Когда мама просыпается, я сообщаю ей страшную новость. Она медленно проходит в гостиную, опускается на диван и молча сидит, смотря отрешенно на журналы, раскиданные по столику, а потом я замечаю, как по ее щеке пробегает слеза, которую она не утирает. Она смотрит в одну точку, а я массирую висок и пытаюсь зацепиться за что-то взглядом, чтобы не видеть слез мамы. Мы сидим молча, пока она не поднимается и не направляется в сторону холодильника, из которого достает бутылку свежевыжатого апельсинового сока. Наливает в стакан и спрашивает:
— Когда похороны?
— Я еще не знаю, думаю, на днях, — отвечаю я.
— Скажи мне потом, — говорит она.
Мы молча сидим минут пятнадцать, пока из комнаты не выходит заспанная Юля, которая зевает и спрашивает:
— Вы чего?
Я смотрю на нее и пытаюсь собраться с силами, чтобы сказать печальную новость, а потом происходит все само собой.
— Алекс умер, — говорю я.
Юля стоит в коридоре, смотрит на нас с мамой, закрывает лицо руками и уходит обратно в комнату. Мама возвращается на диван и все время смотрит в одну точку на выключенном телевизоре, а мне настолько плохо, что хочется, чтобы кто-то переключил этот черно-белый канал.