Мотылек и Ветер

Ласточка

— Твоя Ласточка! Твоя Ласточка, Мартин!

Гнев так ослепил мужчину, что тот себя не помнил. Марево, пелена перед глазами — не человек перед ним, а силуэт, картинка, которую хочется смять, разорвать. Уничтожить от ненависти! Мартин едва не ударил жену после того, что она сказала.

Через перешеек паркового пруда перекинулся мостик — открытое место, красивое. Ветер осени еще не сдул кроны, «раздев» город до серости неба и чернильности ветвей, как в ноябре. Октябрь держался золота, сыпал листопадом, и почти вся поверхность воды из темной превратилась в пестрый ковер. Но никто из этих двоих красоты не замечали. У обоих черно на душе. Злости, обиды, разочарования и тоски накопилось столько, что пара погребла себя этим.

Лана отвернулась от мужа и встала к нему спиной, оперевшись руками на перила и глядя в сторону берега — на дальнюю аллею, где гуляли с колясками молодые мамы. Она ждала — кипя от ярости и нетерпения. Ее муж, Мартин, должен был сделать что-то! Пусть наорет, пусть ударит, столкнет в воду с моста, — не любовь, так ненависть, лишь бы не равнодушие! Она так сильно его любила, что пошла на разрыв — одним словом. И пусть даже убьет, только закончит пытку отношений раз и навсегда.

Я стояла с краю мостика. Мужчина услышал мой окрик, даже повернул голову, посмотрев в мою сторону — но и не увидел одновременно. Не верилось, что кто-то посторонний вдруг кинет в него такие слова и перешибет, как обухом, гнев и вспышку настолько глубоких чувств, что он почти обезумел. Руки опустились, пальцы разжались из кулаков, он посмотрел на Лану, на ее каменную спину, на суженые от дрожи плечики и оголившуюся шею.

«Почему ты меня так назвал?» — звонкий голосок-колокольчик в памяти Мартина внезапно пробил двенадцать прошедших лет и вернул его на смотровую площадку Сольцбурга. Там у них было назначено свидание, — поздняя весна, теплый вечер, раскинувшийся внизу город в мерцании огоньков. Лана, веселая и яркая, с голубыми волоокими глазами зачаровывала его. Он не мог отвести взгляда от ее лица, мечтал, что сегодня впервые поцелует, но Лана ускользала, постоянно отворачиваясь и рассматривая вид с высоты. Мартин не мог поймать момента. Вставал то рядом, то позади, проклиная себя за такой неудачный выбор места свидания, и никуда не смотрел, кроме как на нее. А Лана вскочила на маленький подиум у бинокля и чуть склонила голову. Тогда он и сказал: «Ласточка…»

Темные волосы девушка забирала вверх, закалывая у затылка в изящный рогалик, похожий на морскую раковину. А двум прядкам у шеи не хватало длины, и они спадали вниз — черные, узкие, как ласточкин хвост. Мартин решил не сдаваться и поэтому ответил: «Не скажу почему. Ласточка, и все». Лана подарила ему улыбку, снова отвернулась, и он…

Мужчина сделал два шага к своей жене. Доски мостика скрипнули, она сжалась еще больше, ожидая ярости, крика, удара. Мяла в пальцах шелковый платок, сдернутый с шеи, рвала его ноготками от душевной боли и ожидания, а Мартин вдруг склонился и тихо поцеловал ее в черные гладкие прядки, в беззащитные позвонки. Лана вывернулась, сама стала бить его по плечам и рукам, вырываясь из объятий. Сыпала проклятия, обзывала, стала плакать и вся в один миг опала, сдалась, едва услышала:

— Ты моя Ласточка, моя. Лгунья бессовестная, не могла ты мне изменить… не поверю. Только не ты. Простим друг друга, начнем сначала. Я скотина, но я ни за что тебя не хочу потерять.

Двенадцать лет вместе. Но за все годы он так и не признался, почему дал своей любимой такое прозвище. Держался стоически, верил в тайну, как в хорошую примету, и все забыл. Почти забыл. И едва не ударил, поверив в лживую провокацию, перейдя рубеж и убив этим поступком хрупкую маленькую птичку.

Когда вызов отпустил, я еще долго стояла на месте. Пограничники окунались в жизнь других — ровно на момент рубежа. И если раньше грань остро чувствовалась, а с той стороны дышало холодом непоправимое, как пропасть. То теперь грань все так же резала, но взамен я стала чувствовать эту сторону. Исправленного. Хорошего. Счастливого.

Вспомнив слова старосты, удивительным показалось — как можно устать от этого? Если копить груз, то эта ноша легка — люди жизнь свою не покалечили, не прервали, не задели других своим перевесом не в ту сторону.

Но так было впервые. И, подозреваю, что мое восприятие изменилось из-за недавнего, личного случая. Нужно было так близко побывать у границы, чтобы закалиться и обрести стойкость? Не знаю… К Августу накопилось столько вопросов!