Настоящая история мадам Баттерфляй

ГЛАВА 15

Тело, неподвижно лежащее на больничной койке последние четыре дня, наконец пошевелилось, и Тёо-Тёо попыталась открыть глаза, болезненно щурясь в свете послеполуденного солнца, сочащегося в комнату через открытые окна.

Где она? Почему она не с отцом в краю вечного покоя? Все должно было быть совсем не так!

Она попыталась открыть глаза, но шею пронзила обжигающая боль, ослепив ее на мгновение, и она упала обратно на мягкую белую подушку.

Кто-то шевельнулся рядом с кроватью и стал бережно разминать ей руку, отчего в тело медленно вернулись жизнь и тепло. Тёо-Тёо узнала утешительное прикосновение: то была ее служанка, Судзуки.

— Это ты, Судзуки-сан? — прошептала она с трудом. Ее горло пересохло, и усилия, необходимые, чтобы произнести эти слова, вызывали сильную боль.

— Тсс, Тёо-Тёо-сан, молчите, ваша рана еще не зажила! Вы пролежали здесь без сознания четыре дня, ваше горло, наверное, совсем запеклось, я принесу вам воды.

Тёо-Тёо кивнула, благодарная служанке за то, что та находится с ней в этой холодной стерильной больнице. Если бы у нее не болели так сильно горло и глаза, она бы расплакалась из-за того, что все пошло не так. Она совершила дзигай и должна была умереть, а вместо этого очнулась с чудовищной болью в душе и теле.

Поток волшебной влаги устремился в пересохшее горло, медленно снимая с него напряжение, и Тёо-Тёо жадно пила, пока не опустошила чашку, которую принесла Судзуки.

— Зачем ты меня спасла, Судзуки-сан? — наконец спросила она. — Лучше умереть и воссоединиться с отцом, чем жить в позоре, после того как я отдала своего сына и даже не смогла успешно совершить дзигай!

— Это Шарплесс спас вас, Тёо-Тёо-сан, — ответила Судзуки. — Когда я нашла вас после вашей попытки совершить дзигай, я запаниковала и не знала, куда бежать за помощью. По счастью, Шарплесс зашел нас проведать и донес вас, завернутую в футон, до самой больницы.

— Я не должна была остаться в живых, чтобы сказать это, но мне жаль, что я причинила вам с Шарплессом-сан столько хлопот! Я не забыла о тебе, Судзуки, ты — вся моя семья, поэтому я оставила тебе дом и все свои деньги, чтобы у тебя было жилье и достаточно средств к существованию на то время, пока ты не решишь, что делать дальше.

— Да, я знаю, Тёо-Тёо-сан, я прочитала вашу записку, и она еще сильнее убедила меня, что вы не должны меня покидать, потому что у меня тоже никого больше нет, — кивнула Судзуки. — Обещайте, что вы не нарушите кодекс дзигай, который предписывает, что вы можете совершить попытку лишь единожды и, потерпев неудачу, обязаны покориться судьбе и жить дальше.

— Да, я подчинюсь кодексу, Судзуки, я должна! По какой-то причине судьба распорядилась оставить меня в живых, возможно, однажды я буду нужна Дзинсэю и должна остаться в этом мире, чтобы ответить на его призыв! Я решила: как только окрепну, стану писать моему малышу по несколько строчек каждую ночь, и с божьей помощью он когда-нибудь найдет мои письма и узнает, что мать не забывала о нем ни на один день своей жизни.

— В нашей деревне, когда выдается неурожайный год, говорят: проживай жизнь день за днем, как читаешь книгу, страница за страницей, — сказала Судзуки, — и никто от этого еще не умирал!

Она была счастлива, что на лице хозяйки снова появились краски, а вместе с ними вернулась решимость жить дальше. Судзуки мысленно пообещала себе сходить в святилище и поблагодарить богов за то, что сохранили Тёо-Тёо жизнь, несмотря на столь тщательно выполненный ритуал дзигай.

Насколько она знала, очень немногие мужчины и женщины оставались в живых после сэппуку[11] и дзигай, поэтому была просто счастлива, что судьба по какой-то причине пощадила Тёо-Тёо, и остальное не имело для нее значения.

Положив ладонь на руку хозяйке, Судзуки добавила:

— Жизнь пройдет полный круг, однажды оба конца соединятся здесь, в Нагасаки, и вы снова увидитесь со своим сыном, Дзинсэем!

Тёо-Тёо кивнула и, закрыв глаза, медленно погрузилась в глубокий сон. От окаю[12], риса и супа, которые заставила ее съесть Судзуки, она почувствовала себя сытой и сонной — это было хорошее чувство, означающее, что она набирается сил.

Крошечная ладошка потянулась потрепать ее по щеке, в комнате послышался знакомый смех, и солнечный луч позолотил маленькую головку у нее на груди. Дзинсэй вернулся к ней в объятия, и жизнь снова наполнилась светом.

Но это был только сон, и, проснувшись, Тёо-Тёо увидела вокруг себя море незнакомых лиц, врача с отрядом медсестер, проверявших ее состояние, а за их спинами тревожно топталась Судзуки.

«Сон… всего лишь сон…»

В руках и на душе у нее было пусто, и Тёо-Тёо пришлось приложить усилие, чтобы держать себя в руках в присутствии незнакомцев.

«Помни слова Судзуки: живи каждый день как читаешь книгу, страница за страницей», — повторяла она про себя, словно мантру, пока медики делали заметки, прежде чем уйти, удовлетворившись ее состоянием.

Судзуки подскочила к ее кровати и с воодушевлением сообщила:

— Только что медсестра сказала мне, что вам гораздо лучше и, возможно, уже послезавтра вы сможете вернуться домой! Жду не дождусь, когда мы снова будем дома!

Тёо-Тёо кивнула, пытаясь выказать больше энтузиазма, чем чувствовала. Она была не против остаться в больнице, потому что та служила ей убежищем, где ей нужно было думать только о том, чтобы поправиться, и ее не тревожили никакие демоны.

Бедная Судзуки, последние несколько дней стали для служанки такими тяжелыми, что удивительно, как это она не собрала вещи и не отправилась обратно в деревню!

На следующий день в больнице поднялась суматоха, потому что Тёо-Тёо-сан пришел проведать мистер Шарплесс из американского консульства. Персонал никак не мог взять в толк, почему дипломат из посольства нес на руках умирающую девушку всю дорогу до больницы, и им оставалось лишь шепотом обмениваться предположениями.

Шарплесс сообщил руководству больницы об обстоятельствах Тёо-Тёо и роли, которую в них сыграл Бенджамин Пинкертон, потому что опасался, как бы персонал в своих домыслах не приписал эту роль ему самому.

Однако на этом он и остановился: все равно репутацию можно защитить лишь до определенной степени.

— Уж не знаю, благодарить ли мне вас, Шарплесс-сан, но я слышала, что вы несли меня на руках всю дорогу сюда, — первое, что сказала Тёо-Тёо, завидев американского дипломата.

— Приятно было бы услышать «спасибо», — насмешливо ответил Шарплесс, но улыбнулся: он чувствовал неимоверное облегчение от того, что Тёо-Тёо выкарабкалась, избавив его от множества неприятностей, объяснений и ответственности за случившееся.

— Нет, Шарплесс-сан, — не согласилась Тёо-Тёо. — Я желала умереть, а вы мне помешали, поэтому я не могу вас благодарить.

Шарплесс знал, что не стоит с ней спорить, поэтому промолчал. Ему вспомнился совет, который он получил, когда только приехал, чтобы занять свой пост в Нагасаки: «Когда вы в чем-то не согласны с японцем, пожалуйста, не пытайтесь возражать по-американски. Не в их культуре спорить, они просто замолкают и остаются при своем мнении!»

Несколько дней назад он отправил Пинкертону сообщение, в котором безо всяких экивоков рассказал, что случилось, и заявил, что это его вина. Почти сразу же пришел ответ с многословными извинениями, предложением послать Тёо-Тёо некую сумму денег и запоздалой просьбой сообщить ей, что у Дзинсэя все прекрасно.

Шарплесс передал извинения и предложение денег, но ничего не сказал о Дзинсэе, потому что видел, что несчастная мать, которая только-только начала принимать пищу, еще слишком тяжело переживает утрату.

— Рад, что вы выглядите намного лучше, Тёо-Тёо-сан, — сказал он и медленно опустился на жесткий деревянный стул возле ее постели, все еще чувствуя боль в спине оттого, что несколько дней назад нес Тёо-Тёо на руках три километра. Такая боль могла пройти нескоро — еще одна претензия, которую он предъявит Бенджамину Пинкертону, когда однажды вернется в Америку.

— Врачи говорят, что через два дня я смогу вернуться домой, Шарплесс-сан, — прервал его размышления тихий голос Тёо-Тёо. — Мне не хочется отсюда уходить, но я знаю, что не могу остаться здесь навсегда.

Хотя Тёо-Тёо еще сердилась на американского дипломата, она все равно была рада его видеть — его присутствие и поддержка каким-то образом утешили ее, помогли почувствовать себя в безопасности.

— Я снова стану сильной ради своего сына, Дзинсэя, — продолжала она тем же далеким голосом. — И каждый день буду писать ему письмо. Когда вы поедете обратно в Америку, вы возьмете с собой эти письма, Шарплесс-сан? Может быть, когда-нибудь он их прочитает.

— Да, конечно, — ответил он, скорее чтобы просто подбодрить ее, и у него получилось.

На этот раз Тёо-Тёо улыбнулась настоящей улыбкой, отразившейся в ее глазах, и сказала:

— Спасибо, это все, о чем я прошу.

Она немного поговорила с ним на запинающемся английском, и, когда Шарплесс собрался уходить, на душе у него было спокойно: теперь он знал, что с ней все будет хорошо.

К тому времени, как Тёо-Тёо выписали из больницы, в доме стараниями Судзуки не осталось ничего, что напоминало бы о случившейся здесь трагедии, кроме порванного татами посреди гостиной, с которым она ничего не смогла поделать.

Еще Судзуки сложила все игрушки и другие вещи Дзинсэя в мешок и убрала в осиирэ[13], подальше от глаз хозяйки. Она не хотела, чтобы напоминание об утраченном сыне спровоцировало новый приступ депрессии. Чистка была такой тщательной, что казалось, будто ребенка никогда не существовало — будто они с Тёо-Тёо вернулись в те дни, когда были только вдвоем.

К удивлению Судзуки, хозяйка, едва войдя в дом, повернулась к ней и резко спросила:

— Где вещи Дзинсэя?

— Я все их убрала, Тёо-Тёо-сан, подумала, что вам в вашем нынешнем состоянии не захочется напоминаний, — извиняющимся тоном ответила Судзуки.

— Нет, Судзуки, верни их на место, — велела Тёо-Тёо. — Когда я вижу вокруг его вещи, у меня на душе мир, потому что я знаю, что когда-нибудь мы снова встретимся. И сейчас мне нужна эта надежда.

Судзуки поколебалась, но не могла ослушаться приказа госпожи, поэтому неохотно достала вещи Дзинсэя, которые так надежно спрятала.

Тёо-Тёо зарылась лицом в детскую одежду, особенно в матросский костюмчик, который когда-то купила ему Судзуки, и стала вдыхать запах своего ребенка — это было все, что у нее осталось. Она велела, чтобы Судзуки вернула маленькую деревянную лошадь-качалку в угол комнаты, где та стояла раньше, чтобы Тёо-Тёо могла видеть ее каждый день.

Больница была для нее убежищем в первые дни после трагедии, но теперь, когда все успокоилось, она была рада, что вернулась домой. Однако перед ней стояли неодолимые трудности, в том числе и вопрос, как ей теперь жить дальше, что делать со своей жизнью.