Лирика 30-х годов

Ты протянула руку — жить обиде!

Я понял все. Я больше не приду.

И, возвращаясь, я в ночи увидел

прищуренную синюю звезду.

Ту самую, что в середине мая

пером павлиньим шла из глубины.

Какой величины она — не знаю.

Не все ль равно, какой величины?

Она в тот час в твоем окне висела,

она в зрачках гнездилась у тебя,

она по кругу шла, как в карусели,

ее петух приветствовал, трубя.

Она касалась проводов над трактом,

порхала, содрогаясь, над кустом,

а в Пулкове в огромнейший рефрактор

поймать ее пытался астроном.

А я все шел. А ночь вокруг дымилась,

мигали светляки среди ветвей.

И вдруг звезда, застыв, остановилась

над комнатой пустынною моей,

где тишина, как вечность, бесконечна,

где юношеской схвачены тоской

кровать и неприкаянные вещи,

стол не оправлен женскою рукой.

Но вспомнил я, что нет к тебе возврата,

вовек твоих дверей не отворить…

И от ночной звезды в мильон каратов

мне захотелось только прикурить.

Он

Как древнего солнца лучи к земле,

как в океане волны к скале,

как топор, прорубая чащу лесов,

как христиане на колокольный зов,

к тебе мои мысли стремятся!

Она

Но — лучи всегда обрывает закат,

волны от скал отпрядывают назад,

топор обессилеет, затупясь,

медь отгремит — и в урочный час

верующие домой возвратятся.

Он

Как от кола на пастбище конь,

как от поленьев в печи огонь,

как берега от весенних рек,

как от земли деревья, — вовек

от тебя не могу оторваться я…

Она

Аркан перетрется — ускачет конь,

поленья сгорят — и погаснет огонь,

сровняет зима с рекой берега,

деревья же тянутся в облака, —

и ни с чем не хотела б остаться я.

Он

Твоими желаньями одержим,

я буду звучащим эхом твоим,

я буду бегущей тенью твоей,

я буду ковром у твоих дверей,

я буду слугой, дорогая…

Она

Растает эхо, как зыбкий вздох,

бесплотна тень, а ковер для ног,

жестокость тирана таится в слуге.

А сердцу-то чудится друг в женихе,

зовущий голос — как тайна живая.

Он

День свадьбы назначь — и быть по сему!

Она

Нет, милый, будь гостем в моем дому.

Я выхожу замуж за твоего приятеля.

Солнцестояние! Метель бежит.

Песцы поземки — белое виденье.

Капель. Лучи сквозь кровь. Изюбр трубит

от нарастающего возбужденья.

День — в воздухе мощнее излученье,

ночь — песеннее в звездах небосвод.

Гудит земля. Стремительно вращенье.

То свет, то тьма… Идет круговорот.

Весна! Природа потеряла стыд.

И от безвыходного опьяненья

цветут цветы, и женщина родит,

и чудо плачет, празднуя рожденье.

О, чувств нагих святое воплощенье!

Трепещут грозы. Зреет каждый плод.

Страда. Жнут люди до самозабвенья.

То гул, то тишь… Идет круговорот.

Над увяданьем восковых ракит

прощальный крик живого сновиденья —

синь, журавлиный перелет звучит.

И плуг блестит. И озимь веет тенью.

Исполненный зазывного томленья,

колышется девичий хоровод.

И свадьбы. И листвы седой паденье.

То дождь, то снег… Идет круговорот.

И вновь зима. И вновь преображенье.

Чередование смен, за родом род,

мышленья восходящие ступени —

то жизнь, то смерть… Идет круговорот.

Твои глаза в моих глазах —

как вопросительные знаки,

слезы искусственная накипь

и вкрадчивость, попавшая впросак.

Ты говоришь мне: «Милый, не злословь!»

Какая зыбь воспоминаний… Что же,

их мельтешенье с листопадом схоже,

любовь, конечно, есть любовь!

Горел и задыхался мир

от первородного блаженства,

и мы не требовали совершенства,

ни ты, ни я в тот удивленный миг…

Крыльцо.

Гроза, нагрянувшая, как свекровь.

И спазмы неба в ядерной капели,

и мысли буйствовали и кипели,

как осетры, попавшие в ятовь.

И озареньем спутанная речь,

и юношеское ослепленье,

когда мир светится и не отбрасывает тени,

и никого нельзя предостеречь.

Напраслину не возведу в вину,

в рельефе жизни скрытые есть повороты,

когда вся мощь заложенной в тебя природы

должна стоять на жертвенном кону.

Что я скажу о сумеречном дне?

Не сетую. Душа не оробела.

Торжественно

целую вашу руку, цепкая омела,

отдернутую некогда… на крутизне

тех лет.

Да, втуне теплятся воспоминанья,

но стоит к ним приблизиться едва, —

как стража, поперек встают слова:

цена предательства — цена познанья.