Лишний

На «Авито» покупаю за три тысячи видеомагнитофон.

В комнате вожусь с подключением плеера к телевизору, не понимая, что и куда нужно вставить, и в итоге на ютубе нахожу ролик, как это сделать. В гостиной из шкафа забираю стопку кассет и возвращаюсь в комнату. Вставляю одну кассету в плеер и чувствую, как она механически выскальзывает у меня из рук, жужжа пропадает внутри черной прямоугольной коробки, которая должна показать мне моменты прошлого, стертые в моей памяти. Черный экран вздрагивает, и через пару секунд по изображению снизу вверх пробегают помехи и пропадают где-то сверху телевизора.

На экране появляется женский силуэт в воздушном платье, красном в белый цветочек. Женщина движется в сторону фонтана ВДНХ, золотые фигуры которого кажутся еще ярче под солнцем. Она держит за руку маленького мальчика лет четырех. На нем джинсовые шорты и белая майка-поло, у него светлые волосы. Потом камера фокусируется на Останкинской башне, шпиль которой прокалывает единственное облако на чистом летнем небе. Камера немного дрожит, увеличивая башню, и, когда кадр достигает максимального приближения, слышится женский голос:

— Может, сахарной ваты? — Я понимаю, что это голос мамы. Камера резко уходит от башни, начинается тряска в кадре, а когда изображение уменьшается, в нем появляется мама, сначала не в фокусе. Она улыбается и смотрит в камеру. На ней ярко-красная губная помада, на шее — тонкая золотая цепочка.

— Ваты? — слышу папин голос за кадром.

— Андрей хочет, — говорит мама.

Камера теперь следит за мальчиком, которого она держит за руку. Этот мальчик — я. Я смотрю в камеру и щурюсь от солнца.

— Андрей, хочешь ваты? — спрашивает папа.

— Да, — говорю я и тяну мамину руку в сторону фонтана. Мама разворачивается и идет вместе со мной. Теперь камера наблюдает за нами сбоку.

— У меня сегодня первый выходной, наверное, за месяц, — мама смеется, глядя прямо на меня с экрана. — Может, тебе оператором быть моим? — говорит она в сторону камеры.

— Сколько им платят? — спрашивает папа.

— М-м-м… немного, — смеется мама и уводит взгляд от камеры.

Отец долго держит кадр на маме: на ее ногах, спине, руках. Глаза, которые, казалось, тоже смеются. Мы с мамой сидим у фонтана, она что-то мне рассказывает. Потом снова смотрит в камеру и посылает воздушный поцелуй в ее сторону. Папа смеется, его смех слышен за кадром. Я долго смотрю куда-то вверх, отец проследил направление моего взгляда, и на экране появляется белая полоска, разрезавшая голубое небо. Потом в кадр попадает самолет, который исчезает за единственным облаком. Отец снова переводит камеру на нас с мамой, я спрыгиваю со скамейки и бегу в его сторону. С моей головы слетает кепка, отец снова смеется, отступает назад, не прекращая съемки, и, когда я его догоняю, он останавливается и спрашивает:

— Андрей, кем ты хочешь стать?

— Полицейским, — говорю я, улыбаясь в камеру.

— А журналистом не хочешь? — спрашивает отец.

— Не-е-ет, полицейским! Я хочу ловить преступников! — отвечаю я в камеру.

— А если ты сам станешь преступником? — смеется отец.

— Я буду ловить людей, — говорю я.

— Хорошо, — смеется отец.

— И искать.

— И искать, — тихо повторяет отец, и камера выключается.

Когда камера снова включается, мы с мамой уже стоим на одной ступени эскалатора и спускаемся в метро на станции «ВДНХ». Мимо пробегают люди, и мама прижимает меня к себе, чтобы никто не задел. Потом мы ждем поезд, а когда он приближается, волосы мамы развеваются и закрывают ее уставшее и молодое лицо, а я придерживаю рукой кепку на голове, и потом мой взгляд устремляется в сторону камеры. Подъезжает синий состав, двери открываются, мы заходим в вагон с мамой, камера следом. Мама садится рядом с выходом, я с ней, камера напротив. «Следующая станция “Алексеевская”», — говорит голос из динамиков. Слышен звук закрывающихся дверей, состав медленно трогается. Мама смотрит в сторону камеры и тихо смеется, потом отводит взгляд в сторону.

— Хороший день, — раздается голос отца за кадром.

— Что? — мама не слышит.

— Хороший день! — повторяет отец.

— Не слышу! — кричит мама, так как звук поезда заглушает любую речь.

— Хороший день! — громче говорит отец, а мама отмахивается рукой и улыбается. — Я вас люблю! — тихо, но разборчиво произносит он.

Поезд въезжает в туннель, и картинка резко становится темной. Камера выключается. Плеер выплевывает кассету, и я вставляю новую.

На экране появляется мое лицо, я пристально смотрю в объектив, потом камера отъезжает. Передо мной торт, в него воткнуты пять горящих свечей, рядом со мной сидят Мира и Алекс, который держит в руке вилку и бьет ею по столу. На нем белая рубашка и черная бабочка, волосы взъерошены, он кричит:

— Дуй!

Голос отца за кадром спрашивает меня:

— Загадал желание?

Я киваю и смотрю на свечи. Камера берет их крупно, потом переходит на меня и снова на свечи, отдаляется и показывает общий план: меня, Миру, Алекса.

— Андрей, загадал желание? — снова спрашивает отец.

Я смотрю куда-то за кадр.

— Задувай, дорогой, — слышен голос мамы.

Я резко задуваю свечи, а Алекс сильнее бьет вилкой о стол. Мира кричит: «Ура!» За кадром слышны аплодисменты.

— С днем рождения! — кричит голос папы за кадром.

Алекс меня обнимает и говорит:

— Давай резать!

А я смотрю на потухшие свечи, от которых поднимается дым и рассеивается над нашими головами. Камера выключается.

На следующем кадре вид из окна. Отец крупно приближает двор — качели, песочница, ракета. На площадке компания людей. Кто-то прикуривает сигарету и садится на спинку скамейки. Люди разговаривают. Потом один из парней что-то передает девушке в черной куртке, она поправляет длинные волосы и куда-то убегает. Камера следит за ней, пока она не скрывается в темной арке дома, а когда кадр возвращается к компании вновь, люди начинают расходиться и остается только тот, кто сел на спинку скамейки. Он по-прежнему курит и смотрит в одну точку.

На следующем кадре моя мама в белой блузке и черных сережках закуривает на кухне тонкую сигарету и продолжает слушать тетю Сашу с дядей Пашей, родителей Миры. Рядом сидят родители Алекса.

— Да все пойдет хорошо, завертится, поверь, — говорит дядя Паша моей маме, а та кивает и затягивается сигаретой.

Тетя Саша говорит:

— Смотри, если не завертится — тебе конец.

Все смеются.

Дядя Андрей — отец Алекса — обнимает тетю Машу, маму Алекса. У них глаза подвыпивших людей. Дядя Андрей говорит:

— Все будет хорошо! Все будут счастливы. — Пьяно смеется. — Да, Вить? — говорит он в сторону камеры.

— Все будет! — говорит голос отца за кадром.

Мама снова затягивается сигаретой, выдувает и спрашивает в сторону камеры:

— Вить, мы будем счастливы?

— Конечно! — говорит отец за кадром.

— Слушайте, — дядя Паша наливает шампанское себе в бокал, потом всем остальным. — Давайте выпьем за то, чтобы все были счастливы и при бабле! — заканчивает он.

— Поддерживаю, — говорит дядя Андрей.

— За! — голос отца за кадром.

— Главное, чтобы наши дети были счастливы, — мама кивает куда-то в сторону, откуда доносятся детские голоса.

— Они будут счастливы, поверь, — отвечает дядя Паша.

— Главное, чтоб и мы застали их счастье, — добавляет отец Алекса.

Наши родители чокаются, а из соседней комнаты разносится девчачий крик. Моя мама кидает сигарету в пепельницу, ставит бокал на стол и выбегает из кадра. За ней убегают дядя Паша с тетей Сашей. В кадре остаются родители Алекса. Его отец берет мамину сигарету, затягивается, кладет ее обратно в пепельницу и говорит в камеру:

— Кому-то уже плохо, — смеется и своим бокалом чокается с объективом камеры. Черный экран.

Следующим кадром камера показывает, как тетя Саша надевает на Миру сиреневую куртку. Левая рука Миры забинтована, а лицо заплакано. Дядя Паша обувается и говорит:

— Да фигня, до свадьбы заживет.

Тетя Саша застегивает молнию на Мириной куртке, потом смотрит на себя в зеркало, достает из шкафа пальто, надевает, поворачивается в сторону камеры, отводит взгляд и говорит:

— Ты со всеми попрощалась?

— Нет, — отвечает Мира, — я не хочу уходить!

— Быстро прощайся, и пойдем.

— Но, мам, — грустно просит Мира.

— Давай быстрее! — торопит ее тетя Саша.

— Пока! — Мира машет рукой в сторону. Камера следует на кухню, где я сижу перед остатками торта, машу рукой, а рядом со мной сидит заплаканный Алекс, опустив вниз голову. Черный экран.

Следующий кадр: моя мама одна на балконе, курит и смотрит в небо. За кадром слышен голос матери Алекса:

— Совсем ебанулся, — говорит она. — Дома всю посуду уберу, блядь! Вилки в первую очередь.

— Прекрати, — перебивает ее отец Алекса, — они дети еще. Они дети!

Мама машет кому-то рукой с балкона, тушит сигарету и заходит обратно в комнату, смотрит в камеру.

— Выключи уже! — говорит она. Камера выключается.

Кассета заканчивается, и я вставляю новую, завороженно смотрю на экран, который меня снова отправляет в прошлое.

Мама на кухне в желтом халате пьет чай, задумчиво смотрит в окно, на столе пачка сигарет. Камера все время на статике, общий план. Мама поворачивается, смотрит на меня с экрана телевизора растерянным, но очень красивым и притягательным взглядом, потом уводит его на пачку сигарет.

— Не покурить теперь. — С волнением посмеивается.

— Хороший повод бросить, — голос отца.

— Очень смешно! Надо на работе сказать, — мама делает глоток чая.

— Сначала Андрею скажи, — говорит папа. — Пойдем?

— Давай еще посидим… — предлагает мама.

— Давай, — соглашается отец.

Камера еще пять минут молча снимает, как мама сидит, смотрит в окно, о чем-то думает, пьет чай.

— Пойдем, — мама встает из-за стола.

Камера снимает ее со спины: как она выходит из кухни, идет по коридору нашей старой квартиры, сворачивает налево, в спальню, где на полу сижу я и смотрю телевизор. Я оборачиваюсь.

— Андрей, — говорит мама, — скоро ты не только с Мирой будешь кататься на велосипеде, — заканчивает свою фразу, смеется, и по ее щеке скатывается слеза, которую она смахивает. На экране помехи.

В следующем кадре мама лежит на кровати и смотрит в потолок, вздымает руки и что-то пытается уловить. Ее руки передвигаются так, будто бы она медленно плывет или убирает невидимую паутину, которая нависла над ней. Потом она кладет руки под голову и смотрит в потолок, а потом закрывает лицо этими же руками, и непонятно, смеется она или плачет.

— Все будет хорошо, — говорит отец, — все будет хорошо, я рядом.

Камера выключается.

Через несколько секунд на экране снова появляюсь я, сидя на скамейке во дворе дома.

— Андрей! — голос мамы за кадром. Она снимает на камеру.

Я поднимаю голову, мой взгляд почему-то озадаченный.

— Дорогой, все хорошо?

— Угу, — отвечаю я и опускаю голову.

— Ты чего? — говорит мама, а я молчу.

Мама садится рядом, но продолжает снимать.

— Андрюш, ничего не болит? — спрашивает она, а я отрицательно качаю головой. Рукой она касается моего лба. — Дай губами потрогаю, — она прижимается ко мне. — Странно. Почему ты грустишь?

Я смотрю в камеру какое-то время молча, а потом отвечаю:

— Мира сказала, что они скоро уедут.

— Ну ты чего, не волнуйся, мы тоже когда-то уедем.

— Куда? Мне здесь хорошо, — говорю я.

— И мне, — отвечает мама и выключает камеру. Пленка заканчивается. Плеер выплевывает кассету. Нащупываю на полу последнюю и вставляю ее в магнитофон.

Беременная мама причесываетcя у зеркала, трогает живот, потом красит губы. Крупный план: тюбик помады, движения маминых пальцев, губы, которые становятся красными. Мама кладет помаду на стол, надевает сережки, позирует перед зеркалом, поворачивается. Камера максимально укрупняется на уставших глазах.

— Красивая, — резюмирует голос отца за кадром.

Мама молчит.

— Почему ты грустная? — спрашивает отец.

Мама снова смотрит в зеркало и говорит:

— Как думаешь, какими мы будем лет через пятнадцать?

Отец молчит, но потом отвечает:

— Не знаю, но знаю, что нас будут окружать наши любимые дети. Думаю, ты будешь такой же красивой… всегда. Девочке будет пятнадцать, Андрею двадцать один. Возможно, он уже будет жить где-то один.

— А мы всегда будем вместе?

Отец молчит какое-то время, потом отвечает:

— Всегда.

Мама хочет что-то еще добавить, но пленка резко обрывается, и кассета выезжает из отверстия магнитофона. Я несколько раз засовываю ее обратно в плеер, но она все время вылетает на слове «всегда». Дальше записи нет. В шкафу ищу другие кассеты, но ничего нет. Сажусь на пол, облокотившись о шкаф, смотрю в одну точку на стене и думаю, что стоит позвонить или маме, или отцу, но не знаю, кто даст мне больше информации и даст ли ее вообще.