Секретарша Каранатова по вертушке позвонила Никанорову.
— Здравствуйте, Тимофей Александрович. — И радостно-доверительно прощебетала: — В семнадцать ноль-ноль к Михаилу Михайловичу.
— По какому вопросу?
— Он сказал: «Вопрос на месте».
— А кого еще вызывает?
— На это время только вас.
— Спасибо за сообщение. — Никаноров почувствовал, как его взлихорадило. Уже одно то, что на беседу или на персональное совещание приглашал не сам Каранатов, звонила его молодая секретарша — подчеркивало строгую официальность предстоящего вызова. Сам он теперь даже звонить не хочет — первый секретарь райкома. Раньше звонил. Жаль Учаева. Но годы берут свое. На пенсию отправили. Ну, Никаноров, тяжелые времена для тебя наступают — держись. Интересно, о чем разговор будет? Наверное, с глобального начнет. И про решение совета трудового коллектива спросит в первую очередь. Скажет, вот вы одни такие умники в районе выискались. А ведь и в самом деле не так все вышло. Совет трудового коллектива собрался обсудить жилищную проблему. Уже сколько лет, а очередь не уменьшается. Положение — дальше некуда. Вел заседание председатель СТК Осипов.
Вопрос директору.
— Сколько в очереди на жилье?
— Тысяча восемьсот человек.
— Сколько завод строит?
— Один дом. На сто двадцать квартир. Хозспособом. Да еще двести тысяч перечисляем горисполкому.
— А больше нельзя перечислить?
— Можно, но горплан не берет. Таких, как мы, десятки в городе.
— В итоге, что завод получит в конце года?
— Двадцать квартир на десятипроцентное отчисление. Инвалидам, семьям погибших. Да еще на очереди своих льготников. На общую совсем ничего не остается.
— Но ведь есть же закон о предприятии! — поднялся один из старейших на заводе фрезеровщик Лукашин.
— Закон есть. Но, — пояснил Никаноров, — райисполком требует отдать проценты. Как и раньше. Наверно, правильно.
— Выходит, — возмущался Лукашин, — проблему с жильем мы не решим и за десять лет? А зачем же поставили задачу: обеспечить каждую семью отдельной квартирой? Нашему поколению уже обещали жизнь при коммунизме. Не хватит ли обещаний? Предлагаю: десять процентов не отдавать. Наше жилье — нашим рабочим. И никаких отчислений.
— Но Кленов шум поднимет, — возразил Осипов.
— Нам Кленов не указ. — Лукашин потряс рукой. — Есть закон о предприятии. Все решает сам коллектив. Нам виднее, кому выделять заводские квартиры.
— Считаю, этого делать не следует! — попытался возразить Никаноров. — Закон законом, а на самом деле, мы, одни, самостоятельно прожить не сможем. Возьмем то же строительство. Для него материалы нужны. Для комплектации дома потребуются ванны, бачки, унитазы, многое другое. — Где все брать будем?
— По кооперации. У других предприятий. У нас вон сколько потребителей, — подал мысль Осипов.
— Правильно! — поддержал его Бухтаров. — Мы им болты, гайки, вообще всякий крепеж. Они нам — ванны, унитазы и все другое.
— Надо по-новому строить отношения. Это верно, — Осипов не хотел, чтоб все оставалось по-прежнему.
— Но ведь есть еще план? — пытался вразумить членов СТК Никаноров.
— Вот с планом и дошли до ручки. Людям жить негде. Мыло и сахар по талонам получаем. Есть нечего. Скоро голыми ходить будем. А семьдесят лет Советской власти. Кто нас привел к тому, с чего начинали? — Лукашин махнул рукой и сел.
— Смотрите, товарищи, — пытался сдержать распалившихся Никаноров, — принять решение не трудно. А вот как мы сможем прожить в изоляции? Это, представляю, посложнее задача. И не только для нас.
— Директор тоже по-старому мыслит. Давайте голосовать. Нечего нам бояться.
С перевесом в два голоса было принято предложение Лукашина: не делать десятипроцентных отчислений. Потом началось.
Первым позвонил Кленов. За ним председатель горисполкома, потом из облисполкома. И все в одном тоне: «Товарищ Никаноров, что же вы делаете? Вы же не в лесу живете? Кругом люди. И не надо забывать о них. К хорошему такой коллективный эгоизм не приведет».
На совещании в облисполкоме, обсуждая этот не единичный факт, председатель Птицын сказал: «Мне непонятна позиция СТК ряда коллективов. В том числе и такого крупного, как „Красный вулкан“. Мы предлагали им пересмотреть свои решения. Однако до сих пор этого не сделано. Не понимаю и не разделяю необоснованного упорства СТК?! Оно вынуждает нас применить к таким коллективам определенные санкции. Для начала урежем им фонды на кирпич, потом на щебень и комплектующие. Второе. Всех инвалидов войны, семьи погибших снимем с очередей в райгорисполкомах и отправим их на предприятия, где они когда-то работали. Есть у нас и другие меры. Через УКС горисполкома уменьшим сумму их долевого участия. Мы вернем десять процентов. Кстати, письмо в правительство о непродуманности закона о предприятии мы направили. Я лично сам говорил об этом на съезде народных депутатов.
А вскоре в завком пришли тридцать шесть инвалидов войны. С орденами, с клюшками. Они взяли в работу председателя завкома Полянина. Но он стеной встал, чтоб их на очередь в заводском коллективе не ставить.
— Вы в райисполкоме стояли? Там и стойте.
— Но вот же решение райсовета о нашем снятии с очереди! Ставьте! Иначе мы устроим здесь сидячую забастовку.
— Не пугайте меня забастовкой! — горячился Полянин. — Лучше возвращайтесь туда, откуда пришли.
— Значит, мы никому не нужны?!
Кто-то из инвалидов, лично знавший корреспондента центральной газеты Пальцева, тут же, в завкоме позвонил ему, потом на телевидение и радио, в местные газеты.
Когда представители прессы прибыли на место, их взору предстала необычная картина: у входа в завком, на лестничных маршах и площадках, в приемной, вплоть до самого кабинета председателя сидели старые, изможденные люди…
«Да, — с горечью подумал Никаноров. — Все именно так и было. Стало уже историей. Прогремели на всю страну. Газеты, радио, телевидение постарались. И больше всех места отвела газета Пальцева. А он даже позвонить не соизволил. Да его, собственно, и винить не в чем. Работа такая. Теперь все это в прошлом. Но от этого никуда не уйдешь. И сегодня у Каранатова, без сомнения, разговор о забастовке возникнет. И не просто так, а с оценками. Ведь не для дружеской, задушевной беседы приглашает первый секретарь райкома директора? А потом эта драка в подъезде. Ольга. Хотя с Ольгой как будто пронесло».
С момента встречи с шофером Каранатова, на площадке, когда выходил от Ольги, — времени прошло немало. Однако на протяжении всего этого периода Никаноров не был спокоен, что все для него закончилось благополучно. И всякий раз, если звонил Каранатов, который обычно делал это по вертушке, Никаноров вздрагивал, и пока продолжался их разговор — в любую минуту ожидал неприятного для себя вопроса об отношениях с Ольгой. Но проходили дни, состоялось немало разговоров с Каранатовым, а вопроса об Ольге он не задавал. Может, он ничего не знает о нашей связи? Как бы там ни было, а переживания оставались. В последние дни к ним прибавились еще: о последствиях драки, происшедшей перед самыми выборами. Каранатову, и сомневаться нечего, о ней уже доложили, пусть не во всех подробностях. И он, наверное, обдумал, как вести себя по отношению к директору. Из листовки он знал теперь и про Ольгу.
Весь день Никаноров работал без подъема, по долгу, по обязанности. Из головы не выходила предстоящая встреча с Каранатовым.
Обычно проходивший ко второму секретарю без ожиданий, в приемной первого директор был остановлен секретаршей:
— Вам придется подождать: у Михаила Михайловича инструктор горкома партии.
Никаноров уселся на диван, напрягая мысли о предстоящем разговоре, решил, если вопрос коснется драки и Ольги, скажет, что отказывается от участия в выборной кампании — уже отдал заявление в окружную избирательную комиссию. Каранатов ухмыльнется: «Струсил. Не ожидал. Зачем коллектив подводишь?» — «Дело не в коллективе. Не хочу, чтобы постельные тайны являлись мерилом достоинств и недостатков кандидата в депутаты». И тогда Каранатов закурит и скажет: «Не надо было давать повода для этого». И будет прав.
Дверь бесшумно открылась и от первого секретаря вышел Угрюмов, раскрасневшийся, с толстой, темно-коричневого цвета папкой под мышкой. Он снял очки, поздоровался.
«Старый знакомый опередил. Наверное, про драку выяснял подробности», пожимая руку, подумал Никаноров и тут же прошел в кабинет первого.
Не выходя из-за стола, Каранатов, кивком головы ответив на приветствие, молча показал на стул.
— Рассказывайте все начистоту. Я слушаю.
— О чем, Михаил Михайлович?
— Вы удивляете меня, Тимофей Александрович! Столько всего натворили, а говорите нечем поделиться.
— Я не на исповедь пришел. Видимо, для какого-то серьезного разговора.
— Сидячую забастовку инвалидов считаете несерьезной? О ней дали сообщения не только ведущие газеты страны. Зарубежные средства информации тоже не обошли вниманием. — Каранатов повысил голос: — Как же вы дошли до такого? Может, гордитесь? Ведь на весь мир прославились. Такая политическая близорукость!
— Это больше к Бухтарову и Полянину относится. Они голосовали против отчисления. Большинство-то в два голоса.
— Согласен. Я с ними уже беседовал. Полянину, думаю, не будете возражать, предложил на пенсию, Бухтарову объявил выговор на бюро. А что с директором делать?
— Вам виднее.
— За вами, Тимофей Александрович, и грехов больше. Одна драка чего стоит.
— Это несерьезное дело.
— Вы что, драку с кандидатом в депутаты тоже считаете несерьезным делом?
— Как на нее смотреть.
— Будем с партийных позиций смотреть. И не иначе.
— Что партии делать больше нечего? Милиция уже разобралась. Как мне сказал инспектор дознания, по данному конфликту в возбуждении уголовного дела Широкину отказано. Статья пятая, пункт второй уголовно-процессуального кодекса РСФСР.
— Я не юрист. Что это значит? — Каранатов щелкнул зажигалкой.
— Отсутствие состава преступления. Криминала нет. Постановление утверждено начальником райотдела милиции и согласовано с прокурором. Если кандидата в народные депутаты Широкина это не устраивает, он может обратиться в народный суд. В порядке частного определения. Но ему тоже ни к чему шумиха. Он мне звонил. И мы договорились, что претензий друг к другу не имеем.
— Зато у нас есть к вам претензии. — Каранатов встал из-за стола, прошелся по кабинету.
— Интересно, какие?
— Во всяком случае немалые. — Каранатов хитро улыбнулся и про себя подумал: «Посмотрим, как ты закрутишься, когда спрошу, что у тебя с Ольгой?» И вслух сразу начал именно об этом. — Поскольку ваши интимные отношения с Ольгой были давно известны моему шоферу, а теперь и широкому кругу избирателей, общественности, что вы скажете, Тимофей Александрович, о своем поведении?
— Я вам ничего не скажу. Это мое личное дело.
— И наше тоже.
— Если райкому делать нечего и интересно покопаться в постельном белье, пожалуйста, разбирайтесь. Ворошите. Аппарат у вас есть. И немалый.
— Разберемся. И поворошим, если на пользу дела. — Каранатов подумал с сожалением: он мне никаких тайн, конечно, не откроет. Глупо на это рассчитывать. Спросим за все на бюро. На бюро и всыпем ему на полную катушку. А сейчас проведем разведку боем. И предложим про Кудрина. Может, выйдет? Выйдет, куда ему деваться. Взвесив еще раз задуманное, он продолжил: — Да, Тимофей Александрович, мы не постесняемся и поворошить. Но можно по-разному подойти к этому. Все мы люди, все мы человеки. Ведь можно на полную все раскрутить. А можно, как Полянина и Бухтарова, выговором отметить. И больше никаких формулировок.
— Вы что — запугать меня решили? — понимая куда клонит Каранатов. — Дескать, не соответствую занимаемой должности?
— Да, и это в нашем арсенале. Но мы знаем ваше желание — быть полезным заводу, постоянно удерживать его на хорошем счету. И пойду вам навстречу. Переговорю с каждым членом бюро. Все образуется. Вы согласны?
Никаноров сразу отвечать не торопился. Однако, думал он, этот Каранатов — хитрая лиса. Видимо, давно все знал про Ольгу и так же давно все варианты обдумал, согласовал. Действительно, как повернуть, а то можно с треском и вылететь. Еще строгий за анонимки не сняли, а тут опять строгачом пахнет. Перебор получается. Можно и завод потерять. Придется идти на компромисс. Сейчас на прощание про Кудрина попросит. Вслух сказал:
— Все и в самом деле так переплелось. Возражать у меня нет оснований.
— Я тоже так думаю, — Каранатов облегченно вздохнул. — Будем считать, что наша беседа прошла в теплой сердечной обстановке и взаимопонимании. Теперь и у меня к вам просьба. Он замолчал, отыскивая зажигалку, неторопливо порылся в бумагах, потом нашел ее, щелкнул несколько раз и с наслаждением закурил, думая. «Вдруг Никаноров не согласится — взбрыкнет? Бывает с ним такое. С парткома уходил. Правда, сейчас другая обстановка. Не должен бы. Ведь загнан в угол. А с другой стороны, живет заводом. Ради этого пойдет на все. В крайнем случае потом расквитаемся: до бюро недолго остается. Так или иначе всыпем ему за все. Там компромиссов не будет. Тоже мне умник выискался». И вслух высказал свою просьбу: — Считаю, надо восстановить справедливость, а именно: перевести Кудрина в заместители начальника цеха.
— Это невозможно! — возмутился Никаноров.
— Хватит, Тимофей Александрович, строить из себя праведника. Иметь любовницу возможно, восстановить справедливость тем более. Когда-то вам сошло, но теперь и не думайте об этом. На одной из встреч с избирателями против вашей кандидатуры выступит мой шофер — двоюродный брат Кудрина, и подробно расскажет о ваших неприглядных похождениях. Листовки — одно дело. А когда живой свидетель — другое.
— Я к ней уже не хожу.
— Зато встречаетесь в другом месте!
— Мы нигде не встречаемся.
— Это неправда! — Каранатов повысил голос и в упор посмотрел на собеседника.
— А зачем мне врать? — Никаноров понял, что попал в хитро поставленную ловушку и выбраться из нее ему не удастся.
— Однако врете, Тимофей Александрович. Вы несколько раз встречались с Ольгой в доме отдыха. С символическим названием «Золотая осень». Ваше положение мне понятно: столько времени жить без жены.
— Я все, как и положено, оформлю с Ольгой. По закону. Вот подожду немного. Вдруг что о Марине прояснится?
— Это ваше полное право. Но с Кудриным решайте, не откладывая. Иначе мне придется браться за дело безо всяких компромиссов. Я и так с вами слишком либеральничаю. А играть в кошки-мышки здесь не пристало. Договорились?
Никаноров задумался. Ведь если брать по большому счету, могут и строгий, еще один, тоже с занесением дать. Могут. А позволят ли с двумя строгими быть директором? Очень сомнительно. И как ни крутись, как ни сопротивляйся, могут и кресла лишить. Сам ладно. Завод жалко. Опять начнет кувыркаться. Могут и из партии исключить. Что же делать? Выходит, шофер сказал Каранатову давно. Но он не торопился придавать услышанное огласке. И сейчас, вроде, не приказывает, а просит. Просит, ли? Это и есть игра в либерализм, в кошки-мышки. И Каранатов прав, рассчитывая, что я не откажу ему в просьбе. Даже зная о моих встречах с Ольгой, он не противился выдвижению меня кандидатом в народные депутаты. Это, конечно, немало. Да и смена Кудрина теперь в числе передовых. Роман Андреевич даже посвежел. Интересно, как сложилась судьба его дочери — Любы? Надо будет спросить при случае. А куда же его заместителем? К кому? А если к Фанфаронову. Неплохо. Двух медведей, как говорится, сунем в одну берлогу. Если жить захотят — сработаются. Их дело. Лишь бы польза была. Пользу из этого тандема мы извлечем. И она будет. Придя к такому решению и не высказав его Каранатову, Никаноров спокойно ответил:
— Договорились, Михаил Михайлович. Я подберу ему вакансию. Мне можно идти?
— Да, Тимофей Александрович.
Каранатов вышел из-за стола и проводил директора до двери, крепко пожал ему руку. И тут он вспомнил, как друг его, Кудрин, на последней их встрече, когда просил, чтоб помог хоть заместителем начальника цеха стать, высказывая свои предположения, нисколько не сомневался в их исходе. «Неужели ты, первый секретарь райкома, не сломаешь Никанорова? Сломаешь!» А ведь он прав. Конечно, сломаю. И не таких ломали. Но все вопросы, чтоб окончательно поставить точку на Никанорове, будут решаться на бюро. Директором работать ему осталось совсем немного.
Довольный, Каранатов закурил, потом позвонил Кудрину и спросил, куда приезжать.