Лишний

Я двинулся вдоль Арбата. Проходя мимо кинотеатра, я вспомнил, как мы часто ходили сюда на ночные сеансы. Нас всех собирал Алекс, который отказывался днем смотреть фильмы. Он говорил, что кино снимается для того, чтобы не замечать ночь. Он всегда бежал за попкорном и газировкой, брал на всех и нервничал, если кто-то опаздывал на сеанс. Однажды он сказал, что ему срочно нужно выйти позвонить, а когда вернулся, от него сильно пахло травой, и весь фильм он смотрел в темных очках. Я думал, что он просто спит, но когда мы вышли из зала, он был взволнован и хотел с кем-нибудь обсудить сцены и диалоги. Ему всегда нравилось смотреть после сеанса на неоновые огни Арбата. Потом мы все шли куда-нибудь ужинать, и он постоянно думал о том, что мы будем делать завтра, несмотря на то что завтра уже наступило. Ему всегда было важно быть с кем-то. Ему было важно, чтобы наша компания никогда не распалась. И сейчас мне кажется, что это было важно только ему одному.

Рядом с «Октябрем» есть круглосуточный бар. Я вспоминаю, как однажды ночью Алекс после очередного показа собирался туда зайти, но всем хотелось спать, и только я его поддержал, хоть мне тоже не хотелось никуда идти, просто Алекса было жалко оставлять одного. Мы просидели там до утра, он мне рассказывал, как мечтает быть полезным для родителей, как ему хочется быть независимым и как отец будет им гордиться, но он не понимает, что может сделать, а быть хорошим парнем, по его мнению, — это слишком простой вариант. Еще он рассказывал, как собирается поехать в Рим, чтобы выпить эспрессо на площади Святого Петра. Утром, когда мы разъезжались по домам, он мне сказал, что отдал бы все на свете, чтобы люди не спали. А когда я сел в такси, то увидел, как он пошел в сторону Воздвиженки. У «Дома книги» я вспоминаю, как Алекс пытался вынести оттуда книгу, обложка которой ему показалась забавной. Это было в отделе живописи, книга про работы Эжена Делакруа, а на обложке — «Свобода, ведущая народ». Он пытался скрыть эту огромную книгу под худи и выбежать из магазина, но мы с Катей отговорили его от этой затеи. Алекс тогда сильно расстроился, а Катя ему купила эту книгу, хоть Алекс мог себе позволить выкупить и целый тираж. Через месяц Алекс отправил всем нам фотографию, как он, накуренный, стоит в Лувре на фоне оригинала и широко улыбается. А книга, купленная ему Катей, всегда лежала у него в машине. Никто так и не понимал, зачем он ее возит и вообще зачем она ему нужна, потому как он и сам не знал.

Однажды Алекс повел нас с Мирой в кондитерскую еще существовавшего ресторана «Прага» и купил всем по эклеру. Он говорил, что это вкус детства и никакие другие эклеры не сравнятся, даже если будут покрыты сусальным золотом, как он тогда выразился. Он съел три штуки и не стал запивать. Потом мы пошли по Старому Арбату, и у стены Цоя он сказал, что не дай бог после смерти получить такое признание, как миллион раз перекрашенная бетонная стена, возле которой постоянно тусуются непонятные люди. Мира спросила, что бы он хотел получить после смерти, а Алекс долго думал, но потом ответил, что лучше, если его прах останется на слизистой его близких друзей, то есть всех нас. Мира идею отвергла, тогда он сказал, пусть раз в год кто-то ходит в «Октябрь» и берет на него билет, так он будет с нами смотреть кино. Эту его идею мы с Мирой приняли на ура и пошли есть бургеры. А после Алекс сказал, что ему надо срочно домой, потому что с ним о чем-то хотел поговорить отец. И убежал.

Я иду по Арбату с разряженным телефоном и вспоминаю эти моменты. Мимо проходят люди, исчезают за спиной, и мне кажется, что если я резко обернусь, то там никого не будет. Повернуться страшно. Остается только прибавить шаг. Когда останавливаюсь, чтобы купить воды, понимаю, что стою возле «Новокузнецкой». Делаю глоток и спускаюсь под землю.