Мотылек и Ветер

Люблю тебя

Пункт назначения уже был внесен в заявку, поэтому таксист вез меня куда нужно, не уточняя адреса. Окраина города. Южный район, короткая улочка с пятью домами с одной стороны и пятью с другой. Юргена увидела у подъезда.

Выскочила из машины, торопливо поцеловала его, и стала выспрашивать подробности. Но он сбивался, странно нервничал, и шел вместе со мной наверх так медленно, что я не выдержала:

— Там что, труп внутри что ли? Что у тебя с голосом, что случилось помимо сбоя?

— Ничего не случилось. Подожди минутку, не торопись так…

Бедный дом, бедняцкая квартира. Дверь осталась приоткрытой, и, чуть отодвинув ее внутрь, с первого же взгляда на обстановку прихожей поняла — здесь точно жил человек из той же категории, что и первые пропавший. Некто одинокий, несчастливый, нищий и все потерявший в жизни. Даже запах изнутри шел неприятный — старья, грязи и горелой еды.

— Ирис, я люблю тебя.

«И я тебя», чуть не сорвалось с языка, так легко и естественно возникло это желание ответить тут же взаимностью. Как будто Юрген услышит это не впервые, а слышал не раз. Не произнесла. Царапнуло «прощание», откровенное прощание в этом «люблю».

— Много хотел сказать, не успею, прости… у тебя все получится!

Обернулась от двери, схватила его за руку:

— Что значит «не успею, прости»? Юрка!

Он весь стоял словно полузамороженный и бледнее себя обычного. Только глаза внезапно отразили какую-то внутреннюю бурю в его душе, и страдание. Я похолодела от мысли:

— Ты что, умираешь?

Не смотря на сильные чувства, недоумение Юргена проявилось поверх всего. Он моргнул растеряно и шепнул:

— Я? Нет…

— Тогда объясни!

Я увела его от двери в квартиру, к лестнице, к окну подъезда, — дальше от порога, рядом с которым, как с рубежом, он вдруг так заговорил.

— Ирис… ведь ты с того дня… — Юрген сохранил удивление, и в голосе звучала неуверенность пополам с обреченностью. — В тот день, на собрании, ты попросила сообщить тебе о первом же сбое. Ты захотела снова найти Вереска… чтобы он исправил твою жизнь, чтобы не случилось беды, чтобы никто не умер, чтобы… все стало хорошо с самого начала.

Я оцепенела, а потом ударила Юргена одним кулаком в грудь, и второй раз — обоими, с силой и злостью. Он назад не пошатнулся и на полшага. Зашипела на него, не сдержав обиды и не веря до конца, что он додумал все это за меня:

— Ты так решил, да? И все дни после жил со мной так, как будто у нас есть будущее — кастрюли покупал, к родителям звал, планы составлял и делился. А сам знал, что я при первой же возможности уйду насовсем в другую счастливую жизнь, и даже пограничницей не стану, как наши четверо исчезнувших сослуживцев? Юрген! Ты думал, что я вот так без объяснений, сейчас за порог шагну и все, как предательница? Или как?

— Речь не о предательстве, а о спасении…

— Мертвые не воскресают.

Не узнала своего же голоса, так сдавило горло. Он молчал и я не смогла говорить дальше, пока не справилась со спазмом. Несколько секунд в тишине, и мы только смотрели друг на друга. Фонарь в коридоре, фонарь на улице — освещение пересекалось так, что половина лица желтила, а другая — сияла голубым и мертвенным. Светло-карие глаза казались темными, почти кофейными, и он так на меня смотрел, что хотелось заплакать. Юрген дважды вдохнул с усилием и сухим глотком, дрогнул губами, челюстью, словно вот-вот что-то скажет, и молчал.

— Смерть необратима. И в моем случае никакой наследник не поможет. А если бы и да… я не соглашусь. Я не разменяю на самую безоблачную и счастливую жизнь ту, что есть у меня сейчас. Со всеми ошибками, утратами и страданием. Дедушка умер, прожив долгую жизнь, уйдя в свой срок. Родители пожили меньше, но и им было немало лет, что утешало — успели черпнуть всей полноты до гибели. А мой сын сгорел, как падающая звездочка. Быстро и ярко. Я его смерть приняла. Случилось то, что случилось и я это приняла… Почему ты ни разу не заговорил со мной о том, в чем уверился? Почему притворялся, что не догадываешься о моих якобы планах?

— Я ждал, что ты заговоришь, а сам — нет. Ты так ожила, Ирис… ты так окрылилась надеждой на шанс перемен, что я не мог поднять эту тему. Старался не думать, жить, как живется, с закрытыми глазами. Себе врал, а не тебе…

— Окрылилась надеждой? Ожила, потому что люблю тебя! Уже, сейчас, насовсем, — люблю тебя, понимаешь? Мало времени, много времени, давно мы вместе или недавно, не имеет значения. Вот так получилось — никогда от тебя не откажусь, не смогу без тебя, какой бы ни была жизнь дальше — хочу прожить ее с тобой.

Юрген зажмурился и на миг его черты так исказились, словно он не рад это слышать, а ему больно. На бледном, как снег, лице вспыхнули розовые пятна, заползли на скулы, и этот сигнал заставил меня всхлипнуть. Он ради моего призрачного счастья готов был пожертвовать настоящим, отпускал, не обвиняя в выборе, который я якобы сделала давно — в тот день, как случилось злополучное собрание… я обняла его, такого обмякшего и безвольного, почувствовала, что и он поднял руки, осторожно касаясь спины.

— Юрка, не отступайся от меня, пожалуйста.

Прошло, как током. Юрген вздрогнул, сжал в объятиях сильно и застонал:

— Ирис, мотылек, любимая… никогда!

И стал целовать мне лицо, волосы, руки, и снова обнимать, всю прижимая к себе. Я растворилась в чувстве невесомости, — он держал меня на своей высоте, приподняв, и ноги не дотягивались до пола.

После долгого поцелуя, нежного и чувственного, Юрген оторвался от моих губ, но лица остались близко. Шепотом спросил:

— И вчера ты была такая… не потому, что прощалась, и все как в последний раз?

— Хочешь меня смутить? Уже не выйдет. Не потому, это все твои выдумки.

Снова поцелуй. И маленькое отражение в памяти — такой же миг откровения, его признание, — Юрген обнимал меня, несчастную и заплаканную, в своей квартире, нашептав ласковых слов. А я просила мысленно: «Скажи так еще раз. Скажи!». Знать — мало… с чувством в голосе, с искренностью и волнением в каждом звуке, — слышать!

— Люблю тебя, Юрка… «была такая», потому что себе окончательно призналась в этом, и безумно тебя хотела. Любимого, желанного, — тебя. Каждой клеточкой в теле, и всей душой люблю, слышишь?