На крутом переломе

Глава VIII

Никаноров, закончив обход некоторых цехов завода, что стало его неотъемлемым правилом, сидел в кабинете усталый и опечаленный увиденным. В корпусе холодной высадки, куда он заглянул после воскресенья, прямо на участок, где работал член партбюро Евгений Осипов, чтобы самому убедиться в правоте слов рабочего, — его поразила жуткая картина: семь автоматических линий, словно после крупной аварии, застыли в унылом бездействии. Около каждой в беспорядке валялась металлическая тара — круглые ящики для готовой продукции, инструмент, тряпки, наладочные отходы и годные детали, небрежно рассыпанные по залитому маслом полу.

— Вот, Тимофей Александрович, — пояснял Осипов, — что значит план любой ценой, что значит поощряемое рвачество. Помните, когда я был у вас на приеме и говорил об этом? Прошло немало времени. Вроде, кое-что было сделано. И вдруг — опять! Поэтому и позвонил вам.

— А что вы предлагаете? — обратился Никаноров к Осипову, про себя думая: «План-то Фанфаронову надо делать. Что он мог предпринять еще? Заставить работать. Но люди почти все субботние и воскресные дни на производстве. Не выйдет. А Фанфаронов не мог ждать — пошел проторенным путем. Декаду обещал не завалить — и не завалил».

— Я что могу предложить, — Осипов неторопливо вытер руки сухой тряпкой, сунул ее в карман. — На мой взгляд, линии должны работать на один наряд. Обстановка требует.

— Все или каждая?

— Каждая. За все нельзя поручиться. Слишком много предоставится лазеек. Паршивая овца всегда в стаде есть. А на одной линии, где нас всего три человека, сразу будет видно, кто дурака валяет. С ним и справиться легче. Это первое. Следующее, что мы выиграем: свои линии коверкать, вот так, безжалостно, грубо, мы не позволим никому. Третье. Мы сами, поочередно, если возникнет необходимость, можем поработать и в воскресенье. Таким образом, шаромыг не потребуется допускать на линии.

Никанорову нравилась в Осипове уравновешенная рассудительность и какая-то внутренняя сила. Он не шумел, не кричал, а говорил толково и взвешенно.

— Предлагаю вам выступить инициатором. Я поддержу вас, Евгений Андреевич.

— Фанфаронов у нас не очень на новшества, — поделился своими опасениями Осипов. — Мы, было такое, сунулись к нему с этой мыслью. Он отругал и махнул рукой: «Зачем, дескать, телегу выдумывать. Работайте, как работали. И не создавайте себе и нам дополнительных трудностей. У тебя, что, — спрашивает меня, — зарплата мала? Больше всех в корпусе и так получаешь. А если желание есть, можешь получать еще больше: прихвати одно, другое воскресенье — и ты лидер». Вот ведь как повернул.

— Зря вы отчаялись, Евгений Андреевич. Фанфаронов — это еще не все. Поставьте вопрос на заседании или, что еще лучше, на партийном собрании. Конечно, для этого нужна определенная смелость.

— Тимофей Александрович, я не из робких. Иногда просто ругаться с ним не хочется. К чему зря нервы тратить. Ведь говорят, что клетки… — Он, улыбаясь, посмотрел на директора. — Знаете?

— Знаю, Евгений Андреевич, ругаться не следует, но отстаивать свое — надо. Надо убеждать. Убеждать своими расчетами, аргументами. Перспективой. Думаю, вместе нам удастся это сделать. Надеюсь, вы и про линии на партбюро скажете?

— Скажу, Тимофей Александрович, обязательно скажу! Хотя и надоело ругаться с Фанфароновым, но скажу! — В глазах у рабочего загорелись огоньки: и от желания сказать, и от доверия директора завода.

Никаноров, сделав шаг, чтобы уйти, неожиданно повернулся и, глядя внимательно на Осипова, сказал:

— Евгений Андреевич, а кто вами больше занимается: начальник цеха или начальник корпуса?

— Конечно, начальник цеха. Фанфаронов прибегает на линию, когда план корпуса начинает гореть. Тут он сразу всех подминает. Только его и слышно. Один распоряжаться любит. А ремонт, остальное житье-бытье, после таких авралов — это сфера начальника цеха.

— А не кажется ли вам, что без корпусного начальства работать сможете? Самостоятельно. Как другие цеха?

— Честно признаться, не задумывался. Но теперь, видимо, настала пора и над этим поразмыслить. Ваш вопрос понял. Будем думать.

— И очень кстати. А еще лучше, если потом, когда у вас партбюро будет, вы внесете предложение: упразднить ненужное звено. И мы вас поддержим.

— А куда людей? Ведь у них семьи? Им есть, пить надо. Это не шутка: людей живых упразднить.

— Об этом можете не беспокоиться. Новый цех скоро пускать будем. А потом агрегат продольной резки введем в строй. Люди потребуются. Еще сколько! — И тут Никаноров пояснил, что по его расчетам, итээровцев корпуса как раз на цех хватит. — Так что, Евгений Андреевич, о людях не беспокойтесь.

— Тогда другое дело. Я согласен. — Осипов крепко пожал протянутую руку директора и, довольный, подумал: «А кузнец-то не одной силой наделен. С таким завод долго буксовать не будет».

Расстроенный увиденным безобразием на автоматических линиях, Никаноров после встречи с Осиповым выходил из корпуса несколько успокоенный, что нашел себе хорошего союзника. Посмотрев на часы — время до начала оперативки еще было, — он решил зайти в пружинный, встретиться с термистами и проверить, как изменилась организация рабочего дня после совещания во Дворце культуры.

Пружинный цех находился напротив корпуса. По численности, по объему производства он уступал корпусу; но и его доля в общем котле была тоже значительной.

Миновав двойные двери тамбура, Никаноров вышел на главный пролет цеха и поразился: опять та же картина, что и до рейда — смена началась давно, а люди не работали. Группами, по два, по пять человек, стоят или сидят, но делом не занимаются, хотя те, кто знал Никанорова, увидев его, — тотчас расходились с виноватым подобием улыбки на лице и в растерянности старались быстрее чем-нибудь заняться. «Как зайцы, разбегаются при виде охотника, — подумал он. — А где, интересно, Кудрин? Или, на худой конец, кто-то из его замов. Все как повымерли. Видимо, «фитилька» маловато оказалось. Ничего, мы им поддадим огоньку. Большого».

Свернув за сатураторной в термическое отделение, Никаноров подошел к ваннам. От них, даже на расстоянии, упругими волнами накатывал горячий воздух, жег щеки, уши, накалял одежду, затруднял дыхание. Термист узнал директора сразу, пошел навстречу, в своем неизменном темно-синем комбинезоне и сером, под цвет пола, берете на голове, живо поздоровался.

— Крышками и ваннами кто-нибудь в цехе занимается? — снова поинтересовался Никаноров.

— Нет, Тимофей Александрович, все, как и прежде: чистим вдвоем, — термист кивнул головой в сторону напарника, который высыпал в ванну селитровую соль из бумажного мешка.

Никанорова еще больше возмутило поведение Кудрина. Он крепко выругался, однако, спохватился, извинился перед рабочим, пожелал ему успехов и направился к выходу, где его, наконец, догнал взволнованный заместитель начальника цеха.

— Где Кудрин? — ответив на приветствие, спросил директор.

— На автозаводе. С начальником ОТК.

— Что случилось?

— Он уехал выяснять. Ваш диспетчер звонил ему.

«Раз уехал сам Кудрин, притом с начальником ОТК — дело, видимо, серьезное. Наверное, ЧП», — подумал Никаноров и вслух сказал:

— Как вернется, пусть срочно зайдет ко мне, — и вышел из цеха.

Едва Никаноров опустился в кресло, зазвонили по вертушке. «Это кто-то из больших», — подумал он и не стал брать трубку. Что делать с Фанфароновым, Кудриным? Не думал, что Кудрин окажется столь несобранным. Еще не хватало. И без того голова кругом идет. Прорех всяких столько — едва успеваешь залатывать. А что же случилось? Сейчас немного подождем и все выясним. Мне вообще в последнее время что-то очень много приходится ждать. Особенно поиск Марины затянулся. Жива ли она? Эх, Марина, Марина!

Из раздумий Никанорова вывел легкий зуммер и мигание лампочки, он повернул голову к пульту, посмотрел: звонил его заместитель по производству.

— Докладываю, Тимофей Александрович, для конвейерных заводов сегодня утром все отправили.

Никаноров успел сказать только: «Хорошо», как распахнулась дверь и к столу подошел побледневший старший диспетчер, взволнованно начал:

— Тимофей Александрович, в пружинном ЧП, — не садясь, диспетчер стал взволнованно докладывать: — В одну из бочек, в которые обычно складывают готовую продукцию, был свален брак. Хотя на бочке имелась надпись «ГП», то есть готовая продукция. А в пружинном, сами знаете, какая чехарда творится. И все из-за этих переходов. По инициативе Сурина, а ему наказ, конечно, Кудрин дал, менять маршрут начали перед концом смены. И при переходе, когда рабочего попросили сделать это срочно, он, естественно, занервничал, заторопился и часть хорошей пружины — из-за того, что не было тары под рукой, а бежать за ней — время терять, — взял и высыпал в контейнер с браком. А тут горячка: давай, давай! И про него забыли. И не увезли в отходы. Дело было во второй смене. А в третьей оказалось, что дефицит стал и по той пружине, часть которой рабочий высыпал в контейнер с браком.

— Как же так? — теперь уже не сомневаясь в масштабе ЧП, спросил Никаноров.

— Очень просто. В пружинном такое — в порядке вещей. Когда проверили по заданию, то эту пружину действительно делали. Где же она? Стали искать, и наткнулись на тот самый контейнер, в который рабочий высыпал годные пружины. Замерили по шаблону — нормально. И тогда эти пружины отправили — по оказии машина автозаводская подвернулась. Вроде, все удачно провернули. А через некоторое время и началось: конвейер остановился. Вскоре выяснилось, что в контейнере, привезенном из пружинного, полным-полно всего, но только не тех пружин, которые требовались.

Может, и не громом среди ясного неба явилась эта новость для Никанорова, но она была чрезвычайной. Теперь придется проглотить, и притом немало, самых горьких пилюль.

Никаноров не ошибся: едва успел прикрыть за собой дверь диспетчер, как по прямому позвонил генеральный директор автозавода.

— Тимофей Александрович, — обменявшись приветствиями, начал он без предисловий, — ну как же такое получается? Ведь подобного компота мы от вас еще в жизни не получали! Чего только в контейнере не было: кольца, пружины, оправки, пуансоны — самого широкого профиля. А конвейер встал. Кто будет отвечать за убытки? Я уважаю, ценю тебя, как человека, как специалиста, но так же нельзя работать?! Не сомневаюсь, вы не столь в этом виноваты, как другие, но разберитесь. Министр уже знает об этом.

После разговора с коллегой Никаноров почувствовал жар в щеках, во рту пересохло, а впереди еще предстоял разговор с министром.

Министр позвонил вскоре, но был как никогда краток.

— Не ожидал, что у вас, Тимофей Александрович, возможно и такое. В «Крокодиле» есть рубрика: «Нарочно не придумаешь». Подходит. Лично разберитесь, в чем дело! За такое надо снимать с работы!

После этих слов в трубке послышались вздрагивающие, частые гудки.

«Ну, Кудрин, ты свое отработал», — подумал Никаноров и попросил секретаршу, чтоб пригласила к нему начальника пружинного цеха.

Размышления Никанорова прервали своим появлением секретарь парткома Бурапов и председатель завкома Полянин, которые шумно вошли вслед за секретаршей, впорхнувшей на минуту доложить о Кудрине:

— Он здесь, Тимофей Александрович.

— Приглашайте, если начальство не возражает.

— Мы согласны.

Никаноров вышел им навстречу, поздоровался и предложил присесть в кресла, стоявшие у небольшого журнального столика.

— Вот, решили навестить, — начал флегматичный, неторопливый Бурапов.

— Очень кстати, — ответил Никаноров. — Сейчас можно и поговорить, а заодно решение принять.

Согласившись, Бурапов и Полянин, ничего пока не понимая, переглянулись.

Никаноров спокойно опустился в кресло, хотя в душе его клокотало, нажал на кнопку и пытливо-напряженно смотрел на подходившего робкими шажками Кудрина, который, предчувствуя, какие тучи нависли над его головой, весь сжался и казался совсем маленьким, словно его придавило прессом, и нос вроде заострился еще более, а на верхней губе мелкой россыпью поблескивали капельки пота.

Шагах в трех-четырех от журнального столика Кудрин остановился и сцепил руки за спиной.

— Объясните нам, Роман Андреевич, как все случилось? Почему на автозавод вместо годных отправили контейнер с отходами?

— Тимофей Александрович, дело было так, — словно не чувствуя своей вины, начал Кудрин. — В смене командовал начальник участка Сурин. Мужик, вроде, толковый. Посмотрел он — в контейнере, доверху, двадцать первая пружина. Проверил — годная. Он и отправил.

— Как же он без ОТК, взял и отправил? У вас что, всегда по такой системе действуют? «Готовая продукция!» Это не аргумент! Готовая — не значит, что годная. Ее вначале надо проверить, потом сдать, оприходовать и только затем отправлять.

— При чем здесь я? — удивленно бросил Кудрин. И сжал пальцы так, что они побелели.

— При том, товарищ Кудрин. В цехе нет порядка. А вы — начальник цеха. Вы за все отвечаете, где бы ни находились. Такими «подарочками» можете прославить завод на весь Союз. Что скажут потребители? Зачем им кот в контейнере? Сурина переведем в транспортные рабочие. На три месяца. Теперь с вами. Вы будете наказаны на полную катушку.

— Это за контейнер с браком? — поинтересовался Бурапов.

— И за него тоже. К сожалению, дело не только в нем, — начал Никаноров. — Контейнер — это итог. Поэтому, пользуясь присутствием секретаря парткома и председателя завкома, хочу дать вам, товарищ Кудрин, характеристику. Правдивую. Вы довели цех до ручки. Даже стеклоподъемник и тот идет у вас плохо. Сальники всегда встают в копеечку. Много брака на термическом участке. Печи и ванны не модернизируете. Лишь обещаете — рабочие понапрасну жаловаться не станут. А вы, Роман Андреевич, слишком не по-начальнически ведете себя. Не расставаясь с гитарой, к лошадям приобщились. Сурина втянули в свою компанию. Для чего за ипподромом выпивку устроили? Думали, далеко от завода, не увидят…

— Мы выпили только сухого.

— Чтобы оказаться мокрым, достаточно и сухого, — бросил Полянин.

Кудрин, склонив голову, стоял перед руководством завода и все больше багровел, нервничал и не находил убедительных аргументов для своего оправдания.

— Вот именно, — согласился Никаноров. — Поэтому придется отвечать. Дисциплина в цехе и лично у вас — не на высоте. Прогулы в коллективе возросли на тридцать процентов. Сколько раз к вам прессовщицы обращались, чтобы аэратор в проходе поставили. Вы охотно обещали, но не сделали. Потом к вам обратился термист: предложил крышки для ванн изготовить, как они на Белорецком заводе сделаны. И вы опять пообещали. И опять ничего не сделали. Тем самым вы убили в человеке желание думать. Далее. И я, как директор, просил, после беседы с рабочими, чтобы послали человека в Белорецк. И вы опять не сдержали свое слово. Оборудование используется не на полную мощность. Кольца и клапан из дефицита не выходят. Брак не уменьшается, рекламации не прекращаются. Во всем этом вы запутались. И неудивительно: цех вырос втрое. И управлять такой махиной вам уже не по плечу. Вчерашний случай с контейнером — это приговор вам. Министр звонил и требовал принятия самых строгих мер. Вынужден это сделать. Сегодня же я подпишу приказ. Вы, Кудрин, больше не начальник. Можете идти. Завтра дела примет новый человек. Вам предлагаю место мастера. Не торопитесь с ответом. Подумайте, а потом скажете.

Когда Кудрин вышел, Бурапов спросил:

— Вы не круто, Тимофей Александрович? Начальник — и мастер.

— А как на войне бывало: генерал, полковник — и вдруг разжалован до рядового.

— Теперь не война, — вставил Полянин. — Зачем с плеча-то рубить? Шашкой надо тоже уметь махать.

— Правильно: не война. Но фронт есть. Фронт трудовой, где без дисциплины больших побед не одержать. — Никаноров посмотрел на Полянина и добавил: — К сожалению, вы правы и в другом: на заводе шашкой разучились пользоваться. Как в анекдоте, саблей только пугаем, а мер дисциплинарных, крутых не принимаем. Позвольте вас обоих спросить: где были вы? Поэтому теперь я и прошу у вас поддержки. Меня назначили директором, чтоб я поднял завод. И я сделаю это. И с Кудриным совсем не круто. Для меня он не новинка. Я за ним давно наблюдаю. Он неисправим. И я докажу это на любом уровне. Раз уж мы завели разговор о кадрах, хочу поделиться с вами своими сомнениями: у меня есть вопрос относительно Фанфаронова.

Бурапов опять встрепенулся с несвойственной его характеру резвостью:

— Он же хороший человек! Старая гвардия.

Никаноров ожидал, что Бурапов станет защищать начальника корпуса, ибо работал под его началом, поэтому в уме держал необходимые аргументы для доказательства правоты своих действий.

— К сожалению, в нынешних условиях этих качеств — он подчеркнул слова «хороший человек», «старая гвардия» — уже мало. Нам необходимы компетентные руководители, молодые, сильные, у которых в багаже имеются и достижения психологии, техники и науки. Должен вам сказать, что ни Кудрин, ни Северков, ни Фанфаронов этим блеснуть не могут. Откуда? Если их нога не ступала в техническую библиотеку завода с тех пор, как они закончили учиться. И не только они. Есть и еще такие товарищи. Теперь о Фанфаронове. Он безнадежно устарел для корпуса. К нему люди привыкли, как человек привыкает к грубой одежде. Методы его не те, что требуются сегодня. Чем брал и берет теперь Фанфаронов? Напором, нахрапом. Его оружие нельзя рекомендовать другим. Это — прошлое. Ну что толку, если разрядит он в человека все, что содержится в его широкой груди, что скопится в ней. Покричит, пошумит — и бывай здоров. Мне рабочие говорят: «Вы обратите внимание на следующее: каждый, кого избрал своей жертвой Фанфаронов, в пререкания с ним уже не вступает: помалкивает себе и терпит. Потом, когда шквал пройдет, человек уходит, как ни в чем не бывало. И все остается по-старому». Поэтому скажу вам откровенно: чем быстрее мы уберем его, тем лучше для завода.

— Все-таки интересно получается, Тимофей Александрович! — Бурапов осуждающе покачал головой. — Человек столько лет проработал, столько сил отдал заводу, а теперь, оказывается, не нужен. Одного — в мастера, Молотильникова вообще с завода выгнали, другого — тоже неизвестно куда? Что за политика у вас? Вышибать? Позвольте спросить: вы кто, Тимофей Александрович, директор или вышибала?

Горячая, трудно скрываемая краска, выступила на лице Никанорова, обида забилась в груди, не хотелось доказывать, не хотелось еще раз говорить им о том, где они были раньше, и министр просил не встревать без надобности в драку с местными властями. Тем более с партийными. Хотя он понимал, что Бурапов — это еще не партия. И не партком. Думая так, Никаноров сказал другое:

— Я не хочу, чтоб все осталось по-старому. Если оставлять все как было — завод замордуют. А меня и вас тоже освободят от занимаемых должностей. И ждать этого придется недолго.

— Делайте, предлагайте новое, если оно у вас есть! — кинул Полянин.

— Я и начал делать. Но вы, чувствую, настроены выкручивать мне руки. Запомните: если вы меня не будете поддерживать, завод не выиграет и не вырвется из числа отстающих. Я на это не пойду. Если вы даже и будете против, приму меры, которые считаю необходимыми и которые в моей компетенции. И я готов отвечать за это по всей строгости. Но отступать от своего не намерен. Вы же помните, я и Ястребову говорил, что Фанфаронову нужна замена. Разве не помните?

— Да, мы помним, — согласился Полянин. — Но все это в прошлом. Человек и днюет и ночует в корпусе. Ничего не жалеет для дела. А его раз — и за борт? Не понимаю! По-моему, вы перегибаете, Тимофей Александрович. Еще кто-то из великих говорил: «Палка — не средство воспитания, а манера дурного тона».

— Считаю, что с Фанфароновым надо все-таки подождать, — холодно и требовательно предложил Бурапов. — Подскажите ему, может, он и изменит свое поведение. Мы тоже с ним побеседуем.

— Можно и подождать, — согласился Никаноров, видя, что остается в одиночестве. — До первого случая.

— Ну что ж, Виталий Сергеевич, — Бурапов посмотрел на Полянина, — по кадрам отношения наши выяснены. Второй вопрос: хотелось бы узнать, что нового, кардинального можете дать заводу вы как директор, Тимофей Александрович? Если для вас не представляет большой трудности, убедительно прошу ввести нас в свои задумки. А то мы через пятое на десятое слышим, что вы готовите какую-то программу и т. д., и т. п.

— Это, конечно, нетрудно. Но по главным направлениям мою позицию, мою программу вы знаете, — начал Никаноров. — Это прежде всего наискорейшее завершение реконструкции. А самое главное — строительство АПР и налаживание производства нового отечественного инструмента. Для импортных станков. Это, пожалуй, первоочередное. Затем — быстрейший ввод двух агрегатов покрытия: в корпусе и в цехе автонормалей. Далее, замена устаревших волочильных станков в заготовительном. Последнее: через неделю, может, раньше мы закончим составление не какой-то, а конкретной программы комплексных оперативных мероприятий завода на полугодие. Что это такое? Это оперативная система управления заводом. Она предусматривает буквально все: развитие производства, план, качество, внедрение новой техники, капитальное строительство, работу с кадрами, технику безопасности и прочие злободневные вопросы. Для каждого мероприятия мы определяем день, время проведения, называем исполнителей и ответственных. Не хочу забегать вперед, но считаю, что порядок на заводе будет.

— Вы что, и в самом деле думаете, поможет? — слегка улыбнувшись и поправив очки, спросил Бурапов.

— Безусловно, — подтвердил Никаноров. — Зачем заранее обрекать себя на неудачу? Если так, то меня и ставить было незачем. Да и мне не стоило соглашаться. Хотя, честно признаюсь, — немножко, будто бы ненароком приоткрылся Никаноров, — вопрос решился, можно сказать, без моего согласия. И тем не менее раз я на заводе, то сделаю все, чтоб он работал нормально. Конечно, с вашей помощью.

— Вот и прекрасно, — как бы подводя итог и поглядывая на часы, начал Бурапов, — мы, собственно, и пришли за тем, чтоб честно и откровенно поговорить обо всем. Со своей стороны считаю, что вам, Тимофей Александрович, надо бы еще где-то выступить со своей программой. Короче, с тем, с чем вы поделились с нами. Поддерживать мы вас будем. Кроме, как и договорились, решения вопроса по Фанфаронову. Здесь торопиться не следует.

Никаноров встал и, как всегда, спокойно, уравновешенно ответил:

— Я тоже рад, что у нас состоялся открытый обмен взглядами. Дела у нас, задачи — одни. И хорошо, если мы возьмемся за них дружно, плечом к плечу. А с Фанфароновым, как говорится, доживем до понедельника.

Директор проводил Бурапова и Полянина до дверей и крепко пожал им руки на прощанье.

Через несколько недель, когда комплексная система оперативно-перспективных мер — сокращено КСОПМЕР — была готова и размножена, Никаноров выступил на заседании завкома профсоюза, а затем на парткоме, и КСОПМЕР стала действовать: Никаноров добился, чтобы вся жизнь завода была строго регламентирована с утра и до вечера, по дням, неделям, месяцам, и люди, хотя и не сразу, привыкли к жесткому распорядку и вскоре уже не представляли себе организации производства без этой комплексной системы.