетье,

Хоть, может, названия твоего

Больше никто не встретит.

Пусть жизнь твоя не на виду, —

Какое счастье жить и знать,

Что не на ветер дни твои идут,

Что в жизни цель тебе ясна,

Что не напрасно бьет дождями лето,

Зимою вьюги обжигают лоб,

Что есть в большой работе пятилеток

Твоя работа, рук твоих тепло.

В Киргизии, где скалы

Стоят плечо к плечу,

Несется голубая,

Вся вспененная Чу.

В камнях сырых ущелий,

Как снег, ее оскал,

Она в песок стирает

Косые ребра скал,

Но не могла пробиться

Всей яростью струи

Ни к морю за барханы,

Ни к водам Сырь-Дарьи.

Она сильна, и горы

За нею высоки,

Но выпивают силу

Сыпучие пески.

Жестка, суха пустыни

Горячая щека, —

И высыхает речка

В литых солончаках.

Киргизия, не так ли

И жизнь твоя текла,

Пока с рекой Советов

Ее ты не слила.

От южных морей до таежной глуши,

До вечных мерзлот Полярного круга

Пускай все дорожки запорошит

Белая — с яблонь и с вишен — вьюга.

Город от пыли и духоты

Задохся в булыжнике, в скверах редких;

Пускай к домам подступают сады,

Врываются в окна мокрые ветки.

Зеленая тень шевелится на раме,

Скользит по железу и кирпичу;

Пускай стоят под всеми ветрами

Сады и заводы плечом к плечу.

Не бери пример с подруг, не надо.

Ты других не хуже, не грубей.

На окурках след губной помады

Лишь брезгливость вызовет к тебе.

Лучше в рот возьми сирени

Ветку, горькую от рос,

Чтоб любимый днем весенним

Терпкий привкус на губах унес.

Ее к земле сгибает ливень

Почти нагую, а она

Рванется, глянет молчаливо, —

И дождь уймется у окна.

И в непроглядный зимний вечер,

В победу веря наперед,

Ее буран берет за плечи,

За руки белые берет.

Но, тонкую, ее ломая,

Из силы выбьются… Она,

Видать, характером прямая,

Кому-то третьему верна.

Любовью дорожить умейте,

С годами дорожить вдвойне.

Любовь — не вздохи на скамейке

И не прогулки при луне.

Все будет: слякоть и пороша,

Ведь вместе надо жизнь прожить.

Любовь с хорошей песней схожа,

А песню не легко сложить.

Скамейка почернела

От времени в саду.

Давно ль пылила вьюга, —

Вновь яблони в цвету.

Но не замедлит время —

Опять подует снег…

Спохватишься — седеешь,

Намного убыл век,

А все торопишь время,

Как будто на пути

Оно мешает в жизни

До главного дойти,

Жалеешь, что не третье,

А первое число,

Что сад не цветом яблонь,

А снегом занесло.

Я знаю — смерть придет, не разминуться с ней,

Две даты наберут под карточкой моей,

И краткое тире, что их соединит,

В какой-то миллиметр всю жизнь мою вместит.

А если бы сложить все пройденное мной,

Я обойти бы смог раз восемь шар земной.

Работать с детских лет вставал я на заре…

Пусть лягут, как стихи, две даты и тире.

И, если ты мне друг, у гроба повтори,

Что, мол, ни в чем длиннот не выносил старик.

Пчела кружилась над цветком,

Сбирая хоботком

Добычу трудную свою,

Что станет всем сладка,

Но отшумел в степи июнь —

Недолгий век цветка.

И жизнь твоя, как ни долга,

Пройдет, как век цветка.

Но так ли песню нам сложить,

На том ли кончить нам,

Когда народу вечно жить

И вечно жить цветам?

Мне кажется порой, что я

Вот так и буду жить и жить на свете!

Как тронет смерть, когда — кругом друзья,

Когда трава, и облака, и ветер —

Все до пылинки — это жизнь моя?

Была недолгой жизнь цветка…

Зима. Метелица метет,

Буран влетает в сени.

Но аромат цветка живет

В сухом колхозном сене,

В струе парного молока

Звенит степная жизнь цветка,

И если песня хороша,

Любую тронь строку —

Пусть вьюги все запорошат —

И в песне жить цветку.

Перед тобой лежит стихотворенье,

И хорошо припасть к иной строке,

И слушать, слушать, как поет в ней время,

Как бьется жилка на твоей руке.

Я плачу над счастливою строкой,

Пусть написал ее не я — другой.

В гробнице найдено зерно

Сухой египетской пшеницы.

Тысячелетие оно

Лежало в каменной гробнице.

На солнце вынесли его

И в землю бросили. И вот

Поднялся колос золотой,

Зерном тяжелым налитой.

Нас время судит без уловок.

Что будет через сотню лет,

Когда отыщут наше слово

И также вынесут на свет?

Начало пятого, но мне не спится.

Мутнеет вьюга, ночь летит в рассвет.

Земля, как заведенная, вертится…

Пройдет и пять и десять тысяч лет,

И дальний век (мы и о нем мечтали)

Вот так же станет вьюгами трубить.

В той, даже мыслям недоступной дали

Хотел бы я хотя б снежинкой быть,

Чтоб, над землею с ветром пролетая,

На жизнь тогдашнюю хоть раз взглянут,

В морозный день над тополем порхнуть

И у ребенка на щеке растаять.

Вас нет еще: вы — воздух, глина, свет;

О вас, далеких, лишь гадать могли мы, —

Но перед вами нам держать ответ.

Потомки, вы от нас неотделимы.

Был труден бой. Казались нам не раз

Незащищенными столетий дали.

Когда враги гранатой били нас,

То и до вас осколки долетали.