Мотылек и Ветер

Откровенность

Через выходные, в понедельник, я в семь утра ехала на монорельсе на встречу с Катариной. Обе взяли дневное дежурство. Народу в вагоне мало и я рассмотрела каждого попутчика, все выглядывая счастливых «перевертышей», поменявших свою жизнь в далеком прошлом. Думала о предстоящем дне, на что потрачу вечер, вытаскивать ли Юргена на прогулку и ужин в столовой или бежать домой и вместе что-нибудь приготовить? Если погода не испортится, и если оба не устанем, вызвоню на встречу.

От Катарины ждала рассказа о выходных. У нее должно было состояться свидание с тем богачом, которого она обозвала «Билетик», намекая на свой возможный выигрышный вариант. Вдруг зацепит и выйдет замуж за такого обеспеченного.

— Не очень вышло?

— Ой, да пошло оно все…

Скуксилась, скривила губы, махнула рукой. Как встретились, так по лицу и можно было прочесть настроение девушки. Совсем не радужное.

— А я думала, ты окрыленная будешь.

— Козел он.

Пытать не стала. Может, мужчина повел себя не красиво, или еще что. Захочет — поделится.

Начинали маршрут мы с набережной, и планировали пройти ее раз пять. Ветра не было, не замерзнем, можно посидеть на лавочках, как ноги устанут. В одиннадцать — в столовую при техучилище, там приемлемые цены и пускали не только студентов. До пяти, до конца дежурства, — парк, вся улица Приморская и снова парк. Это если вызовов не будет. А если будут — то там уж куда адреса закинут, и как обратно добираться придется.

Катарина много разговаривала. С одной стороны — хорошо, она оживляла время, перевешивала мою неразговорчивость, а с другой — от нервов болтала. Вот чувствовалось, что она не затыкается больше чем на пару минут от того, что ее не оставляет чувство тревожности.

— Выдохни. Как на иглах. У тебя что-то случилось? Ты можешь мне рассказать, я собеседник не очень, а уши хорошие.

Она уже дважды затягивалась паром, хотела и третий, но лишь достала коробочку и крутила ее на ладони, все время щелкая кнопкой.

— Тот богач обидел?

— Не пошла я никуда. Не согласилась на свиданку, не хочу, не нравится.

— А в чем дело?

— Тебе все равно за что меня ножом ударили, Конфетка?

Вопрос немного обескуражил.

— Что тебе пережить пришлось — не все равно. А причины… я не полезу в такое с расспросами, мало ли кто напал, почему, как. Вспоминать неприятно будет.

— А я мозг сломала. Столько дней, а тебя даже не подмывает любопытство? Меня распирает, — что с тобой было?

— Хочешь обмен историями?

— Да. Мы же вроде подруги, верно? Я по серьезному.

— Хорошо.

— Ладно… — Катарина погримасничала немного, будто не слова готовилась произнести а раскусила горошину перца. — Я воровка была. Сначала сама по себе, потом в группу влилась, квартиры чистили. После первой крови одумалась и всех сдала… Собирались там на горячем вязать, но меня на денек раньше вычислили и за предательство решили убить. Затащили под мост в Яблоневом и пырнули.

— Как ты выжила?

— Меня Викинг спас.

Я аж остановилась от удивления. Думала, что Катарина Роберта Тамма больше понаслышке знала и мельком видела, а тут такое завихрение судьбы.

— Десять лет назад. Он «Красным лаком» занимался, он меня от уголовной ответственности по закону отмазал. Вот так, если коротко… Слушай, идем сюда, посидим, чтобы никто не подслушивал…

Рано и в будний день прохожих на набережной мало, но для таких разговоров Катарине нужно настоящее уединение. Она подцепила меня под локоть и мы дошли до хода. Самый ближайший — «Стеклянная сказка» — павильон, отданный много лет назад развивающему клубу для дошколят. Дело заглохло, павильон ни под что не пристроили.

Внутри просторного помещения царил полумрак. Жалюзи снаружи закрывали окна и свет проникал еле-еле через щели и тонкую пластиковую перегородку над окнами. Ни столов, ни стульев не осталось, одни стены, но мы пристроились на короткой лестнице — встали друг на против друга, оперевшись поясницей на перила. Я ждала, потому что Катарина явно не всем поделилась, чем хотела.

— Не могу я так больше. Всю жизнь врала, как дышала, а с тобой совесть сжирает. Хочу по-настоящему, как у людей, не только любить, но и дружить. Я тебе вывалю все, а ты решай — стоить тебе со мной контачить или нет. Стоит мне доверять или как… Я так на тебя взъелась с самого начала, как наследник тебя в помощницы выбрал, знаешь, почему? Ты вступила в узкий круг небожителей, и тебе выдали билет свободного общения с Викингом. Роберт Тамм… моя мечта и безответная любовь. Думала, взорвусь, так закипятило! Убить тебя хотелось. И не смотри с упреком.

Я не смотрела с упреком. Наоборот, с изумлением. Катарина почти о каждом мужчине мечтала, «примеряла» на себя и отпускала шутки личного плана. Насколько я успела узнать из общения, да и вспомнить о репутации девушки. Она считала по лицу мои мысли, несмотря на плохую видимость:

— Я знаю, что я болтала. Думаешь, ко всем мужикам липну, шалава последняя, озабоченная? Мне так сильно про Роберта орать охота, что легче всего скрывать правду таким образом.

— Не понимаю, где связь?

— Ну, ты и так слепая идиотка, чего уж… — Катарина закатила глаза, вся изогнулась, по-дурацки взмахивая ладонью то в одну сторону, то в другую: — Ах, наследник — зашибись мужик, вот бы за такого замуж! Продавец в одежном, во красавчик, затащить бы в постель, да покувыркаться! А полицейский наш, хорош, зверюга, он женат или как?

Перестала кривляться. Зашарила по карманам, достала испаритель и дыхнула разок. Запахло гранатом и манго:

— Мне проще всего прятать в таком поведении чувства только к одному человеку. Как дерево в лесу. С шестнадцати лет сохну, с ума схожу, когда удается увидеть его изредка на собраниях, а в тот день, когда твоя соседка пропала и он на звонок приехал!… — Девушка не закатила театрально глаза, а, наоборот, уже с искренним чувством зажмурилась. — Так близко, так напрямую словом перемолвиться, от ауры его заштормило аж. Ты ни фига не увидела, слепая курица. С другой стороны хорошо, может, и он ничего не заметил. Я бы чокнулась.

— Не увидела.

— Я с тобой сдружиться захотела и на извинения пошла, чтобы выгоду словить. Притереться в твой круг, напроситься в помощницы тебе, если уж наследник не выбрал, чтобы другим воздухом подышать. Поконтачить с Робертом, побыть рядом… ты мне нафиг сдалась.

Первопричина была такой, в этом я Катарине поверила. Только ее признание сейчас и тон, с которым она произносила слова, отдавали тоской, раскаяньем и теплотой. Душевным откровением, настоящим открытием сердца и своих секретов. Вываливала все.

— Не обижаешься?

— Нет.

— Бесят святоши, безгрешные такие, терпеливые и всепрощающие… только, мля, у тебя это что-то другое. Я преступница, хамка, эгоистка. А ты со мной, ничего, как с нормальной. Как с человеком, а не с помойкой.

— У всех есть право быть такими, какие они есть.

— И ты принимаешь? Ты мне такое право даешь?

— А ты мне? Я меланхоличная и скучная страдалица.

— Это правда. — Легко согласилась Катарина, и вызвала этим мою улыбку. — Знаешь, за что больше всего людей ненавижу? Ты совершаешь ошибку, а на тебя уже пожизненно смотрят как на говно. Узнают о слабости и тут же пяточкой отодвигают от своей тушки подальше, как грязь. Только не говори, что не все такие. У меня — все! Я других не знаю. Вот и пусть захлебнутся, сама всех первая дерьмом измажу, сама про всех все расскажу и на чистую воду выведу. Меня и так ненавидели, так теперь хоть на самом деле есть за что!

Катарина со злым лицом уставилась на меня, стиснула зубы.

— По первости думала, что ты воплощение таких безгрешных. Нежная феечка, чистоплотная, святая, с такими высокими моральными устоями, что прям… не знаю. Глазищи, как у святой из ратуши, на пол-лица. А тут вдруг раз, и нет. Можно не стесняться себя, ты не осуждаешь и свысока не смотришь. Рядом с тобой — свобода. Даже если ты, противная, сидишь и молчишь.

— Ты тоже противная.

— Это само собой.

Передохнули. Катарина свои эмоции отдышала немного, а я свои. Не такие яркие, но удивиться было чему.

— Почему ему не признаешься?

Лицо у нее вытянулось, а глаза округлились. И через миг павильон гулко отразил смех Катарины. Она аж запрокинула голову и на перила рукой оперлась, чтобы удержаться. Хохотала истерично и искренне:

— Ты серьезно?! — И снова несколько секунд смеха почти до икоты. — На фиг ему такая нужна? Я же не женщина, а собака дворовая, — любой про меня скажет, что я к первому встречному потянусь, только с улицы забери!

— Это же не правда.

— А кто поверит? Я девушка старательная, долго себя лепила. А за жизнь один любовник был…

— Катарина…

— А вот про это вообще заткнись. Не надо советовать. Я ведь по-настоящему Роберта не знаю, ни характера, ни привычек. Любить неизвестного и издалека гораздо проще и приятней. В моем воображении он любит меня взаимно так, как мне этого хочется, говорит то, что хочу услышать, даже сексом со мной занимается по моему вкусу. А в реальности? Не по рангу он мне. Где он и где я, доходит до тебя?

— Нет.

— Ну, и дура.

Опять обе зависли в молчании. Я не обиделась на обзывательства. Своя правда в этом есть — мне не понять безответной любви и страха признания. В моем случае Юрген ближе к Катарине, а я на стороне Роберта. Тот живет себе и не знает, что в него влюблена пограничница.

Еще немного подумав, вспомнив весь его представительный образ и «штормовую» ауру, подкорректировала вывод — или в него и так влюблены поголовно все женщины, с кем он имеет дело, и он об этом прекрасно знает.

— Откровенность за откровенность? Или все-таки не тяну до настоящей подруги?

Настала моя очередь раскусывать горошек перца и сглотнуть, прежде чем сказать вслух:

— В начале года я ребенка потеряла. Врач пьяный. Сын у меня прожил несколько часов после родов, а меня спасли, только теперь никогда не смогу иметь детей.

Катарина стала переминаться с ноги на ногу, крутить головой, а потом сказала:

— И предохраняться не надо, кувыркайся без страха залета… мля… что я несу?

Она отошла и натурально ткнулась лбом в шершавую голубую стену. Проскулила:

— Прости. Я не знаю, что нужно сказать, что говорят в таких случаях… Жалко тебя. Жалко до боли. Не перевариваю я эти «сочувствую» и другую фигню… я даже представить не могу, какой это ужас для тебя, и для него. Прости за пошлятину, я не буду больше издеваться над тобой с Юргеном.

Внутри меня трепыхнулось. Отдалось мурашками в руки и спину, защекотало затылок. Катарина логично решила, что ребенок — наш, мой и Юрки. Губы ссохлись и слиплись от волнения так быстро, что я не нашла силы разомкнуть их и уточнить, что он не отец. Не стала. Так сильно захотелось, чтобы это было правдой. Нет, я не желала Юрке страданий осиротевшего родителя, я желала себе чувства, которого не испытала тогда, давно — участия. Участия моего мужа и отца ребенка в том, что стряслась беда. От Петера ни тени сопереживания, а Юрка совсем недавно дал понять, что разделяет утрату. Он — чужой, Василек — не его крови, а все равно!

— Катарина, не страшно. Я понимаю, почему ты так ляпнула.

— Я идиотка.

— Это правда. — Я вернула девушке ее же реплику. Без зла, а с улыбкой. Я хотела дать понять Катарине, что принимаю такие ее соболезнования, и пусть уже отойдет от стены. — Давай еще пять минут постоим тут и пойдем дальше? Меня от всех откровенностей аж потряхивает.

— Меня тоже.