Мотылек и Ветер

Перевернутая страница

— Да… да, поняла. Герман, а человека зовут Марк?

На той стороне возникла тишина, и настороженное:

— Марк Золт. Откуда знаешь?

— Сможешь как-нибудь выбраться в город? Я хочу собрать всех вместе, нашу четверку, и рассказать кое что. Как раз и про Марка Золта.

— Могу… наверное. Куда и когда?

— Пока не знаю, надо еще прояснить свободное время у Катарины. На днях. Будет хорошая погода, прогуляемся. Не очень — посидим где-нибудь.

— Если можно, то лучше на свежем воздухе.

— Хорошо.

— Тогда договорились.

Нажала отбой и вернулась к завтраку. Юрген наделал гору бутербродов. Узкий круглый батон нарезал плашками, размером с небольшую медаль, не поленился намазать на каждый кусочек сливочный сыр и сложить слоями сверху огурец, соленую рыбку и трилистник петрушки. Заморочился для красоты и удобства — один бутерброд на один укус.

— Кто такой Марк Золт? — Юрген снял с плиты турку, за которой перехватил слежку, пока я отвечала на вызов анимофона.

— Вчера вечером Германа занесло на вызов, который оказался сбоем. Пустая однушка в южном районе Сольцбурга, самый край у промзоны. Как раз в ту минуту, как закинуло на вызов и меня.

— Это связано?

— Да. Дотерпишь до встречи, я сразу всем все расскажу?

Тот кивнул.

— Юрка, а что ты можешь рассказать о Германе, чего я до сих пор не знаю? Если не секрет от других.

— Он затворник, — первое и главное, что можно о нем сказать. Ни в какую не принимает никакой помощи. Я побывал у него всего раз дома, и ужаснулся. Душный клоповник, все требует ремонта, зимой холодно, весной сыро. Ни душевного, ни физического здоровья от такого места обитания не прибавится. Заикнулся только, что могу помочь с работой и съемом у нас, в большом городе, как тут же Герман запретил говорить на эту тему и что-либо предлагать. Когда дежурим, он не принимает угощения. Я беру с собой кофе, бутеры или пирожки в пекарне. Вижу же, что и есть хочет и мерзнет, а ни в какую. Мне по началу неловко было за себя, а потом махнул рукой, ем и пью, принимаю его аскезу как черту характера. На собрания не ходит, людей сторонится, вообще ни с кем не общается.

— Кроме тебя.

— Герман с тех пор как стал пограничником всегда дежурил один. Но уже через полгода его побила пьяная компания и тот попал в больницу. Отпинали не слабо, ребра сломали, хотел скрыть и отлежаться, но Роберт Тамм об этом узнал по своим каналам. Нашему правозащитнику сразу о любом пограничнике как-то докладывают, случись что. Староста тоже узнал, хотел отписать его от дежурств. Герман запротестовал и согласился на обязательного напарника. Тебе кофе с молоком?

— Да. — Я съела бутерброда три, потом взялась за коробочку со сливочным сыром и запустила туда ложку. Стала есть его в чистом виде, растягивая на языке как густой крем. — И ты стал ходить с ним?

— Нас с разными ставили, как у кого случайно по графику выпадало. Но раз вместе пошли и Герман сказал, что у него в моем присутствии не болит голова. Так знакомство и завязалось, староста стал ставить нас в ночное на пару. Меня Герман выносит. Мы почти ни о чем, кроме книг, не болтали. О его жизни я узнавал либо от посторонних, либо он сам не нарочно пробалтывался.

— Значит, ты мне поможешь, Юрка.

— В чем?

— Я хочу побольше с ним пообщаться, поближе узнать, так что бери меня на встречи. Я буду гулять с вами пару часов в начале вечера.

— Давай, если хочешь.

Днем из дома мы ушли вместе. Юрген на работу, а я час гуляла просто так, а потом спонтанно решила поехать в большой магазин «Техно-Центр», где работал Петер, и найти его там. Может, он давно уволился, или не его смена, приеду и пройдусь по рядам — увижу, отниму минут десять на разговор.

О нем я подумала из-за того, что утренний разговор с Юргеном, его упоминание о Роберте, который всегда прознает про любые инциденты с пограничниками привел меня по цепочке воспоминаний к случаю в больнице. К тому, о чем Юрегн рассказывал — лжи, драке и уверенности Петера в моей измене. Я не хотела оставлять это так, представив, что жизнь Петера может быть порушена из-за меня. Он уверен, что ему изменили, что ребенок был не его, а с таким предательством любому мужчине будет горько. Обозлится на женщин, не сможет довериться той, кого вдруг встретит и захочет полюбить по-настоящему. Это жестоко.

Никакого волнения я не испытывала. У нас было общее прошлое, но сейчас ни одна струнка не дрожала внутри от предстоящей встречи. Я хотела ему самого лучшего, и поэтому последняя точка должна быть поставлена.

Петер был на месте. Я заметила его сразу, даже не успев зайти на территорию магазина на втором этаже центра, — ближний ряд, цифровые экраны с яркими одинаковыми заставками для привлечения внимания. Между нами стояли только они и огромная витрина-стена с наклейками «гарантия», «качество», «доступность». Он сам увлеченно болтал к коллегой-девушкой, — оба в фирменных галстуках, с бейджами и обязательным значком на воротничках.

Я остановилась, откинула капюшон назад и с минуту смотрела на бывшего мужа, все больше и больше колеблясь в своем первом порыве. Понаблюдав еще, задалась обратным вопросом — а не совершу ли я ошибку, если сейчас подойду и расскажу ему правду?

Петер захлебывался разговором. Жестикулировал, артистично играл лицом, улыбался, целиком излучал воодушевление. Я достаточно его знала, чтобы понять — никакими внутренними переживаниями он не загружен. Он свободен и счастлив, и точно таким я его помнила как раз в первые дни знакомства. У Петера все хорошо, у него все вернулось на свои места.

Отошла, подумала, снова обернулась к стеклу, чтобы последний раз посмотреть и удостовериться. Да, он счастлив! Усмехнулась про себя, наивному убеждению… а с чего я взяла, что для Петера моя трагедия станет тоже трагедией? Все сложилось как нельзя лучше, сняв с него любые обязательства и долги. Ребенок умер, так это и не его ребенок. Жена при смерти, так она, подлая, изменяла ему. И, значит, нет ни скорби, ни вины за то, что бросает, — не попрекнет ни кто-либо, ни собственная совесть! Идеальный предлог выйти из истории налегке, не нужно больше тянуть тяжелый брак и обязательства. Легко отделался, вырвался обратно, вернул свободу без непоправимых потерь.

Я не стану отнимать у него этой иллюзии. Подойди я сейчас и скажи, что на самом деле я была ему верна и погибший Василек — его сын, я отниму у несчастного все и сразу этим признанием. Зачем? Решив так, я и себя на том же поймала, что и мне эта иллюзия по душе. Она греет мне сердце ощущением, что ребенок был мой и Юргена, и что сам Юрка… пусть не был моим любовником, но уже тогда он меня любил.

Пока Петер случайно не перевел взгляд и не заметил меня взаимно, я развернулась и пошла на выход. Точка поставлена. Книга закрыта. И пусть Петер идет к счастью своим путем, моя совесть тоже чиста.