Наши уже не придут 4

Глава двадцать шестая Границы дозволенного

*17 августа 1930 года*

— Кирилл, как это понимать⁈ — сжимая в кулаке газету, ворвался Леонид в гостиную.

— А что случилось? — спросил Смутин.

— На, читай! — вручил ему газету Курчевский. — Заголовок!

— Закон, призванный обеспечить доходы, регулировать торговлю с зарубежными странами, поощрять промышленность Соединенных Штатов, защищать труд американцев и выполнять другие цели… — прочитал Кирилл. — Авторами его выступили сенаторы Смут и Хоули… А-а-а, теперь я понял. Ха-ха, смешно.

— Хе-хе… — хохотнул Парфёнов. — Юморист…

— А что значит для нас этот закон? — спросил Смутин, в американском миру более известный как Цирил Смут.

— Да почти ничего, — усмехнулся Леонид. — Закон вводит пошлины на двадцать тысяч наименований товаров, но все они иностранные. А ведь всего два года назад договорились о беспошлинной торговле… Только вот теперь другие страны тоже введут защитные пошлины, что всё осложнит. Иногда мне кажется, что Гувер — это умственно отсталый мальчик, которого по ошибке выбрали президентом…

— И когда они введут пошлины, что будешь делать? — спросил Геннадий Парфёнов, сидящий в кресле у камина и листающий французский комикс «Тинтин в Стране Советов».

Естественно, это галимая антисоветчина, но комикс нравится многим, по причине забавной рисовки. Леонид, читавший этот комикс, особо отметил топорность пропаганды. По сюжету комикса, Тинтин оказывается в СССР в период войны с Польшей. Сначала он встречает ужасы, переживаемые крестьянами, насильно согнанными в артели, а затем его пытают сотрудники ОГПУ, от которых он сбегает. Но на этом его беды не заканчиваются — в деревню, где он спрятался, приезжает военный комиссар. Тинтина насильно вербуют в Красную Армию, после чего лично Немиров бросает его подразделение отражать польскую танковую атаку с одной винтовкой на троих, в результате чего всё подразделение Тинтина гибнет, а он сам попадает в плен к полякам, где всё проясняется и благополучно разрешается. (1)

— А что поделаешь? — развёл руками Леонид. — Придётся либо платить пошлины, либо прекращать экспорт. Но я буду платить пошлины и честно торговать. Моя лапша попадает под категорию «переработанные пищевые продукты», Смут и Хоули ввели на эту категорию 40% пошлину. Если другие страны введут зеркальные пошлины, то я просто подниму цену за единицу до двух центов — у моих конкурентов самая дешёвая лапша стоит от трёх центов. Им придётся вводить пошлины специально против меня, если они хотят, чтобы их производство лапши стало конкурентоспособным, но никто не будет вводить 100–150% пошлины. Вывод: Смут и Хоули подгадили всем, кроме меня.

— Всё-то ты предусмотрел, — усмехнулся Парфёнов. — А что у нас с Центром?

— Да ничего такого — работаем по комбинации, — пожал плечами Курчевский.

Сейчас он подготавливает почву к продаже собственного сталеплавильного завода в СССР. Сделать вид, что его дела обстоят плохо, было нетрудно, ведь сейчас лихорадит весь рынок и плохо всем. Никто даже не стал вдаваться в подробности, когда Леонид начал переговоры с Советским бюро в США и сделал ему очень выгодное предложение.

Вся прелесть схемы в том, что СССР заплатит ему двадцать миллионов долларов за огромный завод, а потом он «растворит» их в строительстве тридцати десятиэтажных домов класса «люкс», после чего вернёт около 40% этой суммы обратно в Союз.

Стоимость сталеплавильного завода «K-Steel Plant III», ранее называвшегося «Edgar Thomson Steel Works», для СССР, в итоге, будет намного ниже. Он принадлежал компании «US Steel» — Леонид купил его за 32 миллиона долларов в 1928 году, для нужд других своих предприятий.

В прошлом году завод прошёл капитальную модернизацию, поэтому считается новейшим и выдаёт 3 миллиона тонн стали в год.

Рабочие очень недовольны продажей этого завода, ведь они остаются без работы, но Курчевский уже всё продумал — там же, в Брэддоке, штат Пенсильвания, в следующем году будет заложен сталеплавильный комбинат, который будет вдвое больше, чем предыдущий.

Выглядит, как глупость, но правительство Пенсильвании полностью поддерживает его решение — это ведь работа для десятков тысяч людей разных профессий, от землемеров до строителей. Ввиду того, что в штате 13% безработных, что сильно превышает общенациональный уровень, действия Курчевского воспринимаются, как спасение — он что-то ломает, чтобы что-то построить и дать людям заработать себе на жизнь…

Его «K-Steel Plant III» решили поставить в Курске, где есть подходящая железная руда. Потребуется время, чтобы завод вышел на плановую мощность, но зато как выйдет, это даст существенный прирост по выплавке стали. Как известно Леониду, СССР выплавляет около 6 миллионов тонн стали в год, а «K-Steel Plant III» прямо сейчас выплавляет 3 миллиона тонн в год.

Ещё есть коксохимический завод в той же Пенсильвании — бывший «H. C. Frick Coke Company», ныне известный общественности, как «K-Coke Plant I». Он тоже ранее принадлежал «US Steel», но был продан Леониду за 1,5 миллиона долларов США.

Сейчас этот завод, масштабированный впятеро и модернизированный до современного уровня, стоит 7–8 миллионов, но продаст его Леонид за 4 миллиона. Поставят этот завод на Донбассе, рядом с городом Дмитриевск. Выдавать он сможет около 5,5 миллионов тонн кокса и около 9,5 тысяч тонн толуола в год.

Коксовые печи «K-Coke Plant I» коксуют уголь при температуре 1200–1300 градусов Цельсия, что даёт больше кокса, но сильно меньше толуола.

В СССР, ввиду отсталости технологий, применяют коксование при температуре 650 градусов Цельсия, что даёт меньше кокса, но гораздо больше толуола. Там ещё выходят бензол и другие ароматические углеводы, но советское правительство сильно интересует только толуол…

Курчевскому известно, что при 1300 градусах Цельсия с одной тонны угля получается примерно 700 килограмм кокса и 1,25 килограмм толуола, тогда как при 700 градусах Цельсия получается примерно 600 килограмм кокса и 2,5 килограмма толуола.

Соответственно, «K-Coke Plant I» в год расходует 7,59 миллионов тонн угля, чтобы получить 5,5 миллионов тонн кокса и 9,5 тысяч тонн толуола. Логично, что Центр захочет «отступить» на предыдущий уровень технологий, в ущерб количеству кокса, но в пользу количеству толуола. В таком случае, они будут получать 4,56 миллионов тонн кокса и 19 тысяч тонн толуола.

Леониду никто не говорит, зачем так много толуола, но он и сам всё прекрасно понимает — СССР нужно очень много тротила…

Официальной статистикой по Советскому Союзу никто, кроме Госплана, не владеет, но разведки работают и передают некоторые данные в открытые источники — в СССР производят примерно 90 тысяч тонн толуола в год, поэтому новый коксохимический завод даст неплохую прибавку в общую кассу сырья для взрывчатки. Это только примерно, по объёму экспорта красителей — возможно, что реальный выпуск гораздо больше.

Это втрое больше, чем годовое производство в США, которое ещё и упадёт скоро на 9,5 тысяч тонн. В Германии, как говорят, производят 15 тысяч тонн толуола, что даже не очень смешно. Но немцам больше нельзя — Версальский мирный договор…

— Но что с Гватемалой? — спросил Парфёнов. — Меня зовут в Мехико — хотят обсудить что-то важное. Гурский тоже хочет что-то обсудить, по теме новых разведданных, а у меня ещё нет внятного и решительного ответа.

— Да начинайте, — махнул рукой Курчевский. — Если кристерос готовы, то начинать эту войну не мешает вообще ничего. Главное, чтобы вы тоже были готовы.

— Мы-то готовы, — вздохнул Геннадий. — Тогда мне отменять поездку на Гавайи?

— Вот, кстати, Гавайи… — вспомнил Леонид. — Хочу прикупить там небольшой участок под дом — как думаешь, стоит ли?

— Если денег не жалко — валяй, — пожал плечами Парфёнов. — Хочешь прокрутить денежки через стройку?

— Конечно же, — заулыбался Курчевский. — В любом случае, буду строить там тренировочный лагерь для «стражников» — там есть хорошие берега, на которых удобнее всего отрабатывать высадку морского десанта…

— Четыре часа, — произнёс Смутин, посмотревший на часы.

— Ох, твою мать! — спохватился Леонид. — Мне нужно выезжать в Вашингтон!

Герберт Гувер, осведомлённый о происходящей сделке с СССР, встревожен действиями Курчевского, поэтому вызывает его на беседу.

И Леониду есть, что ему сказать: таким образом он создаст рабочие места на годы вперёд, на стройке, на материалах и на перевозках, что очень хорошо для Америки, если вспомнить, сколько людей осталось на улице в результате кризиса. Гуверу будет нечем крыть такую аргументацию, поэтому Курчевский абсолютно спокоен и готов к этому разговору.

Но Гуверу осталось недолго — в 32 году к власти точно придёт Рузвельт, человек Леонида, поэтому дышать и работать станет гораздо легче. Курчевский сделал всё, чтобы Франклин обрёл народную популярность и завёл полезные связи среди выборщиков и бизнеса — его уже узнают и даже начинают уважать.

«Вот при Рузвельте заживём с поистине русским размахом…» — подумал Леонид.

*3 ноября 1930 года*

Адольф вошёл в здание Рейхстага и степенно огляделся. Скоро этот орган власти будет принадлежать ему — всё идёт именно к этому.

Президент Гинденбург работает на пользу НСДАП, кайзер недавно выразил своё уважение делу Адольфа при публичной встрече в Кролль-опере. Журналисты смаковали подробности этой встречи и венчали это смакование громкими заголовками: «Встреча Прошлого и Будущего Германии», «Новая надежда Рейха» и так далее.

На этой встрече был также и Эрих Людендорф, но его пресса вниманием не удостоила.

Путь Адольфа лежал к Паулю Лёбе, нынешнему президенту Рейхстага. Помимо этой должности, Лёбе также возглавляет Комитет по иностранным делам.

— Здравствуйте, герр Гитлер, — приветствовал Адольфа президент Рейхстага.

— Здравствуйте, герр Лёбе, — кивнул ему тот.

Кабинет президента Рейхстага был оформлен в имперском стиле: нижняя половина стен была обшита деревянными панелями, а верхняя половина обклеена светлыми обоями, посреди помещения стоял ореховый рабочий стол, Лёбе сидел в тёмном кожаном кресле, а у стен по сторонам от стола размещались шкафы из морённого ореха, заполненные книгами и папками.

На столе стояла фотография покойного рейхспрезидента Фридриха Эберта. Адольфу этот человек сильно не нравился, так как ему хорошо известно, какую роль он сыграл в поражении Германии в Великой войне…

— Что-то случилось? — поинтересовался Лёбе. — В чём причина этой встречи?

Он тоже сильно не нравился Адольфу, потому что проворачивает всякие дела за спиной Гинденбурга и якшается с большевиками — это, пока что, законно, но скоро всё изменится.

— Договор с большевиками, — ответил на это Адольф. — Вы хотите пустить по ветру народное достояние Германии.

— Нет, не хотим, — покачал головой Пауль Лёбе. — Этот договор очень важен для нас — мы переживаем острую нехватку денежных средств, поэтому вынуждены пойти на этот тяжёлый, но необходимый шаг. Это шестьдесят восемь миллионов долларов — они способны сильно улучшить наше экономическое положение.

— Но какой ценой? — поморщился Адольф, после чего достал из кармана кителя сложенный лист со списком. — Два химических завода, пять заводов лабораторного оборудования, два завода рентгеновского оборудования, два оптических завода, один вагоностроительный завод. Вы уже не помните, что они сделали с нашей страной⁈

— Я всё прекрасно помню, — ответил на это президент Рейхстага. — Но и вы поймите — мы в глубоком кризисе, выхода из которого мне не видится. Нам нужны средства для поддержания промышленности и большевики предлагают их. Они могли предложить гораздо меньше, зная наше положение…

— О, так они ещё и благородные спасители! — воскликнул Адольф. — Это оскорбление для всего германского народа! Второй по величине позор, после Версальского «мирного» соглашения!

— Если вам это не нравится, то я бы хотел услышать, что вы предлагаете, — неприятно усмехнулся Пауль Лёбе.

— Это вас не касается, — произнёс Адольф. — У меня есть решение этой проблемы, но от вас требуется прекратить переговоры и разорвать эту сделку.

— Примерно по половине заводов договорённости уже достигнуты и соответствующие договоры подписаны, поэтому, даже если бы я захотел… — начал Лёбе.

— А вы не хотите? — спросил Адольф и встал с кресла.

— Нет, не хочу, — ответил на это президент Рейхстага. — Вы ведь даёте себе отчёт в том, что не имеете никаких властных полномочий? Вы лишь лидер популярной в народе партии, а настоящую власть проводит правительство — мы.

— Что ж, попытка воззвания к голосу разума пережила провал, — вздохнул глава НСДАП. — Тогда я пойду к человеку, который принимает настоящие решения.

Он покинул кабинет, не попрощавшись, после чего сразу же направился к Гинденбургу.

Рейхспрезидент принял его без задержек.

— Приветствую вас, герр Гитлер, — встал бывший генерал из-за стола.

— Здравствуйте, герр рейхспрезидент, — приветливо улыбнулся ему Адольф. — Я пришёл не просто так…

— Я уже читал вашу сегодняшнюю заметку в «Völkischer Beobachter», — кивнул Пауль фон Гинденбург. — Договорённости с коммунистами необходимы.

— Нет в них никакой необходимости! — воскликнул Адольф. — Вы сами даёте им в руки оружие, которым они потом будут убивать немецких солдат!

— Им будет гораздо легче это сделать, если наша экономика рухнет, — покачал головой рейхспрезидент. — Эти деньги, предлагаемые большевиками, нам сильно помогут. Это чистая экономика, а не политика.

— Всё — политика, — не согласился с ним Адольф. — Мы не должны принимать от них подачки, как бы тяжело нам ни было.

— Герр Гитлер, вы не понимаете… — поморщился Гинденбург.

— Нужно срочно отменить эти договорённости! — воскликнул Адольф. — Эти деньги ничего не решат, а мы лишимся ценных заводов!

— Слушайте… — вздохнул рейхспрезидент. — Я понимаю ваше негодование, но это уже закрытый вопрос. Перейдём к следующему — ваш фрайкор.

— А что с ним? — напрягся Адольф.

— А вам разве ещё не сказали? — удивился Гинденбург.

Гитлер с раннего утра был в разъездах — прояснял масштаб ущерба, наносимого правительством промышленной мощи Германии, но сейчас он вспомнил, что сегодня в Рейхстаге должно было пройти голосование по проекту внедрения новой службы безопасности.

Его расстраивало то, что он так опрометчиво съездил в Баварию, в свою усадьбу — в кои-то веки решил взять отпуск, чтобы написать программную статью, и так не вовремя. Но ничто не предвещало этого договора с большевиками, который, судя по всему, случился практически спонтанно.

— Нет, — покачал головой Адольф.

— Голосование прошло успешно — 83% проголосовал «за», — улыбнулся Гинденбург. — Отныне часть полицейских функций будет передано в новую службу. В вашу службу.

В Рейхстаге НСДАП занимает 382 места из 579, что равно 66% мест. Это гарантирует принятие любого закона, но Адольф старался не злоупотреблять этой властью. Ещё слишком рано.

То, что он предложил через своих депутатов, уже было слишком смело, поэтому он ждал результатов голосования с некоторой опаской, но всё закончилось благополучно. Никто не стал громко возражать и протестовать против учреждения новой полиции — Корпуса защиты Рейха.

В состав корпуса войдут штурмовики Адольфа, состоящие в его фрайкоре. Его личная армия существует ещё с войны с коммунистами, но теперь у неё, наконец-то, появился официальный статус.

— Я рад, — произнёс Адольф, — и признателен вам за то, что вы сделали для этого.

— Не стоит, — улыбнулся Гинденбург. — Но я прошу вас — не нужно поднимать тему сделки. Она нужна Германии.

— М-м-м, хорошо, — спустя несколько секунд раздумий, ответил Адольф. — Я осуждаю эту сделку, но ради Германии…

Они поговорили ещё примерно десять минут, на тему Рейнской области, после чего Адольф покинул Рейхстаг и поехал во дворец принца Альбрехта, в котором сейчас находятся люди, с которыми ему очень важно поговорить.

В приёмном зале дворца его уже ждали двое: Аристид Бриан, бывший председатель Совета Министров Франции, а также Джозеф Остин Чемберлен, бывший министр иностранных дел Великобритании.

— Приветствую вас, мсье Гитлер, — произнёс Бриан.

— Приветствую, — улыбнулся Чемберлен.

— Приветствую, — кивнул им Адольф. — Я верно понимаю, что у нас сегодня будет существенный разговор, а не то, что было позавчера и вчера?

— Мы надеемся на это, — сказал француз.

— Что ж, тогда я готов разговаривать, — Адольф сел в мягкое жёлтое кресло.

— Считаю необходимым сразу же установить границы, — произнёс Аристид Бриан. — Ремилитаризация Рейнской области — это невозможно…

— Эх, а я уже подумал, что… — начал подниматься из кресла Адольф.

— Не торопитесь, — остановил его Остин Чемберлен.

Адольф вернулся в кресло.

— Я предлагаю пересмотреть понятие «демилитаризация», — продолжил французский представитель. — О вводе войск в эту область не может быть и речи — это категоричное условие моего правительства. Но по поводу производства вооружений нет никаких особых возражений.

Очевидно, что французы боятся повторения начала Великой войны, когда германские войска стремительно ворвались на их территорию. Теперь же армии Рейха придётся проходить через всю область, что даст французам время на мобилизацию. Трусливо, но обоснованно — германскую армию нужно бояться.

— Это уже что-то, — кивнул Адольф. — А Саарская область?

— Обсуждать это ещё слишком рано, — покачал головой француз. — Не торопитесь.

Видно, что затронутый вопрос ему не понравился, но Адольф здесь не для того, чтобы задавать приятные вопросы.

— Если мы сумеем договориться, то мне видится возможным отмена некоторых ограничений, предусмотренных Версальским договором, — произнёс Чемберлен. — Например, ослабить ограничение на численность армии, разумеется, «для поддержания внутреннего порядка», скажем, до трёхсот тысяч солдат. Также Германии будет разрешено производить собственную военную авиацию и бронетехнику.

— Военные учебные заведения, военно-морской флот, военные репарации, — перечислил Адольф.

— Первые два требования — разумеется, — кивнул Бриан. — Третье — к сожалению, нет.

— Не спешите, мсье Бриан, — покачал головой Чемберлен. — Смягчение репараций или их полное прекращение — это вполне возможный сценарий. Правда, мне больше верится в смягчение.

— Это лучше, чем ничего, — произнёс Адольф. — Но мы должны получить возможность производить вооружение в Рейнской области — любое вооружение.

— Кроме химического, — уточнил Бриан.

— Хорошо, — легко согласился Адольф. — Но каковы ваши условия?

— У нас лишь одно условие — не допустите дальнейшей экспансии большевиков, — ответил на это Остин Чемберлен. — Если они нападут на Польшу, Финляндию или любую другую страну на востоке, с вашей стороны должен быть дан однозначный и жёсткий ответ. Если понадобится, то подкреплённый оружием. Ради этого мы готовы пойти на большие уступки.

— Меня это устраивает, — произнёс Адольф.

*23 ноября 1930 года*

— … и я даже не представляю, о чём они там договаривались, — продолжал Аркадий. — Возможно, обсуждали детали грядущей войны.

— Мне всё понятно, — кивнул Ленин и отпил морс из стакана через трубочку. — Не нравятся им наши успехи. Значит, твои воспоминания снова находят подтверждения.

— Но в моей прошлой жизни не было явных доказательств их договорённостей, — сказал Немиров. — Тогда всё это выглядело как поддавки, когда Гитлер нагло нащупывает границы дозволенного, сильно за них заступая, а Антанта уступает, прощая ему его наглость и тем самым побуждая к большему. И он действовал всё смелее и смелее, пока не дошло до того, что началась Вторая мировая.

— Вторая мировая… — произнёс Ленин. — Тяжело уложить в голове то, что прошлая мировая бойня была лишь первой из трёх… А ты уверен, что тебе не нужно задействовать сотрудников ОГПУ?

— Уверен, — ответил Немиров. — Наблюдение за этим подонком уже доказало, что он — лучший для нас правитель Германии. Он чрезвычайно увлечён оккультизмом, уже ищет какую-то «силу предков» и беседует со всякими шарлатанами. Кто-то рациональный и хладнокровный был бы гораздо опаснее для нас. Так что, если я узнаю, что кто-то захотел его устранить, я даже отправлю оперативников, чтобы защитить его. Он выгоден нам, потому что азартный идиот.

— Я помню это, — кивнул Владимир Ильич, после чего самостоятельно встал с кресла.

Пассивный титановый экзоскелет, доведённый до ума в НИИ «Тальк», позволял Ленину свободно и самостоятельно перемещаться по дому, а также помогал ему ограниченно орудовать левой рукой — он очень любит этот экзоскелет, так как считает его чем-то, через что он может прикоснуться к будущему.

«Но пассивный экзоскелет — это, увы, совсем не новинка», — подумал Аркадий. — «Первый в истории человечества пассивный экзоскелет — это велосипед. Не в строгом смысле и не в современном мне понимании, но по идее: усиление движений, расширение возможностей человека и интеграция с телом».

— Посмотрим, что произойдёт в течение ближайших месяцев, — произнёс Ленин, подошедший к серванту и вытащивший из него блюдце с шоколадными конфетами. — Врач сказал, что надо чаще двигаться, но тяжело.

Примечания:

1 — Тинтин в Стране Советов — это, буквально, первый альбом из серии «Приключения Тинтина», нарисованный бельгийским карикатуристом Жоржем Проспером Реми, более известным под псевдонимом Эрже, в 1929 году. Это высококонцентрированная антикоммунистическая агитка, повествующая о том, как же ужасно жилось в СССР, какая кровавая там гэбня, как у честных и добрых кулаков отнимают зерно и как храбрый Тинтин вербуется в Красную Армию, чтобы раскусить коварные планы большевиков. Чтобы как-то отмазаться от этого дерьма, Эрже потом сказал, что нарисовал его по пожеланию аббата Норбера Валле, убеждённого антикоммуниста и поклонника Муссолини и фашизма. В 30-е Эрже даже отозвал этот альбом из обращения, чтобы забыть о нём, как о страшном сне — критики обосрали его со всех направлений, настолько это было плохо. Что ещё нужно знать об Эрже, чтобы лучше понять, что это за человек? А то, что в 1944 году, после того, как Бельгию освободили союзники, Эрже обвинили в пособничестве нацистам, после чего арестовали за коллаборационизм. Обвинения были сняты в 1946 году, но тогда союзники уже перешли к политике всепрощения, поэтому это ничего не доказывает. Впрочем, народ не обманешь — Эрже осуждали за коллаборационизм до конца его жизни, причём он даже подумывал переехать в Аргентину, наверное, в поисках людей, которые его точно понимают и с которыми он крепко сдружился во время оккупации Бельгии — кстати, в Аргентине в то время жил ещё один человек, который тоже «просто выполнял приказы».