Майя

21. «Шумел камыш…»

После небольшого забегания вперед, чтобы оповестить читателя о грядущем превращении облачка на горизонте в сияющую вершину нового знания, вернемся к более методичному прочесыванию историографии. Как и прежде, будем рассматривать по две двадцатилетние эпохи кряду. Следующей в нашей ретроспективе будет пара:

Частично эпоху Тростника мы уже описали как время системного кризиса всех ведущих обществ, ориентированных на прогресс и развитие науки, а также эпоху кризиса самой науки и естественнонаучного мировоззрения. Выход из кризиса связан с отдельными ростками знаний, гипотез, эмпирических открытий, практических примеров, которые в дальнейшем соединятся в новую парадигму современного общества. Одним из очагов кризиса, из которого произрастают ростки будущего – это локальная зона Крымской войны, обороны Севастополя. Из этого кризисного очага вырастут такие побеги, как современная литература, ведомая примером Льва Толстого, основные принципы военно-полевой медицины, связанные с именами Пирогова и Найтингейл, и вообще принципы современной войны и будущего ВПК. Из этого очага произрастут реформы Александра Второго, также ставшие отдельными ростками модерна, но не устойчивой системой.

То же самое касается и других ведущих держав наступающего века милитаризма и научно-технического прогресса – политические системы остаются прогрессивно-монархическими (в США – постколониальная с сильной зависимостью от метрополии), экономика аграрно-индустриальной, мировоззрение – прогрессивно-консервативным и так далее. Политические и социальные реформы в США идут параллельно с реформами в России и в режиме взаимной поддержки, что влияет на всю мировую (она же европейская) политическую систему. Рождение единой Германии как противовеса возродившейся на прогрессивных принципах Франции – тоже один из ростков будущего мироустройства, вспоенных кровью Крымской войны.

Поскольку в фокусе нашего философического расследования находится познающее сообщество, то главным моментом эпохи Тростника является глубокий кризис и раскол классической естественнонаучной философии и появление ростков будущих глобальных идеологий, прежде всего марксизма. Последними ростками эпохи Тростника, выросшим из кризисного очага франко-прусской войны можно считать философию Ницше и политический опыт Парижской коммуны.

Если же выбирать из ростков «эпохи Тростника» самый плодотворный в смысле способности разветвиться в систему, то вне конкуренции будет Периодический закон химических элементов Д.И.Менделеева, представленный публике в 1869 году. Однако, вплоть до начала следующей «эпохи Ягуара» системная сила «Таблицы Менделеева» не была доказана (предсказанные галлий, скандий и германий открыты в 1875, 1879 и 1885 годах). Так что в рассматриваемую эпоху «Периодический закон» был все еще ростком, а не прочно укоренившимся древом.

Впрочем, серьезных конкурентов «Таблицы Менделеева» среди научных трактатов «эпохи Тростника» вполне достаточно. «Капитал» К.Маркса (1861) мы уже называли. Но есть еще «Происхождение видов» Чарльза Дарвина (1859), из которого стараниями последователей выросло не только научно-философское, но и идеологическое древо эволюционизма. Особенно стараниями Эрнста Геккеля.

Примечательно, что трактат Геккеля «Антропогения» (1874) соответствует как раз смене эпох и перемене «духа времени» со знака Тростника на знак Ягуара. Это означает, что ростки нового, «прогрессивного» разрослись и переплелись столь густо, что в них могут спрятаться настоящие идеологически заточенные «ягуары». Другое дело, что многие из интуитивных построений Геккеля были опровергнуты или до сих пор не нашли подтверждения, но стали грозным идеологическим оружием в борьбе с клерикалами и консерваторами.

К этой же «эпохе Ягуара относятся такие идеологически острые работы Энгельса как «Антидюринг» и «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Ницше и его философию, рожденную в эпоху Ягуара, тоже не назовешь мирной проповедью прогресса, скорее – это заостренная критика современников и еще один призыв к отказу от компромиссов.

Перемена «духа времени» должна ощущаться во всех сферах, не только в науке или политике. В этом смысле показательна разница в мироощущении одного и того же автора между «Войной и миром» (1868) и «Анной Карениной» (1875). В первом великом романе – на фоне политического и социального кризиса войны совместное переживание автором и читателем радостных моментов становления и развития личности героев, ростков новой жизни. (Один только многообещающий образ зеленеющего дуба чего стоит.) Во втором романе автор остро критически настроен к обществу и своим героям, заражая этим настроением читателя. Разве не удивительно это резкое превращение защитника отечества и чуть ли не пророка в критика и нигилиста? Но Толстой всего лишь «зеркало», лицо большого сословия русской дворянской интеллигенции.

Творчество Достоевского не испытывает таких резких поворотов, он изначально критически или даже самокритично настроен к нигилизму интеллигенции. Но Федор Михайлович и не был кумиром публики во времена «Преступления и наказания» (1866), да и сам роман, скорее, росток жанров детектива и социально-психологической драмы. А вот после «Бесов» (1873) и завершая «Братьями Карамазовыми» (1880) – попадание в критический дух «эпохи Ягуара». Критический дух идет на пользу обществу, но раскалывает его, так что сами критики становятся ее объектом. Если Толстой был лицом русской интеллигенции, то Достоевский – ее больной совестью, зеркалом самокритики. Так же как Ницще для прогрессивной европейской общественности.

В политике перемена духа времени от Тростника к Ягуару прослеживается так же четко. До 1874 года новорожденная после Крымской войны интеллигенция сначала в целом солидарна с александровскими реформами, но сразу после 1861 года переходит на критические позиции, существуя в виде отдельных кружков (ростков), первым образцом которых был герценский «Колокол» эпохи Севастополя. Именно летом 1874 года смена духа времени выражается в «первом хождении в народ» и последовавших репрессиях. Самокритичная ипостась интеллигенции, «тень тени», после убийства царя-Освободителя в марте 1881 года примет точно такие же «народнические» формы, да и кадры унаследует тоже. Не секрет, что даже самый главный «реакционер» К.Победоносцев критично относился к обществу и не сомневался в неизбежности очистительной революции. Другое дело, что «ягуары» с разных ветвей одинаково ищут «вредные» элементы, но находят разные ответы, в том числе в лице друг друга. В целом «народничество», как и реакция на него, активны всю эпоху Ягуара до 1894 года, когда на смену придут революционные партии и активный политический сыск.

Достаточно очевидны параллели, как и перемена духа времени, в политике России и Германии. Прогрессивные реформы при общей слабости системы в «эпоху Тростника» и резкая смена политического режима в 1874 году, после покушения на Бисмарка. Именно в этот момент происходит фактическое, а не формальное рождение «Второго рейха». Природный консерватор («Ветер в Ветре») Бисмарк сыграл необходимую Европе самокритическую роль в «эпоху Ягуара». Сложившийся баланс между Берлином, Веной и Санкт-Петербургом за счет Константинополя определил ход европейских дел на двадцатилетие, в то время пока Лондон и Париж были заняты колониальными делами.

За океаном 1874 год также стал годом активизации критиков реформаторского режима республиканцев. В результате демократы получили большинство в Конгрессе, а через два года фактически выиграли президентские выборы. Но генерал Грант с помощью федеральных войск выиграл пересчет голосов в нескольких штатах, хотя в итоге реформаторам пришлось сменить риторику на примирительную. Убийство президента Гарфилда в 1881 году «левыми» в пользу «правых» только подчеркнуло параллели реформ в США и России.

Вообще психотип Ягуара востребован в критических ситуациях, когда быстрое формирование работающей системы требует избавляться от ненадежных элементов и связей, по принципу «лучше проще да крепче». Не случайно среди исторических Ягуаров замечены такие деятели как Иван Грозный, Сталин и Брежнев. Умение интуитивно определить лояльность кадров и надежность элементов работающей системы, экстренно формируемой из ростков предшествующего «периода Тростника» – в этом историческая востребованность данного психотипа. Стоит ли напоминать, что военно-промышленная машина СССР была создана практически заново в 1941-43 годах из научно-технического и кадрового задела, сформированного перед войной (узел 16/17, соответствующий Тростнику).

Соответственно, возвращаясь к Науке как сообществу, задающему ритм исторического развития, обнаружим, что «эпоха Ягуара» - это время формирования систем представлений на основе принципов и понятий, открытых в предшествующий период. Некоторые из этих научно-философских систем сильно идеологизированы, то есть сильно упрощены для вящей крепости и заостренности против оппонентов. Так, философский эволюционизм Геккеля с его «законом соответствия филогенеза онтогенезу» и идея эволюционно-биологического антропогенеза стали острым идеологическим оружием не только против клерикалов, но и против консерваторов.

В естественных науках «эпоха Ягуара» – также время деятельной критики, опытного подтверждения или опровержения ранее выработанных гипотез и системных принципов. Один из ярких примеров – опыты А.Майкельсона, отсеявшие гипотезу эфира. Результатом «критического периода» становится небывалый рост доверия общества к науке вообще, заодно укрепивший веру в упрощенные идеологические системы. Так что в последующую «эпоху Орла» энергия общества переключается от систематизированного опытного знания к созданию научно-технических систем на практике и развитию прикладных наук.