Мотылек и Ветер

Жизнь изменилась

Утром Юрген не разбудил меня. Я не слышала ни будильника, ни его сборов. Вчера легла рано, — ужинала батоном, выпила крепкого чая, отмылась по человечески и отключилась на свежей постели, как мертвая.

Чтобы согнать утреннюю одурь и слабость, опять залезла под душ, закрутила один кран и выдержала под ледяными струями секунд тридцать. Голова стала ясная, и задышалось еще легче. Возможно, я привыкла за последние месяцы к своему состоянию, но только когда отпустило — поняла в сравнении, насколько пережимало горло и грудь. Постоянно. Не сильно, не в спазм и невозможность протолкнуть воздух, но были «обручи». Легким не расправиться дальше границы, а теперь — глубина вдоха распирала, наполняла силой и приносила облегчение.

Жизнь изменилась. Память никуда не ушла, но душевный рубеж пройден — в нужную сторону. Самой становилось удивительно, но от признания Юргена я почувствовала, что где-то в глубине сердца, еще не открытого, таится много нерастраченной любви. Подземный источник, и почему бы не повернуться с этой робкой надеждой на возрождение к нему? Он ласковый, любящий, добрый.

Анимофон звякнул сообщением, и я подумала, что это от Юргена. Я только залезла в кресло с ногами, заварила чашку растворимого кофе, собралась съесть последнюю четвертинку батона, занимаясь вещами простыми и повседневными и витая мыслями во вчерашнем дне, как сигнал отвлек.

От Роберта Тамма: «Как поправитесь, напишите, согласуем время встречи в отделении». Да, нужно отодвинуть в сторону чувства. «Забыть» вчерашнюю бурю и не вникать в собственный случай с пограничником. Это не моя личная слабость, это суженое сознание и та сторона затягивали под колесо монорельса, сделав мысль о самоубийстве единственно правильной. От того, что могло бы быть, — не делалось страшно сейчас. Я спрошу обо всем у Августа, когда придет время, а теперь нужно вернуться к делам и обещаниям.

Роберту ответила, что уже на ногах и могу быть в любое назначенное время. Заглянула в чат, ориентируясь по событиям, обсуждениям и восстанавливая картину. Вспомнила о Катарине, о старосте и несданных листках, о том, что еще не закончила сортировку ходов Сольцбурга. Готов был список только восточной части города, а за остальные так и не взялась.

— Невкусный…

Несчастному батону дня три, хранился он в холодильнике, служил основой для бутербродов, и еще вчера я ела его же не различая особо — съедобный он или так себе. Неужели вместе со вторым дыханием, вернулась способность замечать вкус еды? Впихивать в себя пищу, давиться по причине «нужно» — это не тоже самое, что отложить в сторону хлеб потому что у него неаппетитный вкус. Я глубоко втянула носом запах хлеба, отщипнула и вдумчиво прожевала мякиш. Старый, холодный, отсыревший конденсатом в полиэтилене. И кофе горький. Пах горелыми орехами.

Да, жизнь изменилась.

Помыв кружку, стала искать свою одежду и нашла в прихожем шкафу на вешалках все — и пальто, и выходные кофту с юбкой и даже белье, — с бирками прачечной, когда сдано и во сколько получено обратно. С доставкой от двери до двери. На полочке рядом — новые в упаковке колготки и пара носок. Юрген умудрился позаботиться и о таком. И я погорячела щеками, только представив, как он занимается тем, что сдает женские вещи в стирку, покупая с доставкой такую деликатную вещь. Я сама должна была позаботиться об этом… но об одежде я не думала совсем! Не смущало, что в тот вечер раздевал, как несамостоятельного ребенка, догола, напяливая свое — сухое и чистое. Но жутко смутило, — это.

Оделась. Подметила, что Юрген угадал, купив на смену нужный размер. Только выбрал не тонкие и капроновые, какие были, а теплый вариант — черные, плотные, зимние — не проморозить и не продуть.