Мотылек и Ветер

Сон

Перезвонила Роберту, как вернулась в город с вызова. Говорила долго — и про Гулю, попросив одновременно проверить или заново опросить людей, соседей или бывших коллег, других исчезнувших — помнят ли? Рассказала про семью Хольта, уточнила — есть ли возможность связаться с ювеналами или другой службой, чтобы повлиять на родителей и начать его лечить? Адрес Цезаря, друга и товарища по футбольной команде, Роберт пообещал найти. Номер отца или матери точно раздобудет, имя ребенка редкое, таких мало. Если не один на весь Сольцбург.

Дома у Юргена я застряла у двери, сняв сапоги и пальто и задумавшись ни о чем и сразу обо всем. На обратном пути, зашла в два магазина — в одном купила деревянную хлебницу, а в продуктовом набрала еще булок, молока и апельсинов. Сумку, пакеты — поставила на пол, сама присела на сидушку обувной лавки и сложила на коленях шарф и перчатки.

Вот так вот — по бытовому, простому и жизненному. И это после всего, с чем пришлось столкнуться… Я захватила за сегодня столько необъяснимого! Столько странного! И все же так обыденно после взяла и подумала о продуктах, о хлебе и хлебнице, о запахе цитрусов и красоте оранжевого цвета…

Какой насыщенный день. Какая безумная и насыщенная стала жизнь. Подхватило вихрем все прежнее и перевернуло, а я не могла даже понять — каким образом оказалась среди людей в настоящей, а не фальшивой близости и общении, когда сменила места и маршруты? Сколько прошло дней? Мы с Юргеном вместе сколько? Одно «сегодня» растянулось по ощущениям на месяцы прежней пустой жизни. У меня теперь есть друзья? У меня теперь есть один самый близкий человек, и еще они — Катарина и Герман? Прежде всего их я почувствовала там, когда Юль попросил «увидеть».

Открыв календарь на анимофоне, удивилась — двадцать четвертое октября, суббота. Выходит, Роберта я беспокоила в выходной. Юрген и Герман отправились на пограничное дежурство не в лучшее время — по паркам и опасный народ мотается, и пивнушки допоздна открыты, пьяных полно. А Катарина сейчас где?

Так сколько прошло? Шаг за шагом, перебирая дни назад во времени, дошла до прошлой субботы — первой ночи здесь. Семь. Всего неделя? А кажется, что очень давно.

Я переоделась, умылась, забралась в уголок с креслом, опять в защиту от большой комнаты, и налила себе в чашку молока. Мытые апельсины лежали без тарелки на столе и я смотрела на них несколько минут просто так, любуясь. Оранжевые, плотные, ароматные. Приятные на ощупь шершавой кожурой. Молоко было вкусным, прохладным и жирным почти до сливок. Хлеб хрустел. Тянулся пористыми волокнами, сыпался семенами и зернышками, когда кусочек за кусочком отщипывала и клала на язык.

Я смотрела — и видела. Ела не от одного только голода, а с приятным чувством вкуса. Даже тактильность проявилась в том, что я гладила глазурные бока керамической чашки, телом тонула в мягкости кресла а кожей ощущала шелковость ткани платья. Жизнь. Жизнь!

Анимофон просигналил сообщением и я открыла пересланный снимок — Юрген сделал фотографию в парке. Нечеткий, темный, но разглядела на ветке дерева сову. «Видала, кто к нам в город залетел? Красавец!». Если красавец, то филин. Живьем птицу лучше можно рассмотреть, а мне характерных «ушек» не видно.

У нас у обоих свои радости бытия. Он там, далеко, наматывает круги от хода к ходу, болтает с другом о книгах, смотрит по сторонам и замечает необычное. Я ответила «Ухает?». Юрген прислал: «Стоим, ждем. Ухаем сами, вдруг откликнется».

Развернув анимо, включила камеру и сфотографировала место, куда пристроила чайничек и хлебницу. Чайник маленький, на пол-литра всего, смотрелся рядом с деревянным коробом как красный мухомор рядом с пнем. Отправило фото «Я переехала. Эти двое со мной».

«Чудные ребята. Ирис, не скучай там, за вторым креслом экран стоит — подключи, посмотри кино. В кухонном шкафу вино есть, я по выходным обычно глинтвейн варю, если его захочешь — там еще специи рядом».

«Справлюсь с досугом, не волнуйся. Тихой ночи. Жду утром».

Не позвонил, а писал, наверное из-за Германа рядом — приватно вслух не выйдет.

Ни кино, ни вина не организовала. Отлежалась в горячей ванне, оставила свет только в кухонном углу, утопив большую комнату в полумраке, и залезла с ногами в кресло. Читать книгу с полки Юргена — «Цикл о кристалле». Отвлечься, не загружаться, не пытаться осмыслить всю эту огромную толщу информации, непонятностей, что свалилась сегодня. Отдохну, подумаю после…

Сон снился тревожный. Я тащила мальчика Сержика из кровати, и надрывалась — его ноги намертво опутаны веревками, как корнями. После он превратился в Нику, связанную еще больше, чем было в реальности, словно окутанная коконом паутины. И ее я тоже пыталась оттащить из опасного места, рвала зубами нити, вгрызалась и зубами и ногтями — напрасно. А дальше уже я в коконе — мокрое пальто, тесное, сжимающее, не дающее дышать. Расстегнуть пуговицы невозможно, они исчезли, спаяв ткань. Все плотнее, уже, болезненней.

— Василек мой, маленький мой!

Рванулась изо всех сил, потянула прижатые руки к ветерку — спиральный вихрь закрутил листву у ног. Это мой сын! Не получилось схватить — движение плечами и локтями не освободило меня, а качнуло. Я стала падать, бревном, — прямо на металлический монорельс. Ведь так и хотела. Так и планировала — четыре шага и я с ним!

— Ирис…

Тяжело проснулась. Уже чувствовала дыхание возле уха, руку Юргена на талии и легкую тряску, а пошевелиться не могла. Сонный паралич не отпустил сразу. За окнами еще темно. Он вернулся к семи утра, разделся, лег рядом, а меня, похоже, дергало в кошмаре. Как смогла, обернулась, обняла его и прошептала то, что не смогла удержать:

— Хоть бы разочек на руки взять. Хоть на одну минуточку. Я бы… Он бы все равно почувствовал, а потом ушел. Попрощаться, Юрка. Я так хочу попрощаться с ним по-настоящему. С моим Васильком.

Юрген заставил меня приподняться, устроился удобнее для обоих, подставив плечо под голову и обняв двумя руками. Долго молчал. Я и не ждала, что он что-то ответит на это. Но он сказал:

— Нужно дождаться, пока снег выпадет.