Лирика 30-х годов

Концы колышутся кудрей,

Тебе на щеки тень бросая…

Сними сандалии скорей

И по росе ступай босая.

У придорожного куста

Садись,

раздумывай

и слушай,

Пока полночная звезда

Не упадет к нам спелой грушей.

Ладони легкие сложи,

В них колос вылущи зажатый,

Ты видишь — вызревшие ржи

Отяжелели перед жатвой.

Мы их выращивали здесь.

Мы знали радость ожиданья,

И в каждом стебле этом есть

Тепло от нашего дыханья.

С тобою об руку несем

Мы наше счастье молодое,

Поговорим же обо всем,

Как говорить умеют двое.

Мне стежки будут не легки,

Когда полюбишь ты другого,

Но не скажу тебе с тоски

Я непростительного слова!

И в час разлуки горевой

Не задержу твоей руки я,

Но день за днем перед тобой

Я буду лучше, чем другие.

И, может, вспомнишь ты тогда

На этом поле наши встречи,

И только вздрогнут

(ты горда)

Твои приподнятые плечи.

Ты только руку мне пожмешь,

Не скажешь даже ни полслова.

Но я пойму…

Созрела рожь.

Для жатвы поле все готово.

Над густой березою,

За большой дорогою

Уронила молнию

Дальняя гроза.

Тихо косу русую

Я рукой потрогаю

Да в твои глубокие

Загляну глаза.

Небо подымается,

Вымытое дочиста,

Вспыхивает искрами

Синего огня.

Притаив дыхание,

Вслушиваться хочется,

Как за влагой тянутся

С хрустом зеленя.

Будьте, зори, теплыми,

Будьте, росы, щедрыми, —

Словно в детстве, рады мы

Попросить опять, —

Чтоб хлеба не гнулись бы

Под сухими ветрами,

А старались колосом

До неба достать.

Не могли загадывать

Мы с тобою разное,

Мы всегда сходились тут

На одном следу.

И, желаний наших

Исполненье празднуя,

Я к тебе, любимая,

Первый подойду.

Встретив взгляд твой ласковый,

Я припомню многое,

Все, о чем словами

Рассказать нельзя…

Над густой березою,

За большой дорогою

Молнию последнюю

Бросила гроза.

Посмотри: у меня большая ладонь

Ты б на ней поместилась вся.

Пройти через воду и через огонь

Я мог бы, тебя неся.

Посадил бы тебя в своем дому,

А ветер домашний тих.

Мне силы отпущено одному

Достаточно на двоих.

Но разве бы ты позабыла тут,

Вступая в свои права,

Как реки шумят, соловьи поют,

Растет на лугах трава.

Что землю горячую дождь облил

И высушили ветра?

Тебе в эту пору покой не мил,

И ты уходишь с утра.

Туда, где, нагруженные зерном,

Возы на посев ползут,

Где сразу почувствует агроном

В руках нестерпимый зуд…

Мы садим деревья, хлеба растим,

Исследуем силу почв.

По теплым лугам, по травам густым

Проходим, встречая ночь.

Найдем на стану у костра приют,

Обветренные до пят.

Нам реки шумят, соловьи поют

И грозы глаза слепят.

Опять роняют пух тяжелые гусыни,

Выравнивая дно нагретого гнезда,

Опять прозрачны дни и ночи светло-сини,

И над тобой стоит бессонная звезда.

От окон на полу легли крест-накрест тени,

И расстилать постель — напрасные труды.

Ты слышишь — под горой шумит река в смятенье,

Боясь, что не вместит нахлынувшей воды.

Но воду отведем мы на свои угодья.

Нам в мире обо всем заботиться дано.

И зашумят хлеба, как реки в половодье,

Везде, где прорастет набухшее зерно.

В свой срок придет страда, как молодость вторая,

Не зря в душе поет отрадный хмель забот,

Когда спешит весна по всем дорогам края

И всех твоих друзей по именам зовет.

Мы теперь вспоминаем погожие дни сентября,

Бабье лето в прощальной красе придорожной березы.

Мы теперь вспоминаем, как кровли домов серебря,

Словно весть о зиме, по утрам приходили морозы.

От высоких ометов тянуло соломой ржаной,

Зеленели посевы, спеша подрасти до ненастья.

Я краснел, без привычки тебя называя женой,

Я при людях стыдился меня наполнявшего счастья.

Только, как ни старался, скрывать его не было сил,

Словно солнце за мной проходило невидимым следом.

Я отборное яблоко утром тебе приносил,

Самый лучший кусок отдавал я тебе за обедом.

И сегодня, ребенка в горячие руки беря,

Я дыханьем своим осушу его первые слезы.

Как же можно забыть нам погожие дни сентября,

Бабье лето в прощальной красе придорожной березы…

Ты нерасцветший колос подняла,

К своим губам горячим поднесла,

Дохнула на него, и, оживая,

Расцвел тот колос у тебя в руке,

Чтоб доцветать и зреть на сквозняке,

Где зной течет, как пена дрожжевая.

И я сказал: «Не так ли и людей

Мы оживляем теплотой своей,

Сокрытые в них силы умножаем,

Чтоб каждый мог принесть посильный плод

И мы средь человеческих забот

Могли своим гордиться урожаем».

Опадает с яблони

Белый цвет,

Что-то друга милого

Долго нет.

Я, встречая на поле

Свет-зарю,

На дорогу дальнюю

Посмотрю.

А дорога дальняя

Широка,

А над ней крылатые

Облака.

Вся она исхожена,

Вся она изъезжена

Без него.

Нет и нет прохожего,

На него похожего,

Нет и нет проезжего

Моего.

Как увижу издали,

Позову.

Рядом посажу его

На траву,

На колени голову

Положу,

Как я тут ждала его,

Расскажу.

Сколько счастья-радости

Впереди!

Где ж ты, долгожданный мой?

Приходи!

Знаю, друг без друга нам

Счастья нет…

…Опадает с яблони

Белый цвет.

Застывшая за ночь, звенела дорога

Под конским копытом на весь суходол,

А к вечеру стало теплее немного,

И снег с потемневшего неба пошел.

Сначала совсем неуверенный, редкий,

Как будто высматривал место, где лечь,

Потом осмелел и серебряной сеткой

У каждого дерева свесился с плеч.

Ты вышла и взять не хотела косынки

Пуховой, что я за тобою принес;

И видел я — таяли сразу снежинки,

Попавшие в желтое пламя волос.

Вернулись, а комната — словно другая,

Уютней, домашнее стало тепло.

И долго сидели мы, не зажигая

Огня, и от счастья нам было светло.

Ветер странствий, соленый и горький,

Им да звездами юность полна.

В море бриз. Апельсиновой коркой

За лиманом желтеет луна.

Степь лежит молчаливо и мудро,

Одиноких раздумий сестра.

Быль иль небыль намедни под утро

Рассказал этот старый Чудра?

Не ответишь вовек — и не надо,

Только б верилось в дни неудач:

Волю девушки ценят, как Радда,

Парни любят, как Лойко-скрипач.

А еще… Не наврала цыганка,

Указала она, погляди:

Поднял сердце горящее Данко,

Чтобы путь озарить впереди.

Не о том ли мечтает он с детства,

Затаив неребяческий гнев,

И прислушаться и приглядеться

К человеческим судьбам успев.

Дед Каширин, кунавинский книжник,

Поучал за виски теребя:

«Коль рубашки не снимешь ты с ближних, —

Значит, ближние снимут с тебя».

Враки! Снимет рубашку хозяин,

Если будешь покорен, как вол.

И от нижегородских[14] окраин

Он до Черного моря дошел.

Вьется в небе над ним спозаранку

Журавлей путеводная нить.

Если в мире не сыщется Данко,

Он сумеет его заменить!

Ветер странствий, соленый и горький,

Им да звездами юность полна.

В море бриз. Апельсиновой коркой

За лиманом желтеет луна.

Чуть дымятся луговые плесы,

Даль тепла, светла.

То не ты ли косы у березы

На ночь заплела?

То не твой ли на реке гремучей

Виден переход?

Не твоим ли голосом над кручей

Иволга поет?

Пусть не видно в травах непримятых

Твоего следа,

Сердце верит: где бы ни была ты —

Ты со мной всегда.

И когда в лугах синеют росы,

Ты на склоне дня,

Заплетая косы у березы,

Вспомнишь про меня.

Про меня, про вешки в дальнем поле

Да про те холмы,

Где, грустя и радуясь до боли,

Подрастали мы.

Из камня высеченный идол

У росстаней стоял века.

Его прохожий каждый видел,

Сворачивая с большака.

Немой ровесник Древней Руси,

Он вырастал из-под земли,

Над ним весной летели гуси,

Вокруг него хлеба росли.

Шли мимо люди по дорогам,

Встречая шумную весну,

Уж им не верилось, что богом

Был этот камень в старину.

Когда ж зарей пылал пригорок,

Где сосны медные стоят,

К нему спешил седой историк

С толпой веселою ребят.

Он говорил, и были строги

Глаза под крыльями бровей.

«Глядите —

умирают боги,

Бессмертно — творчество людей».

Отроились пчелы. Пахнут медом

Вековые липы за прудом.

Возвращаясь с поля, мимоходом

Мы с тобой на пасеку зайдем.

Постучим в калитку к пчеловоду,

Он у нас приветливый старик:

На меду заваренную воду

Хоронить от гостя не привык.

Только б гость вниманьем не обидел

И подробный выслушал рассказ,

Как рои готовятся на выдел

И какой тут верный нужен глаз.

Чем отличен мед, какой по цвету,

Липовый, гречишный, луговой…

Гости мы не редкие и эту

Будем слушать повесть не впервой.

Ну так что ж, пускай отводит душу,

Он видал немало на веку.

За привет, за добрую медушу

Мы спасибо скажем старику.

И еще мы скажем, что в артели

Ото всех почет ему велик.

Пчеловод он мудрый, в самом деле,

И к тому ж приветливый старик.

Вновь сентябрь поджигает сухую листву на осинах,

Рдеет каплями крови на кочках брусника в гаю,

И, считая гусей в небесах, по-осеннему синих,

Прислонившись к сосне, я с тобой на опушке стою.

До весны покидая туманные наши озера,

Гуси к югу летят. Значит, близится время дождей,

Значит, нам расставаться, любимая, скоро…

Что ж, бери мое сердце и сердцем в разлуке владей.

В светлом поле темнеют сухие кусты чернобыла,

И на них паутины прозрачные нити висят.

Я дождуся весны, только б ты меня не разлюбила,

С первой стаей гусей по весне возвратилась назад.

Цветет жасмин. От белых звезд

Всю ночь светло в саду нагретом,

И Млечный Путь, как шаткий мост,

Соединил закат с рассветом.

В такие ночи слышен рост

Хлебов и трав. По всем приметам,

И теплых зорь и щедрых рос

Еще немало будет летом.

Живым текучим серебром

Дожди июльские прольются.

Ладони вытянув, как блюдца,

Пойдем в поля, встречая гром,

Где ржи густые за бугром

Под тяжестью колосьев гнутся.

Смешался с запахом смолы

Томящий запах земляники,

Где сосен тонкие стволы

Торчат, как бронзовые пики.

А тень бежит во все углы

И ловит солнечные блики,

На травы нижет без иглы

Цветные бусы земляники.

Дрожит под крылышками пчел

Позолоченной сеткой воздух.

Пичуги дремлют в темных гнёздах…

И вправе я себя не счел

Нарушить птиц полдневный роздых,

Прервать полдневный взяток пчел.

Куда бежать от сплетен и доносов!

В просторных залах смрадно, как в аду!

И вот опять Михайла Ломоносов

Шумит в академическом саду.

Строптивый сын архангельских поморов,

Прямой, как ветер северной реки,

Он сохранил неукротимый норов

И песни, что певали рыбаки.

Не он ли в школе Заиконоспасской

Одной латынью голод утолял,

Молокососов укрощал указкой

И сметкою монахов удивлял?

Поднявшись вне параграфов и правил,

Везде дыханьем родины храним,

Не он ли в старом Марбурге заставил

Немецких буршей трепетать пред ним?

Не он ли дал российской музе крылья,

Нашел слова, звучащие, как медь!

Доколе ж иноземное засилье

Придется в Академии терпеть?

В нее вошел, достойный славы россов,

Как беломорский ветер молодой,

Крестьянский сын Михайла Ломоносов,

Родившийся под северной звездой.

Зима, закат, сторожка лесника,

На окнах тени спутаны и зыбки.

Старик весну припомнил, и рука

Смычком коснулась самодельной скрипки.

И соловей взлетел из-под смычка,

Подснежник распустился у пенька,

Забил родник, и только по ошибке

На мутных стеклах снег пятнался липкий.

И я подумал: «Кто в родном краю

Любил тропинку каждую свою,

Берег травинку и лелеял колос, —

К тому, когда вздохнет он от забот,

Весна и в зимних сумерках придет,

Услышав скрипки самодельный голос».

Воспоминаний юности не тронь,

Не отрекись от первых увлечений.

Как осенью рябиновый огонь,

Они светить нам будут в час вечерний.

Пусть окружит их время равномерней,

Чем сердцевину дуба оболонь.

И дочь твою широкую ладонь

Сожмет ладонью легкою дочерней.

И скажешь ты: «Опять звенит гармонь,

Нашиты звезды золотом по черни.

Как осенью рябиновый огонь,

Ты светишь мне в мой тихий час вечерний…»

Воспоминаний юности не тронь,

Не отрекись от первых увлечений.

Юность, юность! Какой дорогой,

За какие леса и реки

Тихой девушкой-недотрогой

Ты ушла от меня навеки!

Я с тобой не успел проститься,

Не предвидел разлуки близкой.

Под окошком летит зарница

Мне прощальной твоей запиской.

Выйду в поле на перекресток,

Где звенит, вызревая, жито,

Мелким бисером лунных блесток

Небо шелковое расшито.

Позову тебя — нет ответа…

Эти ль ночи тебе не любы,

Грозовое ль дыханье лета

Обжигает сухие губы.

Я оглядываюсь тревожно —

Чуть мерцает в тумане стежка…

О, когда б тебе было можно

Задержаться со мной немножко!

Как берег бы тебя теперь я…

Но смежает полночь ресницы,

Звезды падают, словно перья

Упорхнувшей из рук жар-птицы.

Бродит сумрак по раздорожью,

Шепчет мне: «Головы не вешай!»

Это август горячей дрожью

Наполняет колос созревший.

Слышен крик перепелки частый,

На траве роса загорелась.

Что ж, прощай, моя юность! Здравствуй,

С полной горстью колосьев зрелость!

Лоб мой жаркий обдуй прохладой,

Освежи мое сердце грустью,

Исполненьем надежд обрадуй

На пути от истоков к устью.