Млечный путь

Глава 30

Уже стояло лето, когда Корытников наконец-то объявился.

— Я работаю комплексно, — приподнято объявил он, — я нашел не только покупателя, я вместе с ключом запродал тебя в качестве экскурсовода по банку.

— Ну вот, дожил, мною уже и торгуют, — отозвался я.

— Хорошо, что в розницу, — поддержал мой тон Павел Петрович, — худо, когда начнут торговать по частям. В Швеции тебе предстоит побывать еще дважды. Сначала контрольная поездка, на этот раз в компании покупателя, вернее, его доверенного лица. И спустя какое-то время — завершающее действие.

Субъект, представлявший интересы покупателя, оказался страшно говорливым. Звали его Федором. Болтал он безостановочно. Но вот что удивляло. Он не понуждал меня вступать с ним в беседу. Он как бы разговаривал сам с собой. И еще одна особенность: ничего из того, что он наболтал мне, я не запомнил. А это наводило на мысль, что болтовня — для отвода глаз. Такие «болтуны» попадались мне и прежде. Они наговорят тебе с три короба вроде бы важных, значимых вещей, но после разговора с ними у тебя в голове не останется ничего, кроме головной боли.

И вот я снова стою перед дверями банка в Стокгольме. Федор наблюдает за мной из кафе напротив.

— Мы вам верим, очень верим! — клялся он мне накануне. — Но, чтобы доверие было полным, надо подкреплять его фактами, — и он вручил мне новехонький цифровой «Никон».

В банке я пробыл полчаса. Этого хватило, чтобы, во-первых, повесить себе на шею очередную партию колье и, во-вторых, сфотографировать остатки.

Вечером Федор зашел ко мне в номер.

— Вы сказали, что мне верите. Так? — спросил я.

— Ну.

— Посмотрите сюда, — я включил камеру. — Вот снимок, сделанный мною в хранилище.

Он глазами впился в экран. Там переливались всеми цветами радуги колье, диадемы, ожерелья, перстни и браслеты.

— Им моих слов мало! Мне голову открутят, если я… Верните фотоаппарат!

— Вот вам 300 евро, — холодно сказал я. — Будем считать, что я его у вас купил.

Федор скроил обиженную физиономию. Больше я его не видел.

…Из Стокгольма я летел в полупустом самолете. Прильнув к иллюминатору, я рассеянно следил за облаками, проплывающими под крылом, и мечтал, чтобы с самолетом что-нибудь случилось.

В Шереметьеве я заглянул в «Теремок». Заказал солянку, две порции пельменей и графинчик водки. Насытившись, позвонил Корытникову. Мне вдруг нестерпимо захотелось прямо сейчас сесть в самолет и полететь обратно.

После графинчика голос у меня немного шатался, и это не ускользнула от Корытникова.

— Мне кажется, ты что-то задумал, — сказал он подозрительно.

— Думаю, когда очередной рейс, — сказал я.

— Очередного рейса не будет, по крайней мере, в ближайшее время, — мрачно сказал Павел Петрович. — Сегодня утром грохнули всю кодлу покупателей. В живых не осталось никого, грохнули всех, включая Федора. Надеюсь, ты не отдал ему ключ? Слава богу! Кто грохнул? Не будь идиотом. Я ложусь на дно. Советую тебе сделать то же самое. Господи, что за времена!

И Корытников надолго исчез.

— Ох, невесело живем, други! — морщился Геворкян, расхаживая по своему игорному залу и посматривая то на потолок с зеркальным шаром, то на пол в персидских коврах. На ногах у него были мягкие фетровые сапожки с загнутыми кверху носами.

— Все это очень хорошо, — он широко повел рукой, указывая на кричащую роскошь зала, — но так можно и протухнуть. В Москве стало сильно разить порохом и бараньим жиром. Невозможно ходить по улицам. Я сам человек восточный, но даже меня коробит от неконтролируемого наплыва круглоголовых азиатов. Москва стала насквозь провинциальным городом. Я тут подслушал в кафе, как говорят нынешние так называемые москвичи, вернее, москвички. Я не понял, о чем они говорили, но слова запомнил в точности. Одна дура с каким-то идиотским хвостиком на макушке говорит другой дуре, тоже с хвостиком и тоже на макушке: «Он типа итальянца. У меня с ним как бы отношения. Нереально красивый парень. Море эмоций! Я просто в шоке». И это столица великого государства! Я не могу здесь жить подолгу. Надо бы свалить на недельку-другую куда-нибудь. Хотя бы в Европу.

Его поддержала Вика.

— А не проветриться ли нам, братцы-кролики, шулера-картежники?

Мне лень было куда-либо ехать, и я заколебался.

— Соглашайтесь, мой юный друг, — начал убеждать меня Геворкян. — Есть в Италии один замок, не замок — огурчик! Там по залам и переходам призраки разгуливают даже днем. Так и слоняются, так и слоняются! Захватывающее зрелище! А здесь мы все протухаем. И вы протухаете. Смотрите все время коровьими глазами на Вику и плотоядно облизываетесь.

Приковылял дождливый и холодный май. Самое время свалить куда-нибудь, где круглый год светит солнце. От Корытникова по-прежнему не было ни слуху ни духу. Я набрал его номер. Услышал гудок, потом прорезались странные звуки, похожие на хрипение. Подумалось, а не хрипит ли это удушаемый врагами Корытников? У меня было ощущение, что Корытников исчез навсегда. И я решил на время уехать из Москвы.

Разными рейсами вылетели, кто в Мадрид, кто в Рим, кто в Париж. Действовали, как заговорщики. Это была своего рода игра, вроде тех, коими некогда Цинкельштейн развлекал богатеев, изнывавших от безделья.

Потом встретились в Виченце. Переночевали в центре старого города, в небольшой гостинице, бывшем постоялом дворе. Мне показалось, что из номера не выветрились запахи сена и конюшни. Мне там понравилось. Огромный вентилятор над кроватью успешно заменял кондиционер. Он с такой яростью вращался и разгонял воздух, что мне пришлось удерживать одеяло, чтобы его не унесло. Я даже слегка продрог. Тем не менее сон мой был крепок. Наутро, плотно позавтракав, на арендованном микроавтобусе двинулись в путь.

Геворкян по дороге беспрестанно повторял:

— Ах, Гарда, Гарда! А призраки! Не призраки — сказка! Пальчики оближете! А вино! — он закатывал глаза. — Неказисто на вид, а слона повалит с ног! Дура Авдеева, что не поехала с нами.

— Лейбгусаров ее не пустил… — сказала Вика.

— Лейбгусаров, Лейбгусаров… Что за странная фамилия! — спросил я Геворкяна. — Он что, не может поменять ее?

— Наверно, может. Но зачем? Один мой приятель решил, что его фамилия Шляпенжоха — неблагозвучна. Что, в общем-то, соответствовало действительности. Поменял ее и стал Преображенским. После этого целую неделю был счастлив. А еще через неделю помер.

Приехали под вечер и сразу сели за стол. Подавали жаркое из седла барашка, местные сыры и колбасы. Объелись так, что из-за стола выходили, заботливо поддерживая друг друга под локти.