Мужицкая обитель

XIX

— Не угодно ли нашей смолокурней полюбоваться? — пригласил меня как-то о. Виталий, обязательный и симпатичный монах, попавший в обитель из петербургских мещан. — Знакомое вам дело?

— Как же, на севере я видел у крестьян!

— Что у крестьян! Монастырь это дело большим хозяйством ведет, на широкую ногу!

— А именно?

— Заводски. Приспособления мы особые придумали. Сами увидите. Вы как думаете, наша курня съедает пятьдесят сажен дров да пятьдесят сажен пня. Всего выгоняется сто восемьдесят девять пудов скипидару. Наш скипидар в Петербурге известен, высоко ценится — чистый, как слеза. Курню нашу рабочие страсть не любят! Мы монахов ставим.

— Почему?

— Да, вот, не угодно ли рубить пни?.. Самое каторжное дело: двое рабочих над саженью провозятся неделю, и уж если очень хорошие трудники — ну, полторы нарубят. А и платы всего за сажень рубль. Зимой только и находим на это дело рабочих. Бескормица у них, они и идут. Все равно ему — с голода дома пухнет. Тут народ бедный. Иной раз из-за пятака-то потеет, потеет. Тут такой народ, что, если умер человек, прямо его в рай, потому он натерпелся. Вы как полагаете: нарубил да и кончил? Нет, сначала выворочай пни в лесу, из земли, либо выруби их, доставь сюда, да здесь и руби. Да еще очисти их от грязи, потому грязный пень, какую он смолу даст?

Смолокурня хорошо отстроена, только вся прикончена. Внутри две громадные печи. Внизу у них стоки для воды и смолы. Вышина каждой печи — две с половиною сажени, в диаметре — две сажени. Помещение для дров сбоку; отсюда жар идет внутрь, спиралью, по особо устроенному ходу…

— Летом печь не работает. Никто сюда не ходит — ишь, как запустело!

В темноте на полу поднялися даже какие-то противные белые грибы. Пахло смолой и скипидаром. Липкие черные лужи стояли по углам…

— На все своя очередь у нас. Первые четыре дня скипидар идет. В первый день три пуда из каждой печи, во второй — два, а на пятый уж смола течет. Скипидар вверх испаряется, выводится в холодильник трубками, а смола вниз бежит.

— Почему же летом не работаете?

— Да потому, что для холодильников очень студеная вода нужна и лед…

Тут с котлами требуется страшная осторожность.

Дрова и пни, положенные в них, от действия жара преют и обугливаются. Стоит попасть туда частичке воздуха, и они вспыхнут. Взрывом все эти кирпичные кладки и сараи разнесет во все стороны.

— Пуще всего боимся этого. Все дыры замазываем крепко-накрепко. Работа зимою идет на две смены — денно и нощно, без отдыха, потому что печь затопишь уж на всю неделю. Сразу на сорок пудов смолы да на десять скипидара рассчитано.

С каждой топки остается 30 кулей угля, который, в свою очередь, служит для кузницы и слесарни. Работа идет так: в воскресенье печь остывает от старой топки, а в понедельник выгребают уголь, насаживают на его место свежие пни и затапливают. Зола и пудра угольная остается массами, но ее не бросают; она идет на обкладку водопроводных труб, чтобы не ржавели летом и не мерзли зимой, а следовательно, и не лопались. Остальные дни — вторник, среда, четверг и пятница — парится и течет скипидар и смола. Ну, а в субботу, ввечеру, кончается все дело. Теперь вокруг смолокурни и в ней самой мертвая тишина. Только лес шумит кругом, да посвистывают коростели по оврагам.

О. Виталий шесть лет пробыл на смолокурне. Всякого почти монаха гонят сюда на первых порах. От грязной работы никто не вправе отказываться. О. Пимен кандидатом университета сюда приехал, да и то в смолокурню поставили. Дамаскин чернорабочих монахов приводил в пример остальным. По старому своему крестьянскому свычаю, ужасно любил он этот "грязный" труд.

— Бывало, с субботы на воскресенье вернемся в обитель, — рассказывал о. Виталий, — несет от нас за версту смолой. Братия которые морщатся, а отец Дамаскин сейчас: "Поближе, поближе ко мне, отцы! Эх, как хорошо пахнет от вас, спаси вас Господь, — видимо, трудились, не белоручничали!"

— У нас этих чистоплюев нет, чтоб совсем гнушались, а все же неприятно, — пояснил другой монах. — Раз к нам из другой обители чистоплюя такого прислали на смирение. Он было носом повел, а отец Дамаскин его самого сейчас на смолокурню послал. Отучился. Потом ему этот запах уж не претил… Грехи!

— Вы у аптекарей поспрошайте о нашем скипидаре. Мы его так очищаем, что он у нас ничем не пахнет. Вот в склянке понюхайте!

Действительно, запаха не было вовсе никакого.

— Как же вы этого достигаете?

— А это секрет наш. Сами придумали, сами и делаем!

От смолокурни недалеко было до известкового завода. Он построен весь из огнеупорного кирпича, приготовляемого в самой обители. Внутри сарай заваливают кусками белого мрамора и восемь суток топят несколько печей, устроенных в стенах его. Когда мрамор таким образом обожжется, он рассыпается известкой. Сразу укладывается сюда двадцать четыре кубических сажени камня. Всех печей двенадцать, по пяти с каждой стороны. Сначала завод этот поставили из простых кирпичей, они стали плыть; тогда наместник, о. Афанасий, начал употреблять огнеупорный. После того как известка готова, завод два дня остывает.

— Ночью зимней здесь наподобие как бы ада! Печи пышут, жаром объемлют… Думается: "Господи, уж ли же как помрем, так же будем, вроде пней этих, в непрестанном огне гореть?.. Ну, испугаешься! Иной по своей жестокрвыйности и не умилился бы, а как сюда придет, да посмотрит, да одумается — смотришь, слезу прольет и взмолится. Шум тут у нас тогда, большой шум, треск. Камень трещит, дрова тоже. Искры летят под самое небо, а кругом тьма кромешная. Зимние ночи такие бывают, что в двух шагах ни зги не видно!

— Особливо молодым, непривычным, трудно. У печей жар, а выскочит — морозом его охватит. Другой прямо отсюда в больницу, коли не побережется.

Нужно так: влез в жару, так и сиди в ней, не остывай, иначе беда, — сведет совсем, очумеешь… В субботу-то придешь в обитель, словно ты в рай попал.

На смолокурне и на известковом заводе исключительно работают иноки.