Млечный путь

Глава 16

…Прошло девять дней. Мы съездили на кладбище, пробыли там недолго — нечего баловать покойников, потом опять собрались в самой большой редакционной комнате. Женщины накрыли стол. Ими умело руководил Семен Орловский, наш новый художник-оформитель. Он внес в тоскливую прозу поминального стола питейно-закусочную поэзию, и стол, покрытый простым ватманом и уставленный закусками, выглядел чрезвычайно привлекательно. Запотевшие бутылки водок и вин, трехслойное сало, селедка с зеленым лучком и серсо во рту, черный хлеб, горки блинов, килька пряного посола — все это призывно и соблазнительно пахло и понуждало нас кружить вокруг стола и сладострастно облизываться.

— Вот бы так каждый день… — размечтался Берлин.

— Жаль, что похороны и поминки так редки, — вздохнув, поддержал его Лондон.

Прибыл запыхавшийся Фокин. И сразу подсел к Бутыльской.

— Достопочтенная Эра Викторовна, я мог бы вызвать вас… — он внезапно закашлялся.

— Нежели на дуэль?..

— На допрос! — пояснил Лева. Он промокнул усы платком и, немного отдышавшись, продолжил: — Но лучше переговорить прямо здесь, под водку и селедку, — он скосил повлажневшие глаза на пышный поминальный стол и потянулся к водочной бутылке. — По моим сведениям, вы были знакомы с гражданином Корытниковым Павлом Петровичем.

— Остынь, Лева, давай лучше помянем Брагина. А на допрос я могу и прийти. Мне нечего бояться. Я чиста как слеза ребенка.

— Но вы же были с ним близко знакомы.

— С кем, с Корытниковым? Я со многими знакома, с тобой, например. И что из того?

— Бог вам судья, почтеннейшая Эра Викторовна, — Фокин налил ей и себе. — Открою секрет: Корытников замешан в некрасивых историях. Этой ночью убит и ограблен маршал Богданов, украдено полотно кисти самого Сурбарана… Какая-то падла заменила его талантливой подделкой.

— Мать честная! — Эра Викторовна схватилась за сердце.

Я бы тоже схватился за сердце, если бы не боялся, что это заметит Фокин. Неожиданная смерть Богданова меня потрясла. Помимо того что мне было жаль старика, это сулило лично мне ряд неприятностей. Если сыскари с Фокиным во главе докопаются до полной правды… Кстати, откуда Фокин мог знать, что маршал являлся владельцем шедевра Сурбарана?

— Украдена картина, не имеющая цены, — как бы угадав мои мысли, сказал он. — Маршал, сам того не подозревая, держал у себя дома бесценное сокровище. Картина исчезла в Германии в самом конце войны. Думаю, маршал, пользуясь правом победителя, прикарманил ее в качестве трофея. И, по-моему, правильно сделал. Но по запросу немецкой стороны, а конкретно по просьбе Дрезденской галереи, наши соответствующие органы несколько лет назад были вынуждены приступить к расследованию. Даже мы на Петровке об этом не знали. Нас проинформировали об этом только сейчас, когда маршала убили… А ваш Корытников бесследно исчез! Вы скажете, совпадение? Как бы не так! Мы давно к нему присматривались… Что прикажете мне делать?

— Не тянуть с поисками преступников, — жестко ответила Бутыльская. Глаза ее были мокры от слез. Но она умела брать себя в руки, в этом ей не откажешь.

— Я это и без вас знаю! — рявкнул Фокин.

— Лева, не груби мне! Ах, Богданов, Богданов… Какая потеря! Замечательный был мужик, редкий. Когда это произошло?

— Я же говорю, сегодня ночью. Что вас связывало? Какие у вас были отношения?

— Когда-то мы дружили семьями.

— Семьями?! Ой ли?

— Лева, ты на что намекаешь?! Мне 82 года, а может, даже и больше! Если что и было, давно быльем поросло. Что же касается картины… Тебе-то что беспокоиться, коли она не имеет цены?

— Эра Викторовна, не валяйте дурака!

— Лева!

— Мне не до церемоний! Поймите, это дорогущий Сурбаран!

— Мне-то что до этого?

— «Cherchez la femme», — говорят французы. Добавлю классическую формулу: ищите мотив. По завещанию маршала вы получаете все, включая мебель, ковры, картины, черт знает сколько клеток с бесценными птицами…

— Птицами?! Только этого не хватало!

— Столовое серебро! — кричал Фокин. — Маршальская квартира, которую он приватизировал буквально накануне смерти! Будто что-то предчувствовал! Дача в Усове! Все будет ваше!

— Ты с ума сошел! Ты что, подозреваешь меня?!

— Я лишь задаю вопрос. Видели бы вы голову маршала. Брр!

— Лева, ты несносен! Мог бы и избавить меня от подробностей.

— Нет-нет, — безжалостно продолжал Лева, — вы должны все знать, голову так отделали, словно по ней прошлись вибротрамбовкой…

— Ну, посуди, Левушка, зачем мне все это надо, если я, по твоим словам, и так являюсь наследницей? У меня нет мотива. Скажи-ка, мой милый, как ты узнал, что написано в завещании? Ловишь на фу-фу?

— Эра Викторовна, что за лексика!

— Ты, наверно, забыл, что я редактирую современную прозу. Но как ты узнал?.. Насколько я разбираюсь в этих делах, завещание должно храниться у нотариуса, так?

— Может, один экземпляр и хранится, — пробурчал Фокин. — Но второй нашли в кабинете маршала. А картина тю-тю, слямзил кто-то…

— Лева, дорогой мой, ну зачем мне красть картину? И потом Корытников… если убил он, в чем я сильно сомневаюсь, организуй погоню, введи по всей территории Российской Федерации план «Перехват», или как там это у вас называется.

— Ты ведь тоже бывал у Богданова, — Фокин резко повернулся ко мне. — Кстати, где ты был и что делал, когда гражданина Богданова убивали и грабили?

— Как я могу знать, где я был и что делал, если я не знаю ни дня, ни часа, когда его грабили и убивали?!

Фокин заурчал от злости.

— Черт с тобой! Чем ты занимался сегодня между часом ночи и пятью утра?

Я задумчиво уставился в потолок.

— Я был дома.

— Это может кто-нибудь подтвердить?

— Может. Вернее, могут. У меня два свидетеля, точнее, свидетельницы, — сказал я. Это было правдой, я вновь воспользовался услугами проституток. Тех же самых, уж очень они мне понравились: все время улыбаются и молчат. — Найти их не сложно: они постоянные клиентки ресторанчика на Трубной. Очень приличные девушки. И берут недорого.

— Две девицы? За ночь? — восхитилась Эра Викторовна. — Как же приятно было тебе, Илюшенька, зарабатывать алиби!

— Проститутки? И берут недорого? Где, на Трубной? — заинтересовался Фокин и тут же одернул себя: — Впрочем, проститутки — это очень ненадежный контингент.

— А по мне, так надежней не бывает, — неожиданно поддержала меня Бутыльская. — Деньги — товар — деньги. Это всеобщая формула капитала, выражающая суть капиталистического товарного производства.

— Не пудрите мне мозги, почтеннейшая Эра Викторовна!

— Не шуми, Лева, проштудируй лучше «Капитал» Маркса, — наставительно сказала Бутыльская. Она смотрела на меня с обожанием. Видно, не забыла свои собственные проказы в молодые годы.

— Стало быть, ты им платил… — задумчиво сказал Фокин, гипнотизируя меня своими колючими глазами.

— Ты хочешь, чтобы они вкалывали бесплатно?

— За деньги они кому угодно любое алиби спроворят!

— Лева, неужели ты всерьез полагаешь, что я могу быть причастен к убийству?

— Если честно, — он хрустнул пальцами, — я сам пока ни черта не могу понять…

Так же, как и я, подумалось мне. Кто мог убить маршала Богданова? Маршал годами почти никого у себя не принимал, это общеизвестно. Он вел жизнь анахорета. И кому понадобилось убивать старика, да еще столь жестоко? Фокин полагает, что убил тот, кто подменил картину подделкой. Я же знаю, что это не так. Я ничего не мог понять.

…Бутыльская из всего умеет извлекать пользу. Она предложила Леве творческий союз: он поставляет ей материал из жизни кровожадных криминальных авторитетов, а она с помощью «негров» выпекает серию детективных ватрушек. И звонкое золотишко потечет в карманы широких Лёвиных штанов с лампасами. Фокин сразу согласился. И начиная с этого дня они стали чуть ли не ежедневно перезваниваться.

С Левой я встретился утром следующего дня в облюбованном мной ресторанчике на Трубной. Моих девиц там еще не было. Их время — вечер и ночь.

Был первый по-настоящему весенний день. Романтические запахи пробуждающейся от зимней спячки столицы туманили голову. Я пил кофе и размышлял о своем миллионе. Но в Москве миллион — это не так уж и много. Даже я с моими скромными запросами мог, особенно себя не утруждая, за какие-нибудь несколько месяцев пустить его на ветер.

Я попивал свой кофе и продолжал размышлять о всякой всячине, вроде того, как бы к миллиону прибавить другой миллион. Но вот открылась дверь, и в ресторан вошли двое: Лева и Рита. Лева шагал, размахивая черной папкой с тесемками.

— Все забываю спросить тебя. Разрешили по второму кругу?.. — спросил я.

Лева недоуменно сдвинул брови.

— Я про тот сон, когда ты молил гадов с бородами запустить тебя по второму кругу.

— Ах, это… Нет, мне в категоричной форме было отказано, сказали, что жизнь дается один раз и прожить ее надо как можно быстрее. А под утро мне приснилась голова, такая, знаешь, отрезанная голова со страшной дыркой вместо уха. Кстати, недавно под Можайском некоему владельцу огромного поместья без помощи подручных средств, а только голыми руками отделили голову от туловища. А сначала ухо отгрызли. Несчастный носил хлебопекарную фамилию — Бублик. Тебе ничего не говорит это имя? Мертвую голову живодеры установили рядом с электрическим граммофоном. Поставили пластинку с серенадой Шуберта. Чтобы, значит, голова слушала и наслаждалась. Такие вот шутники.

— Прямо меломаны какие-то, — посочувствовал я.

— И не говори. Мне не жаль этого Бублика. Это был тот еще негодяй, поделом ему, но все-таки голова на граммофоне… это слишком. Попахивает средневековым вандализмом.

Лева заказал себе водки, выпил и потом, не извинившись, удалился в туалет. Рита под столом рукой нашарила мое колено. Потом ее пальцы проследовали выше. Я отодвинул стул. Она придвинула свой. Потом я снова отодвинулся. Через минуту мы оказались на противоположной стороне стола.

— Ты отвезешь меня на Гавайи? — спросила она, когда ее пальцы добрались-таки до искомого. — Ты же обещал. Собственный самолет и все такое…

— Сапега обещал тебе Гавайи? — загромыхал у нас над головами насмешливый голос Левы. Мы и не заметили, как он вернулся. — Илья все может, он такой.

— Какой такой? — спросила Рита.

Лева сел и отпил из рюмки.

— Горазд давать обещания.

— Лева, — сказала она, — я хочу выйти замуж.

— Великолепная идея! Полностью поддерживаю! — оживился Фокин. — Но чем я могу тебе помочь?

— Женись на мне.

Фокин отрицательно замотал головой.

— Ничего не выйдет.

— Почему?

— Если бы я женился на тебе, я бы одновременно женился и на Илье. Я что, не вижу, как вы притерлись друг к другу? Можно, конечно, рассмотреть заманчивый вариант Бриков.

— Бриков? Этих сексуальных психов?

— Да, озорников Бриков и Маяковского. Брики потешались над влюбленным поэтом: они запирали его на кухне, а сами тем временем шумно, с истеричными воплями, принимались заниматься любовью. Он все слышал и беспомощно рыдал. Но меня больше устраивает квартетный вариант. Как тебе шведская семья?

— Но нас пока трое. Кто же четвертый?

— Если бы Илья с таким упрямством не держался за Тамару Владимировну, мы могли бы … — Фокин ухмыльнулся. — Мы могли бы создать образцово-показательную шведскую семью.

— Я не держусь за Тамару Владимировну, — вступил я в разговор, — это она держится за меня. Кстати, она тоже рвется замуж, — я посмотрел на Риту, — весна, что ли, на вас так пагубно влияет?

Лева извлек из папки тонюсенький конверт и торжественно вручил его мне.

— Почитай на досуге.

— У меня не бывает досугов.

Я вскрыл конверт. Там был всего один лист, сложенный вдвое. Я развернул его. Четыре имени, выписанные столбиком: Цинкельштейн, Пищик, Бублик… Мое имя стояло последним.

Я посмотрел на Фокина. Мой мучитель, топорща усы, беззаботно улыбался.

Потом он вскинул руку, посмотрел на часы.

— Ну, нам пора, — он повертел рукой с часами в воздухе.

— Ролекс? — спросил я.

Фокин засмеялся:

— Если бы…. Ах, знал бы ты, какие часы у моего шефа!

— И какие же у него часы? — спросила Рита.

— Золотые, с брильянтами, — Фокин легко поднялся со стула. — И, если Илья не будет особенно артачиться, я тоже скоро обзаведусь такими же.

В дверях он обернулся.

— Ах, как было бы хорошо, милейший друг мой, — он мечтательно воззрился на меня, — упрятать тебя за решетку годков эдак на пятьдесят. Но сначала — часы с брильянтами, — и Лева засмеялся.