Мотылек и Ветер

Друг

Я не потеряла сознание. Ударилась боком, спиной, снова боком, пока катилась вниз по неровностям, а потом перешибло дыхание от приземления на спину, и с минуту лежала не шевелясь. Кольцо боли отпустило ребра, голова перестала звенеть. Я осторожно двинула руками, а потом ногами, прислушиваясь — расшиблась? Сломала что-то, нет?

Запахи земли, листвы и льдистой влаги. Далекое освещение помогло различить на фоне ночного неба склон, опору моста и его «крышу» под которую меня выкатило от падения. И заброшенная будка белела с черным пятнышком дверного проема, — ход. Где я?

Тут все заброшено — асфальт дороги под мостом раскрошен и зарос кустарником, сверху не слышится звуков, нет освещения, как на магистралях. Со скрипом мысль выдала вариант — Яблоневый овраг — район Сольцбурга на другой стороне реки. Самый маленький, самый дальний, самый неблагополучный. Аппендикс на четыре параллельных улицы и пятьдесят домов. Заброшенный автомобильный мост — единственная достопримечательность Яблоневого.

— Боже мой, нет…

Поднялась, отряхнулась, покрутилась аккуратно, полезла в сумку, и с ужасом увидела, что анимофон разбит. Он включился от боковой кнопки, осветив экран одним нижним углом — все остальное черные трещины поверхности. Одно успокоило, — два часа ночи следующего дня. Не зашвырнуло меня по времени никуда, а из прочих проблем я выберусь! Представляю, на каких нервах сейчас Юрген…

Идти нужно в сторону света — дома там. Только первый же шаг заставил остановиться и передумать. Я услышала смех. Неприятный, опасный — сразу в два или три голоса. Пьяная компания, или сидели недалеко, или шли мимо вне зоны видимости, и их не смущал ни холод ночи, ни время. Высовываться я не стала, наоборот, развернулась и ушла под мост глубже, в темноту. Надеясь только на одно, — компания не идет сюда же, чтобы развести костер в любимом местечке и пошвырять бутылки о бетонную опору.

Попыталась оживить анимо. Держала в руке, как умирающую птичку, боясь сделать неосторожное движение и окончательно его добить. Перчатки спрятала в сумку, пальцы отогрела во рту — касаться сенсорного экрана нужно очень точно, шанс, что сработает — один. Уголок показывал дату и время, зеленый значок вызова и срединный значок меню. Но и он уже заплыл серыми точками. Я коснулась «вызова». Уголок стал синим. Значит, что открылся список последних набранных, только я не вижу их — все сверху, все за «слепой зоной» поломки.

— Только бы была сеть, только бы хватило заряда…

Еще раз коснулась «вызов» — и должен был пойти звонок последнему набранному абоненту. Юргену. Динамик умер. Ни гудков, ни слов не услышала. Уголок стал белым, и я поднесла анимофон прямо к губам:

— Яблоневый, у моста, анимо разбила! Тебя не слышно, надеюсь, что слышно меня. Юрка, я в Яблоневом, у моста, анимо…

И все. Устройство отключилось, превратившись в бесполезный тонкий прямоугольник. Боковая кнопка не реанимировала, касание не битого угла пальцами, тоже. Если микрофон не работал, то Юрген ничего не услышал. Нужно рассчитывать и на такой вариант, и думать над тем, куда спрятаться до утра, чтобы не замерзнуть и продержаться.

Выходить «к людям» ночью — здесь могло значить, — дать приглашение к насилию…

— В будку забраться, обратно… придет помощь, услышу.

Успокоившись и почувствовав себя более-менее в безопасности, стала думать о случившемся, — о разговоре, о новых признаках своего «наследия». И я — не одна.

Осадок от незавершенности был точно такой же, как после давнего разговора с Августом, и не очень давнего со старостами. Хотелось еще что-то узнать и прояснить. Хотелось завершающего слова, которое расставило бы все на свои места окончательно. Я столько узнала! А вопросы остались. Но сейчас не могла сформулировать — что за вопросы?

Я могла только прочувствовать разницу — между тем, как раньше воспринимала наследников, и как сейчас. Небожители, недосягаемые и сильные, некто, обитающий на вершине нашей пограничной службы. А теперь выходит — я, Юрген, наши друзья — Катарина и Герман, тоже они? Нет, мы простые и обычные, мы не делаем ничего особенного сверх служения, и мы не сильные. Так, может, в этом и проявляется «новое поколение»?..

Силуэт человека мелькнул и пропал. И это был не Юрген — его фигуру узнала бы за доли секунды, что увидела. В саму будку я решила не заходить, пока совсем критично не замерзну, потому что она же могла стать и ловушкой, — коробочкой без выхода. Стояла за стеной, прячась от редких порывов ветра. Надеясь, что не видно меня, замерла совсем, прислушиваясь.

Он шел сюда, к мосту. По верху склона. Это был не Юрген еще потому, что времени слишком мало прошло от звонка — минут двадцать или пятнадцать. Ни на какой машине не домчаться.

— Ирис, эй, ты внизу?

Не фонарик, а сам экранчик загорелся подсветкой. И то, опущен вниз, чтобы не сигнализировать о местонахождении посторонним. Вышла к незнакомцу и тут же обрадованно признала:

— Герман!

Конечно, он жил в Яблоневом!

— Целая?

Мазнул светом по ногам, рукам, поднял до головы, отвернув чуть в сторону, чтобы не слепить в глаза.

— Да, целая. Тебя Юрген вызвал?

— Да, я же здешний. Погоди. — Набрал, поднес анимо к уху: — Все, друг, отставить панику. Нашлась живая и здоровая, идем домой. Сам не звони, я маякну уже из квартиры.

И сбросил.

— Спасибо, Герман. Меня из той будки выкинуло.

— Руку давай и держись хорошо. Немного в обход пойдем, путь тернистый и долгий, но не такой опасный на счет людей.

Добирались через тихий лесок, через короткое поле и пустырь заброшенной стройки с полузасыпанным котлованом и торчащими сваями, обходя весь Яблоневый по периметру, а не насквозь. И на улицу вышли, пролавировав между свалкой с контейнерами и свалкой просто кучей. Здесь все, похоже, так, — даже цивилизация регулярного коммунального обслуживания не добирается. Никто по пути не попался, не пристал — без приключений обошлось. Один звук на спящий район — сигнал разблокировки подъездного замка с ключа Германа. И такой же, как входили в квартиру.

— Гостей не бывает, за бардак не ругай.

Если бы я увидела эту квартирку отдельно, без знании о хозяине, решила бы — живет пожилой. Все древнее, разнородное, и с тем налетом стариковости на каждом предмете: — от полов и коврика, до стен и обувной лавочки. Сырость плохо отапливаемого дома. Запахи плесени и ржавчины, несвежесть воздуха, пыль, и едва уловимый — запах лекарств.

— Ты один живешь, никого не разбудим?

— Да, можешь не шептать. Лучше не разувайся и не раздевайся. Полы грязные, а без пальто замерзнешь. Батареи едва теплые, а ветер, как на зло, восточный — с окон сифонит. Сейчас чайник поставлю.

— А руки помыть можно и вообще, умыться?

Герман кивнул, но бросил «погоди», и принес мне маленькое полотенце:

— Чистое.

В ванне подвальные ароматы слышались ярче всего. Дом почти под снос, коммуникацию здесь никто не менял десятилетиями. Открыла воду, и еще ждала, пока стечет до более-менее чистой.

— Не боись, в чай фильтрованная пойдет.

Он и сам ходил в обуви, а куртку только расстегнул, чтобы не сковывала. Говорить он мог и из коридора, и из комнаты, и из кухни — все такое маленькое и тесное, что слышно везде, — три шага туда, три в сторону, и уже всюду стены.

— Все норм… Да, заткнись ты про «должника», а друзья на что? Даже если без этого, пограничное братство никто не отменял. Давай, ждем… — Я появилась в кухне, а он только отключился. — Юрген болтун.

— Стесняешься благодарности? Знакомо, тоже такая. И все равно скажу тебе спасибо, и за сегодня и за то, что от грани оттащил тогда.

Мы замолчали. Он, похоже, на самом деле от неуютности быть героем, а я от понимания — Герман как мой пограничник, всю историю знает. Сам вызов его погрузил, открыв личность, имя, все, что привело на ту остановку и истоки желания шагнуть под монорельс. Если раньше не было ничего ужасней, чем выдать боль и знать, что кто-то знает. То теперь… Все черное словно делится, делится, делится, отнимается у меня разыми частями, от маленьких до больших, и очищается. Вот и еще один человек знает, что на этом свете несколько часов жил мой маленький Василек.

— Особый случай… никогда в жизни не думал, что попаду на такой вызов, где будет не посторонний и незнакомый человек, а ты, тайная любовь Юргена. Мы, знаешь, не шибко откровенничали, не в характере. Дежурить на пару хорошо, «кристалл» обсуждать… Его в начале года прорвало, когда ты там, где-то в больнице лежала, а он как без кожи ходил. Клубок из боли, тревоги и ожидания. Ну, я и спросил… А про грань, что в октябре случилась, он знает?

— Знает. Только не знает, что она на смерть была, и что ты помог.

— И не признавайся, пожалуйста! — Герман воскликнул, и даже руки вскинул: — Иначе этот идиот доконает меня с благодарностью. Терпеть это не могу, хоть на стенку лезь.

— Ты поэтому сам ничего ему не сказал?

— Да, но не только. Кстати, может, ты и поможешь разгадать загадку? Садись пока. Сюда, а не к окну. Я сейчас…

Втиснулась между столом и холодильником на железный табурет с пластиковой сидушкой. Сжала плечи, неловко сведя руки на коленках, не найдя места даже локтем расположиться на кухонном столике. Он весь в коробках, банках, — запасы не вмещались на двух полочках кухни. Герман складировал крупы и макароны здесь, не заморачиваясь с уютом и удобством.

Вернулся с бумажкой в руках, и прежде чем показать ее, схватился за затылок и разлохматил волосы. Они у него так забавно рассыпались прядями, как пшеничные стебельки в потревоженном снопе, и остались в хаосе, как разворошенное гнездо.

— Что, вызов?

Я вспомнила — Герман ловит его затылком.

— Нет, мы же дома. Так, головная боль стрельнула, бывает иногда. Секунд на пять. Все норм… Ты в курсе же, что я не любитель собраний? Люди напрягают, в Сольцбург лишний раз через силу катаюсь, у меня свои заскоки на этот счет, и я обычно листы через Юргена отдаю. А этот никак. Себе оставил и до сих пор храню.

Улица, название остановки, имя — мое…

— А какая же ты Шелест, если твоя фамилия — Соль? На тот момент я не знал даже о том, что он решился с тобой заговорить. А тут внезапно «Ирис Шелест». Когда ты женой его стать успела?

Не выдержала и улыбнулась:

— Нет здесь загадки. Еще не успела, но обязательно стану. В моей службе, помимо стандартной и привычной «магии» начались интересные заскоки со временем, и блокнот тебе выдал будущую фамилию.

Он вскинул свои светлы брови, секунду вникал в то, что услышал, а потом засмеялся. Заразительно так, как мальчишка, и даже сел на второй табурет, чтобы не растрясти равновесие от смеха. Сказал тонким голосом:

— То есть, Юрген только раскачивается на предложение руки и сердца, не знаю, сомневается там, когда лучше момент выбрать, и прочая фигня, а ты уже давно за ним замужем?

Пожала плечами:

— «Давно» или «не скоро», но «уже» точно. У Судьбы свой почерк, и это ее истина: я и Юрка есть и будем вместе.

— Секрет сохраню. Пусть еще помучается… Рад за вас, Шелесты.

Что-то в нас совпадало, еще недавнее, и начавшее забываться — чайник на литр на старой конфорке, теснота «коробки» жилья, безразличие к еде и вкусам. Герман достал чистую чашку, наполнил ее кипятком и долго искал — где у него завалялся чай. Даже в холодильнике проверил. А я успела увидеть при этом ковшик со старой гречневой кашей, и пяток яиц в тарелке. Больше ничего, пустые полки. Извинился за отсутствие сахара и печенья. Чай не нашел, но откопал два пакетика с растворимым порошком кофе «три в одном». Как все знакомо.

Еще минуту назад он легко смеялся. Так это подделка? Маскировка, а все остальные признаки жизни выдают депрессию? Или парень настолько нищий, на сколько это возможно при жилье, но на грани бездомного? Скудная еда, все марки макарон и круп, судя по упаковкам, самые дешевые из возможных. Никаких свежих продуктов, изысков. Посмотрела украдкой на анимофон, который тот оставил на подоконнике кухни, — простой. Не разбиралась в моделях, и только на вскидку могла определить. Его анимо дорого не выглядел.

И еще одно — одиночество. Лежала на всем печать отшельника, каким он и был, судя по рассказам. Семьи не было, девушки не было, друзей тоже. Один Юрген умудрился попасть в круг тех, с кем Герман мог общаться, и за последнее время даже стал считать другом. «Круг» — громко сказано, там больше и никого. А если он — одиночка, то почему не попал под перемены и не исчез вместе с четверкой пограничников? Этот итог — единственно верный в его жизни, и никаких переломных моментов в прошлом не случалось?

— Разглядываешь? Какой есть дом, такой есть…

— Побывал бы в моей комнатке в общаге, решил бы, что близнецы. Меньше месяца назад я пила пустой кипяток, грела о чашку руки, как сейчас, и пряталась ото всех на свете. Беру свое пальто в свидетели, посмотри — оно не даст соврать.

— Так это его так жизнь потрепала? А я думал, что под мостом ползала, доведя одежку до плачевного состояния… Ха-ха. Да не, Ирис, я не обижаюсь, что ты так вокруг пялишься, не в упрек. Ты не из тех, кто ткнет мордой в убожество, я знаю. Это мой загон — не привык, что в доме гости, нервничаю. Если по стенам и потолку забегаю, не пугайся, это я пятый угол искать начну. Кукуха у меня такая после травмы.

— Так давай я в подъезде подожду?

— С ума сошла? Сиди.

И мы сидели. Герман попросил посмотреть мой анимофон и даже пытался что-то с ним сделать. Вскрыл, покопался, вынес вердикт, что лучше купить новый, чем менять экран и звуковую плату у этого. Брать сразу в корпусом попрочнее.

Я пила свой кофе, смотрела на него, и не могла не радоваться от чувства причастности и дружбы. Не знала глубоко его жизни, но он уже один из моих якорей, с кем есть взаимная связь. Мне хотелось, чтобы и парень знал — он не один. Юрген ему не просто сослуживец, а друг. И я друг, и Катарина тоже станет другом. И все будет хорошо, мы нашлись, мы уже сцепились судьбой!

«И мы вытащим тебя из этого оврага…».

— Герман?

— Да.

— Есть что-то, чтобы ты назвал особенностью своих вызовов?

Он поднял на меня глаза, в которых мелькнуло странное. Словно я знала о какой-то беде или боли, и все же нагло спросила о ней в лоб, и этот вопрос ковырнул душевную рану. Во взгляде был упрек «зачем ты так?». Но упрек мелькнул и исчез — Герман все же понимал, что я ни о чем знать не могу и вопрос прозвучал без умысла.

— Есть. Так это для тебя Юрген пытался выяснить о моих вызовах? На последнем дежурстве подступался к теме, а прямо не говорил. Я иногда угораю с его тактичности. Плюшевый, как подушка.

Да, Катарина тоже обо мне лестно не отзывалась…

— Мне можешь сказать?

— Тебе — могу. Меня кидает только на самоубийц.

Окно на кухне было плотно завешено, и света от подъезжающей машины не заметили. Вскинулись уже на вызов анимо, а не дверной звонок. В квартиру к Герману, подозреваю, никаких домофонов и не проведено. Он не стал отвечать, сразу побежал вниз, на первый, и открыл.

Знал, что целая, но все равно, Юрген, прежде объятий, тронул за локти, за плечи, за шею, а потом уже прижал к себе. Я охнула. Ушибы-то были, боками по камешкам немного прокатилась. Пальто и свитер смягчили, но чуть-чуть аукнулось. Он меня тут же отпустил:

— Больно?

— Нет, поскрипывает. Кувыркнулась в овраг, как из будки вылетела. Больше перепачкалась, чем шишек набила. Юрка, прости, что так получилось — промахнулась с концентрацией и вот, немного снесло во времени и увезло по пространству.

— Главное, что в итоге все хорошо.

— Ребят, я тут с вами двумя уже не помещусь. Квартира по швам разойдется. Забирай свою принцессу и езжайте домой. Три ночи, четвертый пошел. Я спать, вы спать, таксисту смену заканчивать.

Юрка пожал Герману руку, и смог смолчать. На что тот обрадованно заулыбался:

— Золотой человек, все понимаешь. Молодцы, оба рот на замок и валите уже к чертовой бабушке!

По дороге обратно, все сорок минут пути на заднем сиденье такси, мы с Юргеном не разговаривали. Не к месту как-то. Он меня обнимал одной рукой, я полулежала на плече и чувствовала, как тот прижимается иногда щекой к виску и потом украдкой целует в волосы. Все, бедолаге, попадают моменты, когда голова грязная, а он все равно проявляет свои чувства, не брезгуя тем, что я пахну листвой и сыростью. Приеду, залезу в ванну, отогреюсь и вымоюсь. И если не вырубит нас обоих, расскажу Юргену все, что смогу рассказать. Умножив секреты. Мне нельзя говорить про Нику, нельзя говорить о фамилии Шелест, и теперь нельзя сказать ни ему, ни друзьям, — мы наследники.

Катарина чувствует пространства и у нее есть зависимость — тяжесть вызова с заброшенностью хода. Герман оттаскивает людей от смерти, буквально удерживая на грани. Юрка — возвращает к жизни людей, которые не физически, а душой собирались себя похоронить.

И меня вернул. Не на вызове, не на грани, а сам собой — стремительно, отчаянно и любя.

Сжала его ладонь, прижалась еще теснее. Мне хотелось, чтобы он взаимно чувствовал — как мне нужен.