Мужицкая обитель

XXXI

— Пароход идет! — влетел в мою комнату, как бомба, один из купеческих саврасов.

— Наконец-то!.. Нужно торопиться.

— Ну, уж и измаялся я!.. Оно знаете, точно, что это святыня, и святыня великая, но уж очень неумеренно.

— В каком смысле?

— Во всех смыслах!.. Тятенька у нас человек жестокий и уж если пожелает своему характеру подражать, так без всякого пардону… Помилуйте, легко ли — два месяца меня выдержали здесь, опять же табаку нельзя достать, водки и даже для здоровья… Ну, уж зато я и закачу!..

— А он вас опять сюда, да за работу…

— Нет, у него на это свой закон… Он год терпит… Значит, этот год я могу… А через год либо сюда, либо в Соловки ушлет… Сделайте одолжение, это у него верно, как по векселю. Ну, только уж и святыня!.. Благолепно и духорадостно, только бы ежели не месяц… Здесь помолиться можно. От всех грехов очистишься и напредки еще останется…

Пароход только что причалил.

На берегу стояла толпа вновь прибывших богомольцев. Толстый и солидный монах тащил на веревке маленькую собачку. Собачка упорствовала и визжала — видимо, растерялась совсем.

— Ты ее, отец Агафон, поцуцкай! Ишь, зверь тоже.

Отец Агафон цуцкал, но толку от этого не было никакого. Собака, очевидно, думала, что ее ведут топить, или вообще питала очень мало веры в добрые относительно ее намерения инока.

— Куда это вы ее?

— А для показания знака.

— Как так?

— У нас острова есть пустынные. Иноки уйдут в лес, финны приедут и берут все… Ну, а собачка будет лаять.

Какой-то отставной военный, в точно накрахмаленном картузе, допрашивал монаха:

— В какую мне гостиницу идти?

— Вон в ту, общую…

— Отчего же в общую?.. Что ж, нумера там?

— Нумера по-нашему кельи…

— Есть хорошие?

— Одинаковые…

— И для генералов одинаковые? — обиделся военный.

— У нас и генералу препятствий нет… Живи!

— Для генералов следовало бы отдельно.

— Что ж, нам их на колокольню запирать, что ли? Там птица… Птица — она глупая, что ей?..

Сполз с парохода пьяный, но его стащили обратно на пароход.

— Я помолиться хочу… Преподобным молебен отслужить! — орал он с борта.

— Вытрезвись сначала.

— А хо… ршо, если так. Вот вам! — совершенно неожиданно он сорвал с себя сюртук и бросил в воду. — Вот и еще! — и за сюртуком полетел галстух. Стал было и дальше расстегиваться, да его уволокли в каюту.

— Искушение с этими мирскими! — рассуждали монахи. — То есть… Один идет — на все колокольни крестится, а о. Паисий у него из кармана бутылку с водкой вытащил. Что ж бы вы думали: побелел, весь дрожит. Осатанел совсем от злости!

Я не могу объяснить того чувства, которое охватило меня, когда я сел на пароход, когда он, хрипя, вздрагивая и выбрасывая клубы черного дыма, отчалил от набережной Валаама. Вокруг меня свободный говор. Женские лица — улыбающиеся, полные жизни и счастья… Дети возятся тут же… Один черноглазый мальчуган подкатился мне под ноги.

— Ты где это глаза запачкал? — любуется дама прелестными глазами ребенка.

— Я чернику ел! — наивно отвечал он.

Удивительно светел и радостен кажется мир. Все тебе кругом друзья и братья.

А Валаам, закутавшись в зеленые облака своих лесов, уже отходит назад. Вот блеснул купол Иоанна Предтечи… Вон Всесвятский скит точно вынырнул и опять потонул в зеленом царстве. И чем дальше отходили мы, тем более чуждыми казались душе молчальники, пустынники, схимники… Точно ничего этого и не видел, а так — прочел какую-то дивную сказку. С первым лучом рассвета строгих призраков как не бывало… Открыл глаза… Солнце бьет в окно — тепло и светло кругом… Вольный ветер бежит мимо, зовет с собою… Сна будто и не бывало! Далеко, далеко отлетел и рассеялся без следа…

В снастях свищет. Пароход скрипит. Волны гонятся за ним — не догонят. Тучка жемчужная тоже догнать хотела, да не смогла, вытянулась по небу и бессильно отдыхает. Сильнее дуй, вольный ветер, — здесь твое царство!