Мужицкая обитель

XXIV

У монахов все крупное является чудом.

Еще накануне говорили мне:

— Завтра мы вам покажем наше диво дивное. Недра горные у нас камень жесткий, и мы его с Божией помощью победили. Толцыте — и отверзется вам[167], и действительно, отверзилась гора, и теперь скрозь нее вода по всем местам нашей обители бежит!

— Вот, сказывают, наука нужна, а у нас отец Афанасий и без всякой науки водопровод поставил, да еще какой! А то наука… механика. У нас небесная механика действует, тайная пружина орудует, невидимо какими путями. Поди-ко, поучись у Господа Бога! Он вот младенца умудрил, и младенец созидает!

— Ну, тоже, — вступился другой монах, — отец Афанасий, слава Богу, сколько годов на заводе работал, приучился!

— На каком заводе?.. То — завод, а то — водопровод!.. На заводе он вот рельцу делал!

— Все едино — ум ему дан, он и понимает!

— Не ум, а просветление!

— Нет, ум!

— А я тебе говорю — просветление!.. Снизошло, ну, и может он разобрать. Вон отец Памва умен — какие книги читает! И отец Гермоген — тоже, даже по-аглицкому может. А пущай-ка они водопровод созиждут!

— У них ум другой. У них словесность действует, а наш отец Афанасий словесности не может. У него словесности нет!

— То-то и есть. Заместо словесности — просветление!

На другой день утром я действительно увидал чудо.

Валаамский водопровод — сооружение грандиозное в той обстановке, в которой он находится. Сквозь гору сверху вниз пробита жила насквозь до самой реки. В этой жиле устроено сто семьдесят ступеней, по которым вы можете сойти к воде. Ступеньки лестницы устроены над трубой водопровода. Жилу рвали порохом и свод над ней вывели из кирпича. Сумрак охватывает, когда спускаешься туда. Точно идешь в какое-то подземное царство, где рождаются ключи и умные гномы собирают среди вечного мрака свои сокровища. Каплет с потолка, сочится со стен. Вверху выбиты кое-где окна, и таинственный полусвет оттуда придает лицам почти мертвенную бледность. Чем ниже вы опускаетесь, тем более вам кажется, что назад уже возврата нет, что с каждою ступенькой все дальше и дальше, все бесповоротнее уходите вы от света, тепла и жизни в мрак, холод, в безмолвие могилы.

— Да, тут была работа! Вся братия о Христе потрудилась… И игумен руки приложил. Начал отец Афанасий дело-то вести, сколько одного смеху над ним было — не по силам-де на рамена[168] свои ношу возложил. Ну, а он, дай ему Бог, смиренно, бывало, поклонится братии, да за дело свое опять. Увидела братия его непреклонность — помогать стала!

Безмолвие было только наверху. Чем ниже опускались мы по влажным ступенькам, тем явственнее слышались какие-то мучительные вздохи, точно из горных недр неслись они. Казалось, что там, в самом сердце этой гранитной массы, замурованный навеки, мятется и вопит о пощаде неведомый великан. Еще несколько десятков ступеней — и дело объясняется. Во мраке, внизу, что-то двигается. Какие-то железные руки по временам тускло поблескивали, будто утомленный труженик вскидывал их кверху, желая вырваться из крепко приковавших его к скале цепей.

— Это у нас вторая паровая машина. Она в зависимости от той, что вы видели в мастерских!

— В самом низу колодезь заперт решеткой, а этому колодцу четыре сажени глубины, и весь он высверлен в граните!

— Верно, узкий?

— Ну, нет. Он четырехугольный, и каждая сторона в аршин. От него высверлена труба в воду и продолжена до средины пролива, чтобы брать воду не "с краю", т. е. не с берега, а со средины реки!

Этот колодезь внизу — точно адская щель какая-то. Едва-едва глаз различает в нем смутное очертание машины, слышно хрипение насоса, и кажется, что там, на дне колодца, совершается какое-то черное злодеяние, кто-то душит жертву и не дает ей даже возможности вскрикнуть. Жертва хрипит и бьется.

— В немецких сказках читал я, — пояснил мне образованный монах, — о чудесных существах, что в горе самой живут. Ну, когда я один здесь стою, мне так и кажется, что это они возятся!

Оглянувшись назад, я изумился длине этой громадной жилы водопровода.

— Неужели опять вверх придется подыматься?

— Зачем же? Вот…

Яркий свет Божьего теплого дня блеснул в глаза. Отец Виталий отворил дверь, устроенную в самом низу, в одной из стенок жилы. Ярко так, что глаза пришлось зажмурить. Ветер прямо с гор сегодня благоуханием цветов обносит. Жадно после этой холодной и сырой дыры легкие пьют аромат весеннего дня. Река внизу зыблется и мерцает под солнцем Острова млеют в его живительном тепле.

— Вон видите скалу?

В пролив обрушивается утес. Он-то и пробит водопроводною жилой. Под водой из него идет чугунная труба в середину пролива. Отсюда изумляешься высоте, на которую поднята вода. Когда начал о. Афанасий строить свой водопровод, его уверяли приезжавшие сюда на богомолье специалисты, что он задумал дело не по разуму, что его предприятие не удастся ни под каким видом. Но о. Афанасий, как выражаются монахи, одержим упорством. Это один из тех людей, что, раз уверовав в успех своего дела, не оставит его и не устанет, а неуклонно пойдет к цели, не бросаясь ни в одну, ни в другую сторону. Препятствия питают его энергию, неудачи раздувают ее ярким полымем, и при этом скромность выше меры. Ни по стенам гранитной жилы, ни вне, на кресте, воздвигнутом в благодарность за оказанную Богом помощь при ее созидании, нет имени строителя. Простая и ничего не говорящая сердцу надпись: "Поднята вода 1863 года декабря 12 дня". Вот и все! Даже не прибавлено, на какую высоту это сделано и сколько времени потребовал для своего осуществления нечеловеческий труд прежде, чем монах на верху горы мог пить воду, текущую внизу, не сходя к ней по старым, уж и тогда развалившимся ступеням.

Когда мы возвратились назад, нам повстречался о. Афанасий. У него только глаза поблескивали, когда он рассказывал об этом сооружении. И ни слова о себе. Все "братия", "братия", "отец игумен Дамаскин" — и только. Теперь, вглядываясь в это простое, совсем простое лицо, я понял и эту энергическую складку губ, и этот спокойный, спокойный, но при всем своем кажущемся спокойствии, страшно упорный взгляд добродушных глаз. Это действительно упрямая, не знающая препятствий сила.

И опять-таки пришлось дивиться мне, как дивился я прежде. Куда ты прячешься, великая русская сила? В какие трущобы нужно загнать тебя, чтобы ты появилась живучая, создающая все из ничего?.. Тот же о. Афанасий, работая на Бардовском заводе под началом англичан и немцев, далее десятника не пошел и сгинул бы со всеми своими планами, начинаниями, со всею своею громадною энергией. К чему был бы ему там, в этом царстве машин и труда, его ум? А тут, где ничего не было, между своими, простой среди простых, он развернулся с неожиданной мощью.