Мыши

21

Ничем не защищенные пространства Икарии с утра обдувал неласковый, без пяти минут осенний, ветер. Жестокая природа напоминала, что скоро бумажные сокровища надо будет добывать из-под снега.

Иван Алексеевич Петросорокин присел на аккуратно сложенную кипу отсыревших газет. Он только что обнаружил относительно свежий номер "Известий" и теперь осторожно расклеивал страницы.

Придерживая загибающуюся под ветром бумагу, он стал читать. Глава комитета по имуществу разбазарил имущество… лесничий вырубил лес… критики признали книгу "Мастурбация у древних греков" самым значительным произведением полугодия… Судя по всему, мир за пределами свалки не собирался меняться к лучшему.

Иван Алексеевич поежился от холодка, щекочущего его нежное тело бывшего интеллигента, укрытое лиловой кожаной курткой — вполне пристойной, но, к сожалению, женской. Аккуратно, словно свежевыстиранную наволочку, он сложил газетный лист несколько раз, поднялся с мокроватого сиденья — и вздрогнул так, как давно уже не вздрагивал.

Перед ним стоял человек в глухо застегнутом френче мышиного цвета, прямой и бессловесный.

Впрочем, Петросорокин тут же распознал седой ежик и другие знакомые черты профессора Цаплина.

— Ну ты меня и напугал, Арнольд! Вылитый Мефистофель!

Цаплин усмехнулся.

— Я и есть Мефистофель.

— Значит… тебе удалось? — то ли спросил, то ли констатировал Петросорокин, теребя себя за пальцы (видно, руки мерзли).

— Ого! Ты что-то слышал? В этой дыре? (Цаплин принюхался к пряным запахам помойки)

— Я тут рою газеты, некоторые даже читаю, представь себе. Пресса как всегда распускает слухи, толком, конечно, ничего не поймешь. Но мне почему-то показалось…

— Тебе правильно показалось.

— А как только я тебя увидел — сразу догадался. Как ты, кстати, меня нашел?

Цаплин снисходительно засмеялся.

— У меня везде есть глаза.

— Твои зверечки?

— Это уже не зверечки.

— Не зверечки?

— Послушай! — Цаплин ухватил его за лацкан и притянул к себе. — Не притворяйся, что ничего не понимаешь! Они совершеннее нас с тобой. Наша генетическая информационная система испорчена сладкими сказочками про справедливость и добро. Я не хочу работать с человеческим материалом. Создание человека стало нарушением законов природы. Бог или демиург не зря решил устроить потоп, но в последний момент пожалел экспериментальное животное, сделанное в нарушение законов природы, им же самим, кстати, устроенных, и оставил несколько экземпляров. Это была ошибка. Потом, опомнившись, одним примером хотел всех усовестить. То-то было смеху, когда этим именем зажигали костры инквизиции!.. Были и другие попытки, но никто не понимал, что они изначально обречены. Только у моих подопечных получится стройное прагматичное общество — а только прагматичное общество может быть счастливым. Я скрестил разум со здоровыми инстинктами грызуна. Я не оставил им такие саморазрушительные свойства, как способность к музыке, литературе, философии…

— Осторожней, куртка красится, — озабоченно сказал Петросорокин. — Хорошая куртка, турецкая, только мажется… Кстати, ты же всегда любил искусство, Арнольд. Всё напевал что-то из этой… извини, забыл.

— Причем здесь это? Речь не обо мне или тебе. Высокое искусство непостижимо для плебса, а низкое только развращает. Приказы и проповеди — вот основа порядка в этом мире.

— И зачем тебе всё это надо, Арнольд?

— Зачем? — по губам Цаплина змеей проползла улыбка. — Помнишь самодовольное быдло, погубившее наш институт? Это зло уже наказано, Иван. А тот, кто еще не наказан, скоро не спасется от возмездия даже в Антарктиде!..

— Ну и что? — без особых эмоций отозвался Петросорокин. — Что изменилось? Я на свалке, Кловер — то ли в Израиле, то ли в США, Кукин в гробу, ты — неведомо где…

— М-да, вижу. Остались самые сливки и выпали в осадок… Ничего, скоро всё будет, как надо. Построим Дворец Генетики. Прямо в Кремле. Я тут набросал!..

Цаплин похлопал себя по нагрудному карману. Только теперь Петросорокин заметил странный блеск в глазах приятеля и понемногу начал постигать смысл наглухо застегнутого серого френча. Старый приятель словно разгадал его мысли:

— Знаешь, Иван, я где-то читал, что Сталин мог так взглянуть, что люди падали в обморок от страха — такой он обладал магической силой, уж не знаю — от Бога или от Дьявола. А моя магическая сила — они! Ты, Иван, будешь главным конструктором белков — у тебя это в институте хорошо получалось. Будешь создавать затейливые спиральки и заставлять их вынюхивать молекулы тяжелых металлов… превращать железо в воду, а воду в жизнь… делать всё для величия нашей идеи. Такое даже Христу не снилось!

— Какой идеи? — недоуменно спросил Петросорокин, но Цаплин не ответил.

— Век потребления кончился, наступила эпоха самолюбования. Ты в этой помойке любуешься собой, своей ничтожностью. Я тоже был таким, как ты: любовался собой возле пробирок. Пока не понял, что Великий Конструктор создал меня совсем не для этого. Да и кто знает, что у него на самом деле на уме? Может, он просто балагур и шутник, а?

— Для чего же он тебя создал, Арнольд? У высшей силы нет разума, ты сам знаешь. Иначе она давно бы погубила мир.

Профессор Цаплин великодушно не заметил интеллигентского ерничанья.

— Хватит высекать мораль. Лучше подумай, — упер он длинный палец в турецкую куртку, — для чего ты все-таки послан в этот мир.

Иван Алексеевич Петросорокин вздохнул.

— Да мне, знаешь ли, и без раздумий хорошо тут. Спокойно… Заходил на-днях один, предлагал разные проекты — я отказался. Ты его, наверное, знаешь. Он тебе как-то машину помогал толкать… Молодой человек из комитета по науке.

Цаплин усмехнулся.

— Дурачок. Никакой молодой человек никогда не помогал мне толкать машину. Видно, твой знакомый из другого комитета… Жаль, Иван! С тобой мы бы быстрее навели порядок под солнцем.

— Жизнь, Арнольд, штука не всегда регламентированная. А порядок — он разный бывает.

— Да, — сказал Цаплин с непонятным для Ивана Алексеевича ожесточением. — Разный бывает порядок. Бывает такой порядок, что просто едешь в машине, никого не трогаешь… — он осекся, потом холодно завершил:-Впрочем, не буду тебя уговаривать. Российский интеллигент, как известно, — это человек, который требует от других быть более порядочными, чем он сам…

Петросорокин долго смотрел вслед негнущейся фигуре. Надо же, какие странные дела закручиваются! Не исключено, что Великий Конструктор на самом деле веселый каверзник и матершинник.

На следующий день свалку навестил Комов, чтобы повидаться со старухой-информатором.

— Ну как, бабушка, что не звонишь?

— Да Хоссподи! Жетоны-то покрали, как же звонить?

— Кто покрал?

— Злые люди.

Комов понял, что всегда будет узнавать одно и то же: что злые люди покрали жетоны. Он вздохнул.

— А приходил кто-нибудь к человеку, которого я показал?

— Да Хоссп!.. Уж такой приходил… важный!

— Седой?

— Седой.

— О чем они говорили-то?

— Уж не знаю я, далёко было, слышала плохо… Вроде как про искусство что-то.

— Про искусство? — удивился Комов.

— Ну да!

— Так. Понятно.

Хорошо, что не про футбол. Радуйся, Комов. Классного информатора нашел!

— И еще, — сказала старуха, заметив, что ее сообщение не произвело должного впечатления, — про божецкую справедливость. Уж наверно про нее все сейчас говорят.

— Уж наверно, — согласился Комов.

Упустил он профессора, упустил. Ну, ничего, он его еще подкараулит!