Мужицкая обитель

VIII

Веселая чаща молодых дубков… Лет семь, как разведена, а солнце уже весело играет в свежей зелени, и золотые брызги его с приветливо колышущихся ветвей скатываются вниз в густую траву. Какие-то простенькие цветы наивно улыбались по всему пути, покорно подставляя нам под ноги бедные, благоухающие головки. Порою ветки задевали наши лица, тихо и мягко, точно ласкали их… Все дышало покоем и миром в глухом уголке. С неба, из лесу, из оврагов — отовсюду веяло благоговейною тишиною… Здесь, действительно, хорошо молиться, и молиться не по уставу, а тою сердечною молитвой, о которой повествует Ефрем Сирин[81]. Дубы покончились — величавые сосны шумят высоко вверху… Поросль глуше и диче, даже дорога поросла травою. Одинокая могила…

— Схимонах Николай схоронен здесь… Ученик Назария. Тут и пустынь его около.

— Чем же он замечателен был?

— Простотой своей… Не было для него ни высоких, ни малых. Все мы равны перед Господом, говаривал покойник. Забрался он в глушь лесную, когда еще сюда и дороги не было, и так наедине с природой до самой смерти своей выжил…

— Без посетителей?

— Не нуждался он. Со мною, говаривал, всякое деревцо беседует, всякая травка мне сказки рассказывает. Ветерок с поля пролетит — о том, что в поле деется, поведает, ключ овражный про недра горные, откуда истек он. У меня собеседников много.

Вот и жилье его. Сруб, весь заплесневелый, вроде плохой крестьянской баньки. В келью нужно почти вползать. Дверь узка и низка. В углу кое-как печка сложена, у печки нара малая… Стол, стул твердый — да больше и поместить нечего… Безлюдье кругом. Вображаю, как тут жилось в этой глуши лесной одинокому, особливо в темные ночи, когда тысячеглазая тьма смотрела в эту убогую лачугу сквозь одинокое скупое оконце.

— Я из мещан ведь, — говаривал схимонах Николай. — К суете и прелести[82] мирской не привык, мне и тут хорошо!..

Бесы, случалось, смущали старца. Больному воображению чудились их голоса в звуках метелей и бурь, ломавших вокруг его избенки вековые сосны. Кто-то стучался к нему в окно и смолкал, только когда старик становился на молитву, призывая в эту "дивную" глушь Бога живого. Воскресал он и расточал врази Его[83]… И снова холодная мертвая тишина царила кругом, такая тишина, что звуки, рождавшиеся в утомленных слуховых нервах, призраки звуков, казались громкими и говорили душе.

Александр I посещал старика.

Николай сорвал ему репу со своего огорода.

— А ножика я тебе не дам. Нет у меня — ешь так!

— Ничего, я солдат! — улыбнулся император. Теперь над этой пустынькой сделали навес. Иначе она бы развалилась вся…