На улице пахнет мокрым асфальтом, с реки дует ветер. Я выкуриваю две сигареты, пока жду черный «мерседес». В его окне видно лицо Алекса. На нем черные очки, несмотря на то что на улице темно. Светлые волосы убраны за уши. Черный костюм, в котором он был на похоронах.
— Запрыгивай, — говорит он и поднимает стекло.
Какое-то время мы едем молча. На Садовом кольце Алекс прибавляет скорость и наконец снимает очки. За окном мелькают автобусные остановки, фонари, люди.
— Я в ахуе. Я в полном ахуе, — говорит Алекс, — я не могу поверить во все это! Я просто не могу понять как. Это пиздец какой-то! Блядь, мы виделись две недели назад. Ну, как виделись — я видел ее. Она с кем-то сидела в «Кофемании» на Никитской. На веранде.
— С кем?
— Я не знаю.
— Вы общались?
— Нет, говорю же: она сидела на веранде. Я был внутри. Я видел ее через стекло. Окно, в смысле.
— Ну махнул бы ей. Кинул сообщение, что ты тоже там.
— Хочешь покурить?
— Я недавно курил.
— Я не про сигареты, дурачок.
Алекс достает из нагрудного кармана пиджака свернутый косяк и проворачивает его в пальцах, одновременно держа руль. Машина въезжает в туннель в районе Таганки, и по черным очкам Алекса, лежащим на торпеде машины, быстро бегут желтые огни.
— Мы куда вообще едем-то? — спрашиваю я.
— Похуй куда. Мы давно не виделись, — отвечает Алекс и кладет косяк рядом с коробкой передач. — Ты голоден?
— Немного. А ты?
— Мы у Светы поели.
— Как посидели вообще?
— Обычно. Нет, не обычно. Все-таки не обычно. Ты че не приехал?
— Я вырубился, — отвечаю я и смотрю в зеркало заднего вида на уменьшающиеся огни туннеля и фары белой машины, которая перестраивается в наш ряд.