Неаполитанские хроники

I

Я уже объяснил вам, дорогие читатели, какие соображения удерживают меня в Неаполе.

По необходимости оставаясь в Неаполе, я могу вести с вами разговоры исключительно на неаполитанские темы, но, по здравом размышлении, мне показалось, что вам, живущим в Париже, подобные беседы будут, возможно, куда интереснее, чем беседы на парижские темы. О том, что происходит у вас на глазах и что вы знаете не хуже меня, мне и в самом деле мало что удалось бы вам рассказать.

Но в отношении Неаполя картина другая, ибо здесь происходит то, что не происходит нигде более.

Не знаю, почему Неаполь называют Южной Италией. Неаполь, Калабрия, Сицилия — это по-прежнему Великая Греция; Неаполь — это внук Афин, неаполитанцы — это потомки Демосфена и Алкивиада, хотя потомки весьма далекие во всех смыслах слова.

Иначе обстоит дело с сицилийцами. Норманнские и сарацинские вторжения оставили в Сицилии явный и глубокий след, и тамошнее население вобрало в себя три основных начала: греческое, сарацинское и норманнское.

В Палермо зачастую можно встретить женщину со светлыми волосами, как у норманнки, бархатными глазами, как у сарацинки, и точеным станом, как у гречанки.

По натуре своей сицилийцы не только артистичны, как древние греки, но еще и гостеприимны, как сарацины, и пышнолюбивы, как норманны.

В Неаполе женщины редко бывают красивыми. Наделенные очень красивыми глазами, очень красивыми волосами и очень красивыми зубами — трех этих качеств вполне хватило бы, чтобы сделать француженку очаровательной, — они едва дотягивают до того, чтобы быть привлекательными.

Что до пышнолюбия, то оно здесь редкость; что до гостеприимности, то его здесь нет вовсе.

Я нахожусь в Неаполе уже полтора года, но не припомню, чтобы за эти полтора года хоть один неаполитанец предложил мне переступить порог его дома.

На Сицилии передо мной распахивались двери всех домов, все виллы вокруг были предоставлены в мое распоряжение, и я мог бы оставаться там десять лет, ни разу не отобедав у себя дома.

Что особенно поражает иностранца, приехавшего в Неаполь, так это страшная грязь на улицах; в городе нет ни одной улицы, по которой можно было бы пройти пешком в начищенной обуви. Уже более года пьемонтцы следят здесь за порядком, но они так и не сподобились создать корпорацию метельщиков и очистить город.

На самых оживленных улицах Неаполя вы наткнетесь на свиней, которые в поисках корма роются в сточных канавах и кучах мусора, точь-в-точь, как это бывает в самых бедных бретонских деревнях.

И свиньи, надо сказать, еще не самые грязные из сотрапезничающих здесь существ: на каждом шагу вы встречаете нищего, который показывает вам свою искалеченную руку, изъеденное оспой лицо, покрытую лишаями грудь и, привязавшись к вам, неотступно идет следом за вами, словно Эрнани за Карлом V.

Если вы находитесь в коляске и ваша коляска останавливается у магазина, ее тотчас же окружает целая толпа попрошаек, которые взывают к вашей жалости, выставляя напоказ самые ужасающие уродства. Если вы дадите милостыню одному, вы пропали; давать придется всем, и содержимое вашего кошелька очень скоро иссякнет.

Своими повадками эти попрошайки напоминают мух; от них невозможно защититься, их невозможно прогнать. Они залезают на подножки вашей коляски, входят вместе с вами в кафе и лавки, ждут вас, сидя на корточках, у двери вашей гостиницы.

Неаполитанцам так часто говорили, что почва у них самая плодородная на земле, небо самое прекрасное на свете, а море самое прозрачное, что они стали воспринимать все это как свои собственные заслуги и нисколько не пеклись о том, чтобы возблагодарить Бога за эти небесные дары тем единственным благодарением, какое угодно Всевышнему, то есть трудом.

Примечательно и неоспоримо верно, что чем больше природа дала какому-нибудь краю, тем меньше живущий в этом краю человек полагает себя обязанным трудиться.

Находясь в Неаполе, не рассчитывайте нанести визит или предпринять какое-нибудь дело в промежутке от двух до пяти часов дня; все кругом спят и по собственной воле вычеркивают из жизни по три часа ежедневно.

Сегодня много внимания уделяется войне, раскалывающей Америку на южные и северные штаты; все полагают, что причины ее коренятся в социальных вопросах; мы же полагаем, что дело тут в различии темпераментов.

Американцы, проживающие в северных штатах, с их суровым климатом, испытывают потребность в труде и охотно посвящают работе, даже физической, семь или восемь часов в день.

Американцы, проживающие в южных штатах, с их изнуряюще жарким климатом, — а почти все они переселились туда с севера, — стремятся лишь к покою и считают необходимым сохранить своих чернокожих рабов, чтобы принуждать их к работе, которую сами они выполнять не в состоянии.

И действительно, негры из Сенегала, Гвинеи и Зангебара, привыкшие у себя на родине к жаре в пятьдесят — шестьдесят градусов и столкнувшиеся всего лишь с тридцатью пятью-сорока градусами в Новом Орлеане, оказываются в прохладном климате и работают, чтобы согреться.

Все относительно. В Архангельске и Торнио врачи отправляют больных чахоткой в Санкт-Петербург, подобно тому, как у нас их отправляют в Ниццу и Йер.

Как итог, в Неаполе существует множество своеобразных промыслов, которых нет более нигде.

Я уже рассказывал вам о промысле, связанном с сигарными окурками; так вот, сам по себе он дает средства к существованию трем или четырем тысячам человек; попрошайничество обеспечивает пропитание не менее двадцати тысяч человек; ловля рыбы и ее продажа позволяет кормиться еще двадцати тысячам, а в Санта Лючии имеется целая людская свора, живущая за счет привилегии, которую даровал ей король Фердинанд в награду за сожженных, зарезанных, повешенных, расчлененных, зажаренных и съеденных в 1799 году патриотов.

Эти люди продают, по цене в одно су за бутылку, сернистую воду и железистую воду, обладающую легким слабительным действием; на протяжении трех месяцев в году все в Неаполе освежают себе кровь и очищают желудок.

Вдоль всего морского берега, прямо под открытым небом, стоят ряды ватер-клозетов, в каждом из которых, приняв самую бесхитростную позу на свете и греясь на солнышке, кто-то дожидается слабительного действия этой воды. И если вы скажете этим славным людям, что то, чем они занимаются прямо под открытым небом и на виду у всех, не принято делать так нигде в мире, они чрезвычайно удивятся.

Слово «стыдливость» не имеет точного эквивалента в неаполитанском наречии.

Так, пока длится лето, под моими окнами около полусотни ныряльщиков ловят морских ежей, мидий, венерок — короче, добывают морские ракушки различных видов, именуемые съедобными моллюсками. Всю свою жизнь они только и делают, что кувыркаются, словно морские свиньи, и, совершая эти кувырки, попеременно выставляют напоказ то свою голову, то зад, то ноги, причем всего лишь в пятидесяти шагах от берега.

Однако мне никогда не доводилось слышать, чтобы хоть одна женщина сочла это неприличным.

Этих бедняг вы и кнутом не заставите выполнять работу, которая не только не навредила бы их здоровью, но и укрепила бы его, однако они добровольно и даже с известным сладострастием выполняют работу, которая убьет их, прежде чем они доживут до пятидесяти лет.

Вынужденные проводить часть своей жизни под водой и сдерживать дыхание секунд на пятнадцать, а то и на двадцать пять, почти все они, будучи еще совсем молодыми, умирают от разрыва аневризмы.

Знаете, сколько они зарабатывают в день? От семи до восьми су.

Любая другая работа принесла бы им тридцать су.

Правда, в Неаполе есть сословие, состоящее из двадцати пяти или тридцати тысяч человек, которые зарабатывают от двух до четырех франков в день, ничего при этом не делая.

— Что же это за сливки общества такие? — спросите вы.

Об этом я расскажу вам в нашей следующей беседе.

II

Дорогие читатели!

Те сливки общества, о которых я обещал рассказать вам в нашей последней беседе, это каморристы.

— А кто такие каморристы? — спросите вы.

— Члены Каморры.

— Но что такое Каморра?

Если бы вы находились в Неаполе, я бы ответил вам очень просто: Каморра это Каморра, но вы находитесь во Франции, а раз так, я попытаюсь объяснить вам, что такое Каморра.

Каморра имеет испанское происхождение; в испанском языке слово «camorra» означает: «драка», «ссора», «стычка».

Испания, как вы знаете, пришла в Неаполь не только с Альфонсом Арагонским, проникшим туда через акведук, но и с доном Карлосом, герцогом Пармским, сыном Филиппа V, внуком Великого дофина, правнуком Людовика XIV. Тем самым доном Карлосом, который после смерти своего брата Фердинанда оставил неаполитанский трон своему семилетнему сыну и вернулся в Мадрид, чтобы править там под именем Карл III.

Так вот, в это трудно поверить, но, покинув Неаполь, то есть, как я уже заверял вас, самый грязный после Константинополя город на свете, он обнаружил, что Мадрид куда грязнее Неаполя!

Этот славный король, бесспорно лучший из всех королей в силу божественного права, каких имел Неаполь, был исполнен прекрасных замыслов: видя, что в Мадриде царит страшная грязь, он решил сделать то, что пьемонтцы так и не смогли еще сделать в Неаполе, — очистить город.

И что, как вы думаете, в ответ сделал Мадрид? Осыпал его благодарностями?

Как бы не так! Мадрид восстал; но Карл III стоял на своем, и Мадрид был очищен.

«Люди как дети, — философски заметил Карл III, — когда их моют, они плачут».

Любопытно, однако, что во время этого восстания наука пришла на помощь косности. Врачи заявили, что воздух в Мадриде, самый что ни на есть здоровый, является таковым, по их мнению, исключительно благодаря составляющим его элементам, которые насыщают и пересыщают его азотом, и потому, на их взгляд, чистота улиц неизбежно должна была отчасти лишить атмосферу Мадрида ее целебных свойств.

Мадрид плакал, но, волей-неволей, оказался отмыт дочиста.

Так вот, покидая Неаполь, этот славный король оставил там министра по имени Тануччи и корпорацию под названием Каморра.

Заняться министром Тануччи предоставим истории, а сами поговорим о Каморре.

Каморра является своего рода тайным обществом, которое, как и все прочие тайные общества, в конечном счете подменяет собой государство. Каморра — это полная противоположность Святой Феме.

Святая Феме карала преступника, до которого человеческое правосудие не могло дотянуться, судом настолько незримым и зловещим, что его вполне можно было принять за небесный суд.

Каморра оставляет безнаказанными грабежи и убийства, порождает леность, вознаграждает зло, превозносит преступление.

Каморра — это единственная реальная сила, которой подчиняется Неаполь. Фердинанд II, Франциск II, Гарибальди, Фарини, Нигра, Сан Мартино, Чальдини, Ла Мармора — все они были лишь видимостью власти: подлинная, скрытая власть находится в руках Каморры.

Любой начальник полиции, который попытается следить за порядком в Неаполе, не прибегая к помощи Каморры, заранее обречен и потерпит провал уже через две недели; за последние пятнадцать месяцев в Неаполе сменилось десять начальников полиции и семь генеральных наместников.

Начальники полиции удерживаются на должности полтора месяца, генеральные наместники — два месяца.

— Ну и сколько каморристов в Неаполе? — спросите вы.

Спросите еще, сколько галек на морском берегу в Дьеппе. Да разве кто-нибудь знает, сколько каморристов в Неаполе! Сказать, что их от пятнадцати до тридцати тысяч, не будет сильным преувеличением.

— А по каким внешним признакам распознают каморристов?

По их бархатным сюртукам ярких цветов, галстукам нежных тонов, переплетающимся гирляндам часовых цепочек на пестрых жилетах, пальцам, унизанным перстнями по самый ноготь, и длинным ротанговым тростям.

Каморрист преспокойно дает деньги под залог и под лихвенные проценты. Все эти цепочки, перстни и прочие украшения, сияющие на нем, всего лишь оставленные в качестве залога ценности, которые он честно возвратит, если заем будет честно возвращен в назначенный день, и оставит себе, если должник запоздает.

Каморрист — это ходячий ломбард.

Оставим пока каморриста, к которому мы еще вернемся, и перейдем к Каморре.

Выше уже было сказано, что Каморра имеет испанское происхождение. Ее след можно отыскать в хрониках царствования Карла III, но, безусловно, она восходит ко временам более далеким. По всей вероятности — а исходить в данном случае мы можем лишь из вероятности, — создание Каморры в Испании восходит к эпохе завоевания Америки и рассеянию людей авантюрного толка по всему свету.

В жизни государств бывают периоды переизбытка населения, когда народу вдруг становится тесно в привычных границах и он расселяется по всему миру. Испания пребывала в одном из таких периодов, когда в 1503 году Фердинанд Католик захватил Неаполь.

Нет сомнений, что сообщество, имевшее целью взаимную поддержку, создано было людьми перекати-поле; возможно, что и разбой, неискоренимый в Калабрии и Абруццо, является всего лишь одним из ответвлений Каморры.

Каморра, как и немецкая Святая Феме, располагает своим незримым судилищем, которое судит и карает не только сторонних людей, способных причинить ей вред, но и своих собственных членов, не сдержавших обязательств, взятых ими на себя в момент посвящения.

У нее имеется три степени наказания:

b a s t o n a t a, то есть битье палкой;

s f г e g i о, то есть удар бритвой;

c o l t e l l a t a, то есть удар ножом.

B a s t o n a t a укладывает вас на две недели в постель.

S f r e g i o клеймит вас на всю жизнь.

C o l t e l l a t a убивает вас.

В старых французских комедиях в шутку говорят: «Я отдубашу тебя палкой!» — и никогда не дубасят.

У южных народов шутка куда мрачнее. У них говорят: «Я ударю тебя ножом!» — и обязательно ударяют.

В Неаполе убийство человека всего лишь взмах рукой.

И потому убийство никогда не карается здесь смертью, иначе палач вконец разорил бы муниципалитет.

III

Следует отметить, дорогие читатели, что особенно большую силу Каморра набрала в 1821 году, в царствование Фердинанда I, и в 1848 году, в царствование Фердинанда II.

Вспомним убийство Джанпьетро: он пал в 1821 году на пороге собственного дома, пораженный сорока двумя кинжальными ударами, причем все они были нанесены одним и тем же клинком, который убийцы в масках передавали из рук в руки.

Вспомним убийство Росси, который в 1848 году рухнул на ступени Римского парламента и с убийцей которого мы каждый день сталкиваемся на улице Толедо и улице Кьяйя.

Все это дело рук Каморры.

В 1848 году даже Поэрио был вынужден примкнуть к каморристам.

К любому человеку, который попадает в тюрьму, причем нисколько не важно, по какой причине он там оказывается, — поспешим заметить, однако, что политические заключенные всегда вызывают известное уважение, — так вот, повторяю, к любому человеку, который попадает в тюрьму, в тот же день является какой-то незнакомец, с отменной вежливостью приветствует узника и спрашивает его, какую сумму он желает дать на масло.

Такова обычная формула: масло питает лампу, лампа — это свет, свет — это жизнь.

Если узнику невдомек, о каком масле идет речь, ему дают необходимое разъяснение.

Если узник богат и чувство страха или просто хорошее настроение делает его щедрым, то нет таких проявлений предупредительности и услужливости, какие ему не оказывали бы во все время его пребывания в тюрьме каморристы и, рикошетом, тюремные надзиратели, ибо почти все они либо сами каморристы, либо находятся в подчинении у Каморры. Если же, напротив, он беден или скуп и отказывается платить дань, то нет таких издевательств и мучений, каким его не подвергали бы.

Само собой разумеется, что эта дань, сколь бы значительной или мизерной она ни была, поступает в общий котел и используется для выплаты жалованья, которое каждый каморрист получает ежедневно.

Я знавал одного старого калабрийского священника, которого в пору его молодости посадили в Палаццо Капуано, бывший дворец, превращенный испанцами в тюрьму. Как только он был помещен в камеру, ему нанесли неизбежный в таких случаях визит. Бедный священник не имел ни гроша за душой и, естественно, ничего дать не мог; он признался в своей нищете, однако тот, кому было поручено взимать дань, ни за что не хотел в это поверить, так что вскоре их разговор превратился в пререкания, а из пререканий — в сплошные угрозы.

Священник был калабриец и, следственно, отличался храбростью: терпение его истощилось.

— Будь у меня нож, как у тебя, — сказал он каморристу, — ты не посмел бы говорить со мной так нагло.

— За этим дело не станет, — ответил каморрист, который тоже был храбр от природы (любой каморрист храбр, ведь если бы у него недоставало храбрости, то, учитывая испытания, каким подвергают соискателей, его не приняли бы в Каморру), — сейчас тебе раздобудут нож.

Он вышел и спустя какое-то время вернулся с двумя ножами, словно дуэлянт с двумя шпагами.

Священник, в юности не раз поигрывавший ножом, припомнил свои навыки по части фехтования и действовал так ловко, что вскоре уложил противника на пол.

Затем, весьма опасаясь, что теперь на него взвалят ответственность за две тяжелые провинности вместо одной, он позвал тюремного надзирателя.

Надзиратель, благодаря похвальбе каморриста заранее знавший о том, что должно было произойти, взглянул на раненого, потом на священника, уважительно поприветствовал священника и унес раненого, промолвив:

— Так ему и надо! Мог бы и половчее быть.

На другой день, проснувшись, священник обнаружил у своего изголовья четыре карлино. Каморра, не посоветовавшись с ним, сочла, что он достоин быть принятым в корпорацию, как это случилось с мнимым больным Мольера. Четыре карлино составляли жалованье, полагавшееся ему как каморристу третьего разряда.

И в течение семи лет, пока он находился в тюрьме, не было ни одного дня, когда ему не выплатили бы этого жалованья; располагая четырьмя карлино, он раздавал милостыню неимущим заключенным.

Дадим представление о размахе, который приобрела деятельность Каморры.

Вот, скажем, вы садитесь в наемную коляску; какой-то незнакомый вам человек, по-видимому, приятель извозчика, садится на козлы рядом с ним.

Это каморрист.

Извозчик должен отдать ему десятую часть того, что получит от вас, хотя единственный труд этого человека заключается в том, что он посидит на козлах, пока вы будете кататься в коляске.

Фруктовщик въезжает в Неаполь; каморрист поджидает его у заставы, пересчитывает фрукты и оценивает их стоимость; продавец дынь, фиг, персиков, груш и винограда должен отдать ему десятую часть названной им суммы. Неаполю, который по призыву Мазаньелло поднял восстание, чтобы не платить налог на фрукты, введенный герцогом де Аркосом, никогда не приходит мысль восстать против каморристов; правда, в Неаполе никогда не было другого Мазаньелло.

Каморра взимает пошлину со всего: с лодок, с товаров на таможне, с мастерских, с кафе, с публичных домов и с игорных заведений. Сегодня, когда издаются газеты, ее притязания распространяются и на газеты. В Неаполе простаивают сто киосков, поскольку их собственник не смог договориться с каморристами и никто не осмеливается арендовать их.

Ничто не ускользает от Каморры, но какой король даровал ей подобную привилегию? Да никакой. Кто дал ей такое право? Да никто.

Она присвоила его себе: «Ego sum leo».[14]

Впрочем, мы намерены предъявить вам, насколько это позволят правила приличия, законы Каморры, существовавшие при Бурбонах, но следует сказать, что смена династии, если и изменила эти законы, то весьма незначительно. Данный свод законов передал в мои руки один каморрист: мне посчастливилось оказать ему услугу в тот момент, когда его одолевали невзгоды, и в знак признательности он снабдил меня этим драгоценным документом.

Я перевел его как можно точнее, сохраняя характерные особенности, да и отчасти стиль оригинала.

Хотя, пожалуй, на сегодня хватит, иначе это заведет нас чересчур далеко: с законами Каморры вы ознакомитесь в нашей следующей беседе.

IV

Дорогие читатели!

Мы обещали ознакомить вас со сводом законов Каморры; вот он.

У каморристов есть свой отдельный образ правления и свое собственное законодательство, ими же и разработанное; они признают лишь этот образ правления и подчиняются лишь этому законодательству.

Каморрист, когда его принимают в сообщество, должен принести клятву, что никогда, ни по какой причине, даже при угрозе жизни, не предаст каморристский комитет, поддерживаемый правительством.[15]

Для начала каморрист должен побыть контрабандистом под защитой полиции.

С каждого получаемого им пиастра[16] каморрист должен отдать четыре карлиноквартальному комиссару, который обязан поделиться этими четырьмя карлино с дежурным инспектором, приставом и бригадиром.[17]

Каморрист имеет право являться во все общественные места, публичные дома, рестораны, бильярдные залы, посещать всякого рода рынки, продуктовые лавки, таможни, железнодорожные вокзалы и стоянки наемных экипажей; он имеет право взимать по одному грано с каждой поездки, выполненной извозчиком, и по одному грано с каждого карлино, поставленного на кон игроком; хозяин кафе должен выплачивать ему определенную часть своей прибыли раз в неделю, и то же самое должен делать любой собственник ресторана; любой носильщик, работающий на железнодорожных вокзалах, должен отдавать ему по одному грано с каждого карлино, и точно такая же пошлина наложена на любого приезжающего из деревни фруктовщика, который привозит пятьдесят корзин фруктов и должен отдавать ему по одному грано с каждой корзины.

На таможне любой владелец товаров должен платить каморристу по два карлино за каждую телегу, равно как и любой владелец публичного дома должен платить каморристам по два карлино за каждую женщину, состоящую у него на полном пансионе.

Любой r u f f i a n o[18] должен платить каморристам по одному карлино в неделю.

Любое купальное заведение должно платить каморристам по шесть карлино в неделю на протяжении всего купального сезона.

Все каморристы находятся в подчинении у начальника, именуемого генералом. Генерала переизбирают каждый год; любой каморрист охотнее всего отдаст свой голос за соискателя, обретающегося на острове Понца.[19]

Оставшаяся часть устава не подразделяется на статьи и имеет вид всего лишь наставления, обязательного к исполнению.

Деньги Каморры должны использоваться прежде всего для выплат:

— полиции, которая ей покровительствует;

— затем высшим руководителям Каморры, пребывающим на каторге;

— затем, в соответствии с их чинами, командирам каморристов, но прежде всех прочих, сразу после полиции, генералу.

Генерал получает четыре доли.

Командиры каморристов во всех кварталах — две доли.

Рядовой каморрист — одну долю.

Каморрист-стажер получает по одному грано с дуката, вместо одного грана с карлино, до тех пор пока не получит звание штатного каморриста.

Но, чтобы достичь этого звания, ему необходимо пройти испытание.

Испытание состоит в том, чтобы сразиться на ножах со своим начальником.

Если начальник остается доволен его образом действий в этой своеобразной дуэли, он пишет генералу, что стажер такой-то достоин его благосклонности, и добавляет, что полагает своим долгом представить его комитету как человека, имеющего право на звание штатного каморриста.

Основываясь на этой рекомендации, генерал пишет начальникам квартала, к которому принадлежит стажер:

«Можете принять стажера такого-то в каморристы».

В тот день, когда стажер становится штатным каморристом, он в присутствии всего сообщества обязан принести клятву.

После того как клятва принесена, все каморристы обнажают свои ножи, скрещивают их над распятием и торжественно заявляют, что всякий, кто предаст Каморру, будет убит, причем полиция не обратит на это никакого внимания.

Затем, после того как клятва принесена и угроза озвучена, все обнимаются и идут на совместную трапезу; но, поскольку на такого рода сходках обычно присутствует более трех тысяч человек, лишь новоявленного каморриста допускают к столу начальников, в иерархии сообщества занимающих место непосредственно после генерала: все остальные разбредаются по окрестностям города.

На другой день после церемонии посвящения новоявленный каморрист является к полицейскому комиссару своего квартала и, представившись ему, произносит ритуальные слова:

— Вы видите нового работника, получившего право надзирать над кварталом.

После чего он вручает комиссару десять пиастров.

Комиссар, в свой черед, сообщает префекту полиции, что в таком-то квартале приступил к делам новый каморрист.

Каморра, со своей стороны, желая заручиться покровительством своему новому члену со стороны префекта полиции, подносит ему в конце месяца полис[20] на сто дукатов.

Каждый год Каморра устраивает собрание, дабы префект мог отобрать двенадцать ее членов, которые поступают к нему на службу с ежемесячным окладом в сто дукатов.

Если каморриста признают подлецом и негодяем, он подлежит изгнанию из сообщества и должен вернуть нож начальнику, в подчинении у которого состоит и который предупреждает его в присутствии всех остальных, что если он откроет тайны Каморры, то будет без всякой жалости убит.

Любой каморрист, изгнанный из сообщества, после этого годен лишь на то, чтобы сделаться вором.

Когда Каморра решает, что она должна покарать одного из своих членов, собираются двенадцать начальников, судят виновного в его отсутствие и тянут жребий, кому будет поручено осуществить мщение.

Как только бумажку с именем одного из присутствующих вытащили из шляпы, он должен убить — или быть убитым.

После революции в Неаполе, во время своего прихода к власти, более всего пользовались услугами Каморры господа Либорио Романо и Спавента.

В последний месяц царствования Франциска II г-н Либорио Романо поддерживал спокойствие в Неаполе с помощью Каморры, которую он сделал противовесом полиции дворцовой камарильи.

Когда я находился в порту Неаполя и договаривался с Либорио Романо о сдаче города гарибальдийцам, он предоставил мне охрану из членов Каморры, находившихся под командованием одного из ее второстепенных начальников по имени Кола-Кола.

Этот человек, наделенный замечательным природным умом, оказался вовлечен в революцию 1848 года.

Когда он предстал перед судьей Наваррой, достойным преемником всех тех необычайно жестокосердых судей, которые на протяжении шестидесяти лет сокращали население Неаполя, Наварра приговорил его к сорока годам каторжных работ.

— Сорок лет, господин судья, — произнес Кола-Кола, — это очень много! Ну что ж, мы сделаем все, что в наших силах, а вы сделаете остальное.

Когда какой-то агент королевской полиции стал мешать мне, я указал на него Кола-Коле.

Кола-Кола арестовал его и посадил в тюрьму как реакционера.