На крутом переломе

Глава XIV

«Каждый делает, что в его силах, и делать это надо, как можно лучше… не всегда получается, но надо стараться». Где я вычитал эти строчки? — вспоминал Никаноров. И не мог вспомнить. Их автором ему хотелось быть самому. — «Делать надо как можно лучше. Не всегда получается, но надо стараться». И еще как. Теперь, после неоднократных замечаний по инструментальному цеху, придется сходить туда самому. Даже обидно за Яка. Грубо Фанфаронов на него: «Якгагузова никто не ругает, ему только знамена присуждают».

«Работать надо как можно лучше», уважаемый Кузьма Васильевич, тогда и тебя будут точно так же поощрять: знаменами, вымпелами, дипломами и премиями. А все же, что случилось? Здесь надо разобраться обстоятельнее. Интуиция, чувствую, не подводит — что-то неладное, но когда выкроить время? Может, сегодня? Не могу. Весь день расписан до предела. А час, который решил выкроить за счет оперативки и совещания по новой технике, придется посвятить корреспонденту «Советской республики» Виктору Пальцеву. С прессой надо жить в мире. Она многое может. В городе целый корпус собкоров. Каждый индивид. С каждым надо быть по-особому. Это аксиома. А случай с молодым директором завода коробок и пресс-форм? Сам виноват: под разными предлогами избегал встречи с журналистами, поручал работу с ними кому-нибудь из своих заместителей. В конце-концов попал под «огонь» и стал бывшим. Можно сказать, еще легко отделался. А вот председатель колхоза из соседнего с подшефным районом, Куманеев, был уничтожен прессой, как говорится, под «самый корешок». В «Советскую республику» поступила жалоба: дескать, председатель колхоза Куманеев обманывает государство, ведет себя как помещик, что хочу, то и ворочу. В колхозе, как в своей вотчине. Надо купить машину — купил. Хотя денег свободных в колхозе не было. И не до машины хозяйству: для стада требовался бык чистокровной породы, а главное, импортной селекции. И Куманеев взял деньги в банке, якобы, на этого самого быка импортной селекции, но вместо него в хозяйстве появился грузовик, необходимость в котором, по словам председателя, была наиострейшая: началось строительство новой фермы. Кстати, и на нее в колхозе денег не было. А Куманеев опять нашел выход: взятые в банке деньги на развитие мелиорации пустил на ферму, объяснив людям, что ни к чему распахивать и заболачивать естественные луга, сады, хотя и брошенные. «Дойдут и до них руки — возродим». Председателя обвиняли чуть ли не в преступлении: умышленно затягивал сев, а потом, тоже не без умысла, тянул с уборкой, начинать не торопился, хотя команды получал самые грозные. Зато, сообщалось в письме, проявил завидную расторопность и умение на строительстве двухэтажного особняка на садовом участке сына, который жил в городе, обеспечив его необходимым материалом и колхозным шифером. Лишь началось строительство садового дома, как по сценарию, увезли шифер в колхозе. Аноним уточнял, что шифер вовсе не украли: его председатель отдал своему сыну. Для статьи было уже немало. Но не все. И вскоре автор вдогонку прислал еще одну анонимку, сообщая в ней о том, что Куманеев в областном центре угощает нужных ему людей, гуляет по ресторанам с ними. И самое главное, деньги платит не из своего кармана. К тому же любовницу завел, везет ей всего, днями и ночами крутится у милашки, начисто позабыв о своих председательских обязанностях. Затраты Куманеева на эти встречи большие. Спрашивается: где он деньги берет? Ему дают взятки. Армяне подпитывают его кошелек. Они в хозяйстве дорогу строят. И сами сказывали про это. Так на Куманеева было заведено уголовное дело. Полтора года длилось следствие. Потом суд приговорил его к восьми годам лишения свободы. А еще через полтора года Верховный суд страны оправдал Куманеева. Его восстановили в партии. Спрашивается: почему такое могло случиться? Куманееву, вероятно, и не раскрутили бы на полную катушку, но суд не мог игнорировать общественное мнение: Пальцев опубликовал материал в своей газете до вынесения приговора. Дал страшную характеристику Куманееву, «вору и стяжателю, пустившемуся в разврат и пьянство». Как же так, думал Никаноров, разве у нас это возможно? Ведь в Конституции записано: виновность человека определяет суд. Есть статья. А что толку? Нет, тут у нас что-то не вяжется. Не сходятся концы с концами. Все дело в прессе. Эти спецкоры дышать не дают. И порой, без сомнения, перегибают палку, куда не крутись, выражают-то они все-таки субъективное мнение. И главное, ведут поиск сенсаций не хуже, чем за рубежом. Тот же Пальцев. Пишет в основном материалы критические. Положительные у него лишь информашки. А так, особо охоч до сенсационного. Как чуть — сразу ухватится и тянет до тех пор, пока не вытянет, пока не снимет или не посадит. Говорят, в кругу своих коллег или друзей с гордостью делится своими победными материалами, тем, сколько после его выступлений сняли с работы, сколько посадили в тюрьму. Однако о таких случаях, как с Куманеевым, ни звуком не обмолвился. Неужели ему стыдно? Видимо. Иначе бы не говорил: «Ошибки — необходимый продукт нашей действительности». Да, после такой ошибки Куманеев, хотя и вышел на свободу, но в районе стал никому не нужен. Да и не мог он там работать. Обида была слишком глубокой. Ведь ни райком, ни райисполком на защиту его не встали. И впоследствии, когда пути Никанорова и Куманеева сошлись, директор завода предложил ему возглавить подсобное хозяйство предприятия. Куманеев согласился. Куманеев Куманеевым, но Пальцев историю завода написал. Неплохая книжка получилась. Сейчас статьи про борсталь и новый инструмент, изготовленный заводом, пишет. Но какой-то расстроенный ходит. Вероятно, у самого что-то неладное в жизни происходит. В прошлый раз, когда разоткровенничались, Пальцев рассказывал, что редакция газеты выступила инициатором присвоения ему звания заслуженного работника печати. Позвонили в обком, попросили, чтоб оформляли представление. Времени прошло немало. Однако дело застопорилось. Хотя, делился он, со всеми обговорил. Даже с председателем облисполкома. Все «за»! Но дело ни с места. Москва на меня: в чем дело? Ума не приложу. Может, из-за участка? Дело в том, что я попросил включить меня в садоводческое товарищество, которому место отвели совсем недалеко от города. На берегу реки. Хозяйство эту землю не обрабатывало много лет. Место хорошее. Попасть туда было трудно. Желающих много, кому-то не повезло. Обиженные написали жалобу в КНК. Дескать, разбазаривают землю. Каша и заварилась. Надо спросить Пальцева, чем закончилась история со званием и садами.

Пальцев появился с небольшим опозданием. Чуть выше среднего роста, крепкий, с дипломатом в руке — представлял собой напористую глыбу, соседство с которой всегда небезопасно. Здороваясь, говорил уверенно и громче, чем требовалось.

— Извините, Тимофей Александрович, у первого, из Белого дома, немного подзадержался. Отношения выясняли. Реплика моя ему, видите ли, не понравилась.

— О чем разговор, Виктор Александрович? — спросил Никаноров.

— Об атомной станции. Люди поднялись, требуют провести референдум и прекратить ее строительство. А первый с председателем облисполкома надумали провести совещание по выработке альтернативного решения. Задумали с размахом, широко обсудить. Объявили, что сбор в Доме архитектора. Пошли мы, газетчики, туда, смотрим: пускают по специальным пропускам и удостоверениям. Получается, что совещание для узкого круга. Хорошее дело задумали, но загубили. Я им и выдал. Теперь оправдываются оба и обиделись, что я их не понял.

— Не в обиду вам, Виктор Александрович, будет сказано, — делился своими мыслями Никаноров, — сейчас вся пресса словно на кого-то ополчилась. Одни разгромные статьи. Настоящий разгул. Все и вся критикуют. По-моему, это неспроста. Наверное, на пороге каких-то событий.

— Я тоже так думаю. Нам сверху задание: больше критических материалов. Хватит сюсюканья. Смотрите, как историю перелопачивают. Наступает эпоха небывалой гласности. Как у вас обстановка?

— План выполнили. Нелегко он дается. Стараемся. Скоро АПР пустим. Вздохнем немного.

— Что нового по инструменту? Движется?

— Да, идет дело. Подробности Пармутов расскажет.

— А при нарезании гаек с мелким шагом от налипания избавились?

— Нашли решение. Организуем производство метчиков с шахматным расположением режущих ниток. И с винтовой канавкой.

— Хорошее решение. — Пальцев как инженер оценил успех вулкановцев. И спросил: — Кто придумал?

— Пармутов и его группа. В этом вопросе еще не все.

— Что еще?

— Подобрали для этих режимов нарезания наиболее подходящие марки смазывающих охлаждающих жидкостей. Теперь проблемы нет.

— Молодцы! А как же было при нарезании резьбы обыкновенными метчиками? — поинтересовался Пальцев.

— Для решения этой проблемы деталям требуется особая подготовка. А точнее — гайкам нужна термическая обработка. Об этом спросите у Исакова. Его «конек».

— Хорошо. А мою просьбу не забыли? Про историю завода.

— Нет. Все подобрали. Можете на время взять. — Никаноров протянул Пальцеву уложенные документы. — Кстати, большое спасибо за статью о КСОПмере.

— Вроде неплохо получилось.

— Не то слово: замечательно. После публикации потянулись в завод люди, чаще стали звонить не только с предприятий области, но и из других городов страны. Несколько человек приезжали специально, чтоб посмотреть систему в действии. Вчера был коллега с «Молота революции». Так что еще раз большое вам спасибо, Виктор Александрович. Можно вопрос?

— Стараемся и мы! — Пальцев улыбнулся, потом ответил: — Пожалуйста.

— А удобно будет: вы напишите в своей газете про наши сталь и инструмент, мы с Исаковым в журнал статью подготовили.

— Это не имеет значения. Журнал не конкурент нашей газете. Да и затеоретизирован он. Пишите и не бойтесь.

— А как у вас со званием? — спросил Никаноров.

— Все застопорилось, хотя ходатайство оформлено. Его отдали первому. Он прочитал и сказал: «До истории с садами я бы подписал. А теперь, раз Пальцев в списке садоводов, которым отвели участок на пашне, то пусть и он отвечает наравне со всеми. Со званием ему придется повременить». Я позвонил в редакцию главному. Он возмутился. Впервые в истории газету не поддержал обком. Задавим. И рассказал, как редакция давила одного первого. Так и додавили. Мне тоже такое задание дали. И я, как уже говорил, в первой же реплике хлестанул первого, как никогда. Это начало. А сейчас к нам приехал завотделом, член редколлегии. Готовим по области разгромный материал. Подводим итоги работы промышленности, в целом экономики, в тот период, когда у руля находится первый. Цифры впечатляют. Темпы роста мизерные. Проблемы с жильем и соцкультбытом не уменьшаются, а возрастают. Три громадных подвала будет. Первый поймет, что значит сопротивляться редакции. Он возомнил о себе. Кстати, еще две центральных газеты готовят материалы по области, по стилю работы обкома и другим вопросам. Наверное, этого будет достаточно, чтобы свалить медведя. Кстати, в ЦК, видимо, есть люди, которые видят, что первому области пора сказать «пока»!

Пальцев встал, прошелся по кабинету.

«А если, — подумал Никаноров, — попросить его по жалобе? Ведь анонимка. Секретарь горкома ему по плечу, если первого секретаря обкома так резко критикует! Нет, не стоит. Обойдемся». Вслух спросил:

— Может, в цеха пойдем?

— Спасибо, Тимофей Александрович. В следующий раз. Надо еще поговорить с Пармутовым, с Исаковым. Потом заехать к главному конструктору автозавода. Интервью готовлю.

Пальцев, крепко пожав руку директору, вышел.

«Эх, Пальцев, Пальцев, не простой ты человек. Это уж точно. Трудный! — думал Никаноров. — Хотя отношения наши, вроде, лучше не надо. Откровенно можно поговорить на любую тему. И говорить легко. Не волнуясь за последствия. Это с Угрюмовым легкого разговора не будет. Несколько раз приезжал. Все по жалобе. Инструктор горкома партии. Он опять уже здесь. Знает, что у меня встреча с Пальцевым. Сидит, ждет, как хищник, своей добычи. Беседа с ним предстоит нелегкая. В жалобе полно всего! Писали люди знающие. Может, кто-то из «троицы»? Все возможно. Но Фанфаронов на это не пойдет — он сам все в лицо выскажет, если сочтет нужным. Северков не настолько зол, чтоб писать анонимки. А вот Кудрин — после того, как позвонил или лично встретился с Каранатовым, попросил у него защиты и не помогло, — этот, пожалуй, и не стал церемониться. Наверное, он».

Каранатов вместе с Кудриным заканчивал школу. Потом техникум. У них было много того, о чем знали только они двое. Когда Каранатов уже после института, где учился заочно, набрал силу в райкоме, он предложил Кудрину должность завотделом промышленности и транспорта. Однако первый не согласился, потому что у Кудрина было лишь среднее техническое образование. И все стало на круги своя. И когда Никаноров еще как главный инженер завода начинал зажимать Кудрина, Каранатов, уже ставший опытным партийцем, потихоньку сдерживал норовистого руководителя. Обычно он делал это так. Смотрел план работы и выяснял, где требовалась проверка того или иного крупного предприятия района. Потом приглашал Никанорова. Разъяснял ему задачи по подготовке вопроса на бюро. Затем, после того, как прочитывал отчет о проверке, Каранатов обязательно находил недостатки и по ним делал Никанорову замечания, и тут же переходил на дела «Красного вулкана».

— Вчера были у вас на заводе. По цехам прошли. С секретарем горкома. Вы неплохо развернули фронт работ по реконструкции. Кстати, не зажимайте за нее Кудрина. Человек старается. Но что поделаешь, если у него зам не тянет?

— Это что, просьба или приказ?

— Понимайте, как угодно. Здесь важна не форма, а результат. — И добавлял сухо, резко: — Вы свободны, Тимофей Александрович. Когда потребуетесь — приглашу.

«Вот так. Когда потребуетесь — приглашу».

С Каранатовым, безусловно, приходилось считаться. И даже в тот раз, когда дело Кудрина было безнадежным, секретарь райкома остался верен старой дружбе. Никанорову он позвонил поздно вечером, перед последней оперативкой. Каранатов понимал, что просьба его — без оснований, шансов спасти друга — нет. И все же, поинтересовавшись работой АПР и корпуса, сразу перевел разговор на Кудрина.

— Не слишком ли вы жестко с начальником пружинного, Тимофей Александрович?

— Что заслужил, то и получил.

— А все-таки. Может, для начала и строгим выговором обойтись. С занесением в учетную карточку.

— Бесполезная затея. И с выговором все равно снимать придется.

— Вы, Тимофей Александрович, настроены по-особому агрессивно. А если с вами случится подобное?

— Обстановка не позволяет миндальничать. Со мной проще поступят. Таких разговоров в защиту меня вести некому.

— С кем работать будете? Так решительно всех разгоняете.

— С теми, кто может. Извините, Арнольд Петрович, разговор о Кудрине — пустая трата времени. За ним столько грехов, что и мастером для него — большая честь.

— Ну, смотрите, Тимофей Александрович, я тоже в районе не сторонний человек. Не наблюдатель. До свидания.

— До свидания, Арнольд Петрович.

«А что теперь мне сделает Каранатов? — подумал Никаноров. — Ничего. Он и сам это прекрасно понимает. А вот когда об этом безрезультатном разговоре узнал Кудрин, он в пылу злобы, наверное, и настрочил. Пусть в горкоме партии разбираются. Инструктор дотошным оказался: во все хочет влезть. По всему поведению Угрюмова чувствуется, словно он заинтересован, чтобы в жалобе как можно больше всего подтвердилось. Предвзятость проскальзывает во всем. А уж как ему хотелось, чтоб я признался, что в театре сидел рядом со Сперанской. Ну да бог с ним. Переживем, если потребуется, и еще один выговор. Что такое выговор? К какой категории относится? К юридической, к философской, к партийной? Выговор — это необходимый атрибут руководителя, ступени его роста, самоутверждения. Вот скоро пойдет все стабильно — выговоров не будет. А имеющиеся забудут. Из-за этой проверки просто ума не приложу, когда выберусь в инструментальный. Да и статью надо перепечатать. И отсылать уже пора. Может, кто в столицу поедет и попутно отвезет ее в редакцию журнала? Это пусть Исаков решает. Хорошо, что есть Исаков, который и дело знает, и умеет, где надо, найти ходы-выходы. Со статьей теперь, вроде, все в порядке. Заголовок только тяжелый, как матрица. Прежде, чем идти к Угрюмову, позвоню Исакову».

— Как дело с вакуумной печкой, Лев Харитонович?

— Начали монтаж. Скоро начнем опробование. А как министр, поддержку со сталями обещал?

— Обещал. Говорил, как только подпишут автозаводцы акты — сразу телеграммируйте. Сам пойдет в правительство.

— Конечно, не простое дело — черную металлургию на новую технологию перевести. А по корпусам — не отклонил? — допытывался Исаков.

— Если честно, он давненько с нашими предложениями и расчетами познакомился. Но, знаешь, министр не любит спешки. Одно дело бумажки, другое — когда еще раз поговорит, выслушает человека. Долго мы с ним беседовали. Он всех начальников корпусов знает. Интересовался, как и куда их трудоустроим. Кстати, я подписал приказ о назначении Фанфаронова начальником метизного цеха.

— Фанфаронов обрадуется, — поняв расчет директора, сказал Исаков. — Он, между нами, не подлец. Мужик, конечно, сложный. Напористый, опытный. Прямой. Цех, думаю, по плечу ему. Кстати, он приходил к вам. А вы в Москве были. Сам видел. Его на завод штампов и пресс-форм приглашали. Кем — неизвестно. Но что приглашали — это точно. Однако отказался. Наотрез. Он вырос здесь. Брат, жена, сын тоже здесь работают.

— Я знаю.

— Тимофей Александрович, может, и неудобно, но все же хочу спросить: говорят, на вас жалобу накатали. Из горкома партии проверяют. Народ шумит. Правда, что ли?

— Да, Лев Харитонович, все верно, настрочили и на меня. Не меньше, чем наша статья. Сейчас у нас с проверяющим очередная встреча. — Никаноров посмотрел на часы и поднялся.

Он шел и думал над словами сторожа: трое приезжали, просили показать участок Никанорова. Теперь держись. Вон как свирепствуют проверяющие из комитета партийного контроля. Ездят по садовым обществам, устраивают засады и фотографируют тех, кто приезжает на персональных машинах. А за отвод пашни под сады, где получил участок Пальцев, наказали в общей сложности более тридцати человек: двух председателей райисполкомов сняли, председателя отраслевого обкома профсоюза, секретаря парткома, замдиректора и других. Даже ни в чем не виноватый Пальцев и тот пострадал: фактически звания лишился. А как поступят со мной? Про сад, наверняка, разговор будет.

Садовый участок Никаноров получил давно в известном на всю область местечке — в Лапшино, и так оказалось, что с двух сторон он соседствовал с дорогами. Именно это обстоятельство было главной причиной малого спроса на него. Когда делили участки, трое вытаскивали этот тринадцатый номер, и трое, ссылаясь на пошатнувшееся здоровье, на необходимость тишины и покоя, отказывались от него. И тогда, не дожидаясь четвертого, Никаноров попросил его себе. И вот теперь, по прошествии многих лет, он был очень доволен, что решился тогда взять его. Дорога ему не мешала. Зато у него было на три сотки больше, чем у остальных. Никаноров построил дом с мансардой, хозяйственный блок, сарай, а в середине участка поставил большую железную емкость, в которой в жаркие летние дни все с удовольствием купались, а в подполье, нелегально, соорудил вместе с печкой баню. Баню он строил целый год. И хотя ее площадь была около четырех квадратных метров, баня считалась главной достопримечательностью дачи Никаноровых. Эти четыре квадратных метра давали людям столько радости, что в желающих попариться никогда недостатка не было. И каждый гордился, когда его приглашали, значит, доверяли. Ведь если бы кто-то, кому это знать не положено, «пронюхал» про баню, то Никанорову головы не сносить. Он не забыл, сколько пришлось пережить врачу, соседу по дому, который, скооперировавшись с двумя садоводами, надумал построить общую баню — благо и обстановка для этого складывалась наилучшая — на краю оврага, рядом со своим участком. И тут началось. Жалобы посыпались одна за другой: в горисполком, потом в горком партии, в ОБХСС. Суть их состояла в том, что, дескать, врач использовал свои связи и ему привезли, наверное, «тонн десять» бревен на баню. Первый заход удалось выдержать и даже не получить взыскания: материалы покупали сообща, в деревне, а строили сами, втроем. Да и кому мешает баня на краю оврага? Но потом, опять одна за другой, жалобы стали поступать в самые высокие инстанции: в обком партии, в комитет народного контроля СССР, в ЦК КПСС. Врач и его партнеры вынуждены были нанять бульдозер и снести баню, а бревна продать. Конечный итог этой истории таков: врачу объявили выговор с занесением в учетную карточку. А что я получу? Сейчас начнется разговор с проверяющим.

…Угрюмов сидел за отдельным столом, разложив на нем свои бумаги, и торопливо записывал самое главное из ответов Никанорова.

— А теперь по саду, — неожиданно сменив производственную тему, начал проверяющий. — Вы что, Устав не знаете?

— Вроде, знаю.

— Плохо знаете. Положено не больше пяти соток. А у вас семь с гаком. Целое ранчо. Хозблок какой. С гаражом. С баней. Это же ни в какие рамки не входит.

— Все строили, и я тоже.

— Все отвечают за нарушения.

— Значит, придется и мне.

— Не сомневайтесь, Тимофей Александрович, есть за что. Такое хозяйственное обрастание! Одного этого достаточно, чтоб распрощаться с директорским креслом.

— Вам и карты в руки. Вины своей не отрицаю. Но ответственности не боюсь. Я готов отвечать.

— Бюро горкома решит, что делать с вами.

— Да, ему виднее. Не я первый, но и не последний.

В кабинет, нарушив их разговор, вошла секретарша директора Елена Ладушкина, знавшая, что за это вторжение ей ничего не будет: экстренный случай.

— Тимофей Александрович, из аэропорта Белкин звонит.

Никаноров торопливо снял трубку. Выслушав начальника отдела сбыта, сказал:

— Хорошо, сейчас подъедем. Извините, Юрий Петрович, придется прервать наш разговор.

— Что такое?

— Мне нужно срочно ехать в аэропорт, — про себя подумал: «Что же делать? Министр лично просил выручить запорожцев. По ноль сорок первой. По тридцать девятой. Всего двести сорок килограммов! И вдруг не отправили?! Надо позвонить помощнику председателя облисполкома. Бывшему вулкановцу. В особых случаях он всегда помогает. Но при Угрюмове неудобно раскрывать свои тайны. Попрошу его, чтоб подождал. Пусть с главным технологом, с Пармутовым поговорит». И Никаноров стал одеваться.

— А мне как быть? — Угрюмов тоже встал.

— Подождите, если можете. А заодно с главным технологом, с Пармутовым побеседуйте. Об инструменте. Ему Пармутов жизнь дал.

— Я пришел к вам, а не к Пармутову. И пришел не по своему желанию. У меня поручение секретаря горкома, а вы уезжаете. Как это расценивать?

— У меня задание министра.

— Ну и что? Разве нельзя послать в аэропорт кого-то? Кстати, того же Пармутова?

— Министр задание мне дал. И я выполню его сам. И прошу вас, Юрий Петрович, в мои дела не вмешиваться. Вы еще не секретарь горкома, а тем более не министр. — И, не говоря больше ни слова, Никаноров вышел из кабинета и сразу — в диспетчерскую, где он без труда дозвонился до облисполкома, высказал суть просьбы и только потом поехал в аэропорт.

К концу дня Никаноров, с трудом дождавшись окончания мучительной беседы с Угрюмовым, вежливо проводил его до дверей и облегченно вздохнул: «Неужели с ним все? Хотя до «все», видимо, еще долго. Это со мной все. За сад голову снимут. Очень удобный предлог, если захотят». Мысленно разговаривая сам с собой, Никаноров несколько раз прошелся по кабинету. Все одно к одному и все против меня. А Угрюмов чего захотел. Видите ли, «Дайте ему письмо Марины почитать». Еще чего не хватало! Не хочет на слово верить — не надо. А письмо не получит ни Угрюмов и никто другой. Но где же Марина? Кленов опять ничего хорошего не сообщил. Столько времени ни слуха, ни духа. Может, зря я тогда согласился? А еще хотел, чтоб она сына взяла. Хорошо, что Марина не пошла на это. Все-таки бывает предчувствие…

…Кто не любит собирать грибы? Ходить по лесу, быть один на один с природой — какое это удовольствие! Мало, наверное, в жизни таких, кто бы чурался подобного общения с природой. В небольшой семье Никаноровых грибниками были все. И Вадим, узнав, что мать собирается ехать куда-то на сотый километр, тоже встрепенулся было, забегал. И Марина бы не отказала, но в их небольшом автобусике все места расписаны чуть ли не пофамильно, и каждый человек сверх списка — это лишнее неудобство для остальных: в салоне и без того не пройти. «А что, — предложил тогда Никаноров Марине, — если посадить Вадима рядом с шофером? Попросишь его, раз он никого из своих не берет?» «Пожалуй, можно», — согласилась вначале Марина. Но потом она наотрез отказалась от этого предложения, и сколько ее не упрашивали — так и не согласилась.

«И хорошо сделала, — думал Никаноров, — что не согласилась. Еще неизвестно, чем бы для него закончилась эта поездка».

Самое страшное произошло на шестидесятом километре, когда ехали обратно уже с грибами. Асфальтовая неширокая лента дороги круто спускалась вниз, к мосту, через речку Лапиху, тоже неширокую, но и не мелководную. И тут люди всполошились: навстречу автобусу летел на бешеной скорости груженый песком «КамАЗ». Неожиданно у автобуса отказали тормоза. Шофер, лишь на мгновение представив, что произойдет при встрече с «КамАЗом», со страху закрыл глаза, его охватил ужас, столкновение казалось ему уже неизбежным и, по всей вероятности, должно было произойти на мосту, но он этого не допустил и круто рванул вправо, на обочину…

Обшивка старенького автобуса, которые теперь и не выпускают, разлетелась в щепки, а в салоне, заполненном людьми, корзинами и ведрами с грибами — в салоне творилось невероятное, трудно вообразимое… Вскоре к месту происшествия понаехали машины: скорой помощи, ГАИ, патрульные мотоциклисты. Два человека погибли, остальные покалечились или отделались ушибами. Марину скорая помощь доставила в больницу, где она пролежала около года. А когда выписалась, то едва могла передвигаться. Иногда она вставала, опираясь на мужа или сына, а больше лежала. В жизни Никаноровых наступили трудные времена. Но об этом никто не знал, а сами они никому не жаловались. Никаноров не любил сетовать на судьбу, и все, что произошло с Мариной, молча хранил в себе. Домашние заботы он взял на себя, хотя родные, иногда бывавшие у них, советовали пригласить кого-то, чтоб в доме вести хозяйство. Но кого? Мать? Ей деда одного оставлять нельзя. У Марины тоже некого. А пускать чужих людей в квартиру Никаноров не хотел и все делал сам, лишь белье сдавал в приемный пункт — служба быта выручала. Это длилось уже несколько лет. Вадим институт заканчивает. А где теперь Марина? Ведь не иголка, а человек пропал. Раз — и словно в воду канул? Что хочешь, то и думай. Неужели милиция бессильна? А почему она должна быть всесильной? В ней такие же смертные работают, а не боги. А все-таки хочется верить в милицию. Неужели не найдется Марина? Марина, Марина! Что ты наделала? Как не хватает тебя. А когда же мне идти в инструментальный. Пусть в цехе разберется сначала Яктагузов. А уж потом подключимся и мы. Надо доверять человеку. Тем более такому. А может, мне продать садовый участок? Жаль, столько труда в него вложено.