Любовный треугольник

55 Ани

Давида нет уже четыре часа…

Четыре часа, которые длятся для меня, как вечность. Оказывается, я раньше не знала, что такое страх. Жуткий, липкий, вызывающий боль в груди.

Я слоняюсь по квартире взад и вперед, ни живая ни мертвая. Сбрасываю звонки от Лусинэ, потому что говорить с ней у меня нет сил. Представляю, что он там с Олей, и слезы не удерживаются в глазах.

Неужели он действительно любил её всё это время? Её, не меня… Несмотря на то, сколько я вкладывала в нашу семью. Разве этого ему было мало?

Обессилев, плетусь в комнату и сажусь на кровать. Холод окутывает каждую клетку, и я не могу согреться даже в одеяле.

Всё время бросаю взгляд на часы и сжимаю телефон на случай, если Давид позвонит.

Через полчаса набираю родителей и прошу их сегодня оставить мальчиков у себя. На вопрос мамы о том, что случилось, отвечаю, что мы хотим с Давидом провести время вдвоём.

Этот ответ даётся тяжело и приходится все время проглатывать ком в горле, но её вполне устраивает. Мама с удовольствием проводит время с мальчиками, они с папой по ним очень соскучились за все то время, пока мы жили здесь.

Когда внизу хлопает дверь, я машинально вжимаюсь в спинку кровати спиной и подтягиваю к себе колени. Дрожь охватывает каждую клетку, пока Давид поднимается по ступеням. Каждый его шаг, как удар гонга в голове.

Сердце еще немного и высочит.

Войдя в спальню, он мимолетом обводит меня взглядом, а потом берет стул и ставит его около кровати, развернув спинкой вперед. Садится, смотря прямо на меня.

Уставший, под глазами темные круги, но собранный. На лице почти нет эмоций.

— Поговорим?

Судорожно втягиваю ртом воздух. Говорить мне страшно… я боюсь услышать то, что убьет меня.

— Только без слез, Ани. Как взрослые люди.

Крепче прижав к себе колени, смотрю на него сквозь подрагивающую пелену влаги в глазах. Ничего не могу поделать с собой.

— Мне очень больно… — шепчу сипло.

— Знаю. И прошу прощения за то, что эту боль причинил тебе я. Ты не заслуживаешь этого.

Не думала, что может быть еще больнее от того, что вот так признают вину — в лицо говорят о том, что сознательно предали…

— Но и говорить о том, что тебе больно ты должна была мне, а не Оле. Узнав о нас, нужно было не впадать в истерику, а на прямую говорить со мной. Выяснять отношения нужно между собой. Это я тебя предал, а не Оля. Она — последняя, кто хотел бы причинять тебе эту боль.

— Ты так защищаешь её… Значит, это правда? Ты любишь её?

— Да. Уже очень давно.

Не удержавшись, прячу лицо в ладони и всхлипываю. Происходящее кажется кошмарным сном. Я бы все отдала, чтобы проснуться и всё снова было так, как раньше. Спокойно, тихо, и в Армении, а не здесь. В этом ужасном месте, где все для нас изменилось.

— Я не говорил, потому что знал, как ты отреагируешь.

— Я не хотела бы знать этого всего вообще, — шепчу задушено.

— Ты бы предпочла, чтобы я молчал о том, что у меня отношения на стороне?

Крепче обхватываю голову ладонями, утыкаясь лбом в колени. Желание закрыться от ужасных слов и фактов так велико, что мне кажется я могу сойти с ума.

— А я? — шепчу, глотая слезы, — Ты меня вообще никогда не любил?

— Не так, как её.

— Я настолько плоха?

— Нет. Просто Олю я любил еще до нашей с тобой свадьбы.

Вон оно что… Любил её, а женился на мне, потому что у нас не приемлют смешение крови… И если бы он не женился, то стал бы изгоем, как его сестра.

Господи… Колючие мурашки рассыпаются по спине.

— И виделся с ней все эти годы?

— Нет. Только последнее время.

— А дальше? Будешь видеться? — хриплю еле слышно.

— Нет. Я и не собирался затягивать всё это. Я хотел сделать так, чтобы ты с мальчиками ни в чем не нуждалась, и…

Резко вскидываю голову.

— Уйти от нас? — меня тяжестью к кровати придавливает, потому что ответ в его глазах слишком очевиден. — К ней?

— А ты бы выбрала, чтобы я остался? Зная, что я люблю другую?

— Но женился ведь ты на мне! А я люблю тебя. Ты не понимаешь? — срываюсь с места и сажусь на край кровати прямо перед ним. Крепко сжимаю горячие руки, — Я так тебя люблю, что готова на то, чтобы заменить тебе её. Только скажи как!

— Ани, нельзя заменить кого-то, — забирает руки Давид.

— Я смогу, ради тебя. Клянусь. Всё сделаю, чтобы ты не нуждался в ней, только не уходи, — чувствую, как снова дрожит подбородок, но стараюсь не плакать, так как вижу, как это раздражает Давида. — Скажи, чего тебе хочется? Я стану, как она. Даже лучше, обещаю.

— Мне не нужно, чтобы ты была как она, — резко произносит Давид, пересаживаясь на край кровати, ближе ко мне. — Ани, ты — это ты. Не нужно быть, «как кто-то». Учись быть самой собой.

— Я и так я. Но тебе этого недостаточно.

— Нет. Сейчас ты — это моя мать. Ты — это твои родители.

— А как иначе? Они воспитали меня. Дали жизнь. Я люблю их, прислушиваюсь.

— Можно любить, но не поступать, как хочется им. Это твоя жизнь, и чтобы жить её полноценно, ты должна измениться.

— Ты имеешь в виду — образование?

— И его тоже. Нам с тобой нужно общаться о чем-то помимо детей, а ты не знаешь ничего, кроме тем, касающихся быта.

Хочется возразить ему, но слова застревают в горле… Его жестокие слова пулями вспарывают кожу.

Я и правда не всегда могу поддержать какую-то тему, но не думала, что это может стать проблемой.

Давиду же видимо это важно…

Память вдруг услужливо подкидывает воспоминание того, как ведет себя с другими Оля. Она учится на юридическом, работает… Общается легко и свободно. Давида это в ней привлекло? Её самодостаточность? А со мной ему значит скучно?

— Хорошо…

— Хорошо, — повторяет Давид, — У тебя есть какие-то вопросы?

Закусываю губу и встречаюсь взглядом с родными карими глазами, сейчас выглядящими безжалостными.

— Если ты все это просишь, значит… ты не уйдешь?

Спрашиваю и дышать перестаю.

— Нет, — вздыхает он, — Но и как раньше у нас уже не будет.

Хочу спросить что он имеет в виду, но боюсь…

Он собирается встать, а потом осекается.

— И еще одно. С этого дня я запрещаю тебе общаться с моей матерью.

— Как это? — не понимаю я.

— Ты слишком поддаёшься ее влиянию.

— А мальчики? Тигран Арманович?

— Я все решу. Телефон свой дай.

Дрожащей рукой вкладываю ему в ладонь свой мобильный. Давид разблокирует его, что-то делает и возвращает обратно.

— Теперь номер матери в черном списке. Как в телефоне, так и в мессенджере. И не дай Бог ты достанешь его оттуда. Это понятно?

Нет. Я не представляю, как так можно игнорировать родного человека, но мне ничего не остаётся, как послушно кивнуть.

— Хочешь с кем-то поговорить? Говори со мной, — произносит он.

— Но ты мне ничего не говоришь…

— С этого дня я буду честным. На любой твой вопрос ты получишь ответ таким, какой он есть.

— Ладно.

— У тебя есть ко мне вопросы? Я отвечу на все, касательно Оли и меня.

— Ты расстался с ней?

— Да, — отвечает, не меняясь в лице.

Как-будто спрятал все эмоции и больше не демонстрирует их после того всплеска, что был четыре часа назад.

— Ненавидишь меня? — сжимаюсь в комок.

— Нет.

Несколько долгих минут мы смотрим друг другу в глаза. Изображение плывет, качается.

Давид такой близкий, но в это же время такой далекий…

Продолжительно выдохнув, он устало растирает лицо ладонями, а потом встаёт.

Обойдя кровать, берет из шкафа домашние вещи.

— Я так понимаю, пацаны сегодня у твоих родителей?

— Да.

— Хорошо. Я какое-то время посплю в спальне отца с матерью.

Выходит за дверь, а я зарываюсь лицом в подушку и беззвучно плачу.