Мужицкая обитель

V

Хотя Володька оказался человеком неосновательным, тем не менее, слова его оправдались.

На другой день утром, когда я вышел из своей кельи, меня поразило безлюдье, окружавшее монастырь. Нигде не было без толку слоняющихся монахов, на пустынных дворах ни души, только изредка какой-нибудь служака перебегал от собора к кельям, поправляя на ходу свою скуфейку[42]. Иноки все были на послушаниях[43], назначаемых кождому о. Афанасием, наместником, правившим обителью за недугом о. Дамаскина. Вид монастыря не поражал ни тою прелестью, которою пленяют Святые Горы на р. Донце, ни грандиозностью Соловок, где каждый камень древних стен кажется покрытым плесенью пережитых веков. На Валаамский монастырь лучше всего смотреть с другого берега пролива. Прямо из воды подымается хорошо содержимый сад; над его деревьями точно плавает белая стена и главы собоpa. Двухэтажные корпусы келий не имеют в себе ничего внушительного. Самый монастырь подавляется размерами и роскошью его хозяйственных построек. Громадные кирпичные строения конюшен, фермы, риги, красивые гостиницы далеко переросли его. Зато как хороша рамка соснового леса, березовые, кудрявые чащи, скит св. Николая, рисующийся левее на голубых водах, при самом выходе из пролива. Изредка в пустынных водах скользит челнок возвращающегося рыболова-монаха. Внизу пристань, к ней привалил и слегка попыхивает дымком, точно затягиваясь им, маленький пароход, принадлежащий Валааму. Его купил и подарил инокам некто Тюменев, богатый купец. Следы пребывания Тюменева в обители вы заметите везде. У него здесь даже свой скит и своя келья…

Тишина охватывала меня кругом, когда я из одного пустынного двора переходил в другой. Жутко становилось здесь. Престарелый привратник в скуфейке едва имел силы приподнять на меня отяжелевшие веки… На вопрос, где келья о. наместника, он что-то пожевал и, взмахнув рукой, тотчас же опустился по своей ветхости и немощи на скамью.

— Как жутко у вас! — поделился я впечатлением с попавшимся навстречу иноком.

Тот пытливо оглянул меня…

— Вы это о чем же?..

— Малолюдье…

— Да теперь все на работе. В мастерские зайдите, на ферму, на завод — там у нас самая кипень…

— Да не все же?

— Все на послушаниях… Извините, у нас некогда. У нас с богомольцами еще от отца Дамаскина наказ… Чтобы поношения обители какого не вышло! Простите, Христа ради!

И он побежал куда-то, суетливо помахивая руками.

Все встречавшиеся — в грубых солдатского сукна рясах. Некоторые, которых посылают на рыбный лов Или на рубку дров, в белых холщовых. Все это занято, все это торопится. Другой, которого я остановил было, даже не ответил на мой вопрос, а поклонился в знак своего смирения чуть не до земли и исчез в ближайшие ворота. С первого шага везде и во всем дисциплина. Тут даже монах к монаху в келью не может войти без благословения настоятеля.

К свиданию с о. Афанасием я подготовлялся весьма беспокойно. Никандр-гостиник охарактеризовал этого валаамского сановника так:

— Он, этот отец Афанасий, старец пронзительный… Как сквозь стеклышко душу твою видит, все, чем у тебя нутро полно. Ему, по своей должности, эта прозорливость благопотребна. Без ее, брат, плохо!..

Живет наместник скудно… Две тесные кельи. Только и роскоши, что простенькие цветы на окнах. Картины на стенах, преимущественно виды Валаама, писанные масляными красками, притом весьма наивно. Пахнет ладаном и кипарисом, как надлежит у прозорливого старца. Высокий келейник доложил обо мне полушепотом в следующей келье…

— А! Отец Никандр мне уж докладывал!

Наместник — совсем крестьянский или средней руки купеческий тип. Умные глаза, на энергичном лице выражение постоянной заботы. Сильный корпус, к которому, пожалуй, идет монашеская ряса и клобук[44]. Видимо, хороший работник, каким, впрочем, он и был до сих пор. Это строитель валаамского водопровода, сооружения поистине замечательного, отличный механик, приучившийся к этому делу на Бардовском заводе[45], где он был простым рабочим. Вместо прозорливого старца предо мною оказался живой, всем живым интересующийся монах, не изрекающий, но говорящий просто и задушевно, отзывчивый… Я не слышал от него ни единого текста, но всякое замечание, высказанное им, отличалось здравым смыслом, непритязательностью. Видимо, встречаясь с новым человеком, он не упускал случая научиться чему-нибудь, чего он еще не знал. Это именно один из соловецких типов. Не монах византийского склада[46], паче всего прилежащий к пустынножительству, умерщвлению плоти при сценической постановке, нет, — это труженик, постоянно думающий о том, как бы развить то или другое дело, упростить производство, заменить машиной рабочие руки, расширить хозяйство. Короче, монах-строитель, монах-десятник. Достойный представитель тех промышленных и рабочих общин, которых под высокими главами иноческих соборов и за белыми стенами обителей — у нас не мало, хотя эти общины преследуют служение не тому или другому социальному принципу, а просто, не мудрствуя лукаво, хлопочут о благолепии дома Божьего. Отнимите Зосиму и Савватия у соловецкой рабочей общины[47] и Сергия и Германа у таковой же валаамской — и они не простоят и дня.

— Правда ли, отец Афанасий, что у вас богомольцев не пускают в скит?

— Которые ради праздного любопытства — да. Потому, какое же спасение, если всякий соваться будет к схимникам, да к затворникам. Но вам — иная статья. Сделайте милость, чем больше увидите у нас, лучше. Нам прятать нечего. Мы еще и рады, если узнают о нашей обители… Художников еще с легкой руки отца Дамаскина мы везде пускаем. Вы только скажите, что вам надо: лошадей ли, лодку, пароходик наш — с удовольствием. А то, помилуйте, бабы эти повадились по скитам, что ж хорошего! Приехала молиться — молись у преподобного, а не шляйся…

Благодаря доброму распоряжению о. Афанасия, мне удалось увидать здесь даже скит Иоанна Предтечи и Свирский, куда пускают редких…

Выйдя из кельи наместника, я невольно загляделся на тонувший в высоте купол собора. На шпице его, точно черный муравей, висел какой-то монах с двумя помощниками-послушниками. Они смазывали олифой позолоту шпица и купола. Больно было смотреть в эту высь, жутко становилось за них.

— Кто это у вас там?

— Иеромонах один, отец Анфим… Он у нас на все руки мужик. Вот гостиницу выстроил. Такие у него от Господа дарования, просто удивление. Все может. Вы как думаете, раз уж он летал!

— Как?

— Да с собора этого. Помутилась у него голова что ли, ну, и слетел вниз… Шибко расшибся; думали — помрет, соборовали[48] уж. Ведь о камень вдарился. Нет, отлежался. Шесть месяцев в келье с койки не поднимался. Ну, и как встал, в тот же день сейчас на шпиц взлез, поправка какая-то была там. Мы уж его не пускали — куда, слушать не хочет. "Господь, — говорит, — сохранил раз, сохранит и в другой! А если и помру, все же на послушании, на Божьем деле!"

С воздухоплавателем этим я познакомился потом.

— Повыше-то — к небу ближе. Как взойдешь, вся горняя над тобою, небеса разверзаются, ангелы говорят душе. И помыслы чище. Сверху-то вниз глядишь, и люди кажутся маленькие, да и страсти их самые крохотные, да жалкие… Дух-то что орлими крылами парит; птица летит мимо — точно сестра тебе, ласково на тебя смотрит, близок ты ей, тоже в воздухе, как и она, купаешься. Молитву творить, откуда и слова, совсем не те, что внизу. На земле земля к себе тянет, а тут небо зовет, каждая тучка точно над тобой останавливается, манит: пойдем-де со мною… Ветер ежели мимо, точно дух Божий в нем носится… Нет, хорошо на верее… Лучше нельзя!