Любовный треугольник

44 Оля

Зажмуриваюсь, глотая большими глотками его запах. Сердце, спрятанное в груди Давида, хаотично и сильно бьётся, будто оно там умирает в агонии…

— Что мы наделали, Оль?

Обессиленно позволяю ему целовать мои волосы, и надсадно сгребать их ладонями. Мое сердце захлёбывается так же, как и его. Оно стонет, плачет, умоляет не отпускать.

— Я думала, мы сможем забыть, — шепчу севшим голосом. — Так ведь бывает. Первая любовь у многих проходит, люди расстаются.

— Мы не расстались. Мы разорвались с мясом.

Обхватив мою голову ладонями, Давид ведёт дрожащими пальцами по моему лицу.

Взгляд полный вины разрывает душу.

— Прости меня, — горячо вжимается губами в мою щёку, — прости, Оль. Я не должен был тебя отпускать тогда.

— Ты не знал, — шепчу, глотая слёзы. Воспоминания того дня, когда я отпустила его самые страшные. Это мой кошмар наяву, который уже нельзя исправить.

— Я должен был понять. А я поступил, как мой отец. Пошёл на поводу у принципов и гордости.

Упоминания Тиграна Армановича отрезвляет, и я снова пытаюсь отстраниться, но Давид не пускает.

— Это в прошлом теперь, — шепчу, сражаясь и с ним, и с собой.

— В прошлом — это когда сожгли мосты и живут дальше. А у меня зажигалка в руках, а поджечь не получается.

Сжимает мое лицо, царапая воспалённую кожу бинтом, и убивает взглядом. Опускаю глаза, чувствую его боль, как свою. Она у нас одна на двоих вот уже сколько лет. И я, как и он тоже не могу воспользоваться зажигалкой. Хотя каждый раз чиркаю ею, но позволяю пламени погаснуть.

— И ты меня прости, — проговариваю сипло, — если бы я знала тогда, что все будет так…

Крепко сжимаю веки, а потом чувствую его губы на своих. Прикосновение отчаянное, осторожное. Как к крылышку одной из моих обезумевших бабочек. Всхлипнув, прижимаюсь в ответ. Мы не целуемся, это совсем не так. Мы просто дышим друг другом, как смертельно больные кислородом в последний раз.

Замерев, даём нашему дыханию смешаться. Ничего вокруг словно больше не существует, кроме нашей общей боли. Я не обнимаю Давида. Только ладонями в его вздымающуюся грудь утыкаюсь, слушая родное сердце.

Пропуская его удары через свою кожу. А он… Он прижимает меня к себе. Мы оба знаем, что ничего не вернуть и не исправить. Время, оно ведь безжалостно. Но и отказаться сейчас друг от друга не в состоянии.

Не знаю сколько мы так стоим. Кажется, что очень долго, но для меня это быстротечные мгновения. Их так мало, что если бы можно было, я бы жизнь свою отдала за то, чтобы продлить их.

Прикрыв глаза, я разрешаю себе положить голову ему на грудь и покачивать меня из стороны в сторону как ребенка. Так мне хорошо. Так больно чуточку меньше.

— Что у тебя с рукой? — спрашиваю спустя какое-то время, осторожно оттянув его ладонь в сторону.

Бинт пропитался кровью. И мне больно от этого.

— Не важно, — пытается отмахнуться, но я не даю.

Растягиваю небрежно связанные концы, и испытываю фантомную боль при виде рваных ран.

— С ума сошел? Ты хоть обработал их?

— Заживёт, Оль.

— Не заживёт. Там осколки, Давид.

Приближаю к лицу его руку, всматриваясь в поблескивающие от света лампы кусочки стекла.

— Садись давай.

Подтолкнув его к стулу, приношу из комнаты аптечку и свои щипцы для бровей. Сажусь рядом с Давидом и вручив ему телефон с включенным фонариком, внимательно исследую кожу.

Она вспорота в нескольких местах. Некоторые царапины неглубокие, а некоторые очень. Кровь продолжает сочиться из них. Не понимаю, как ему может быть не больно…

— Зачем ты это сделал? — корю его, доставая осколки. Они такие маленькие, что почти незаметны. — Так нельзя.

— Знаю. Я бы обработал потом.

Вздохнув, откладываю щипцы и обильно пропитываю вату перекисью водорода.

— Будет печь, — предупреждаю перед тем, как прижать ее к ранам, но Давид даже не дёргается.

Поднимаю глаза на него и задыхаюсь. В его взгляде столько тепла, что у меня душа переворачивается.

— Ты такая красивая, Оль…

И хоть я вроде как не считаю себя человеком, которого легко смутить, сейчас я чувствую, как мои щеки вспыхивают. Быть красивой для него — особенно…

Под безотрывным взглядом черных глаз перебинтовываю ладонь и осторожно затягиваю концы, чтобы не развязались.

— Не напрягай руку ближайшее время. Нужно, чтобы затянулись.

И так и не выпуская пострадавшую ладонь, подношу ее к лицу и прикасаюсь к ней губами. Давид тут же перемещает ее мне на щеку и гладит. Неторопливо, летая глазами по моему лицу, а потом другой рукой тянет меня к себе.

— Посиди со мной.

— Я сижу, — говорю, перемещаясь к нему на колени.

— Вот теперь сидишь.

Уложив меня на свою грудь, Давид перебирает мои локоны, а я вожу носом по его шее. Поднимаю руку и дотрагиваюсь до шрама. Глажу его подушечкой пальца. Длинный, едва не ставший роковым в тот вечер…

Тогда Давид спас меня от изнасилования. Если бы не он…

Машинально крепче вжимаюсь в него, а он будто чувствует. Прижимается губами к моему лбу и держит в своих руках.

Моё обезумевшее сердце впитывает в себя его присутствие, как пересохшая губка. Наполняется до краёв тем, что он сейчас здесь, со мной.

Из коридора в какой-то момент доносится звонок, и я чувствую, как напрягается Давид. Это Ани… больше некому в такую пору.

— Ответь. Она волнуется…

Отведя с моего лица прядь волос, он встаёт и уходит в коридор.

А я опускаюсь на его место, опираюсь спиной на стену. Мыслей в моей голове нет, я так устала от них.

— Да, Ани?… Нет. Ложись…. Потом поговорим, — слышу их короткий разговор, а потом наблюдаю, как Давид возвращается.

Присаживается напротив меня на корточки и смотрит прямо в глаза. Сплетает наши пальцы.

— Я побуду еще немного у тебя?

Опускаю взгляд на переплетенные пальцы и киваю.

— Побудь.