Неизбежность

11 Халхин-Гол

Инспектируя войска, они проехали порядочно — на восток, на восток, прежде чем остановились в степи перекусить, попить чайку. Можно было завернуть в какую-нибудь часть — окрест по сопкам землянки и палатки, да и сопровождавший их командарм то робко, то настойчиво приглашал отведать его кухни, но Василевский решил: здесь, на воле, в укромном травянистом распадке. Машины свернули, притормозили. Пока маршалы разминались и мыли руки, был водружен большой, как бы пляжный, тент, под ним — походный столик, брезентовые стульчики. Маршалы сняли фуражки: лоб вверху — не тронутый солнцем, внизу — загорелый, как и у любого, кто находился в эти дни в монгольских степях.

Василевский с недоверием покосился на маленький, складной стул, а Малиновский сказал:

— Александр Михайлович, не сомневайтесь: выдержит.

Василевский осторожно сел, придвинулся к столу: бутерброды с колбасой, вареная курица, сыр, помидоры, огурцы, сдобные булочки. Запивали крепким горячим чаем — пар над кружками исчезал мгновенно — и неторопливо разговаривали.

Вытирая выступившую на лбу испарину, Василевский говорил:

— Наши с вами рекогносцировки, Родион Яковлевич, ознакомление с войсками, обсуждение обстановки с командованием армий, корпусов и дивизий вашего фронта подтверждают: необходимо внести изменения в ранее принятые решения и сократить сроки выполнения основных задач, предусмотренных директивой Ставки... И ваше мнение таково?

— Так точно... — ответил Малиновский и подумал: за эти дни пребывания в войсках сколько лиц прошло перед ними — командиры разных степеней на всевозможных совещаниях, на командно-штабных и войсковых учениях — нескончаемая череда лиц. Пехотинцы, танкисты, артиллеристы, минометчики, саперы, связисты, авиаторы — и с каждым родом войск знакомились детально, выясняли, насколько они готовы к наступлению, какие меры надо принять, чтобы повысить боеготовность, и принимали эти меры незамедлительно. Особое внимание уделяли уточнению ближайшей и последующих задач. Голова буквально пухла от забот!

— Мне думается, форсирование Большого Хингана танковой армией Кравченко возможно не на десятый день операции, как планировалось, а не позднее пятого дня. Не позднее!

— Я согласен, Александр Михайлович...

— Можно и нужно в значительной степени сократить сроки выхода общевойсковых армий на Маньчжурскую равнину... Овладеть Хайларским укрепрайоном войсками Тридцать шестой армии реально не на двенадцатый, а на десятый день операции... Думаю, на пять дней сократим сроки и для войск, действующих на правом фланге, в частности для Семнадцатой армии... Неплохо бы ужать и срок выхода конно-механизированной группы Плиева в районы Калгана и Долоннора...

— Ужмем! Объективные данные за это...

— Именно объективные! Субъективизмом, волевыми решениями тут не должно и пахнуть... Дальневосточные фронты тоже повысят темпы наступления... Взвесим все основательно и доложим в Ставку... Надеюсь, она утвердит наши предложения...

«Никогда не скажет — «мои», — подумал Малиновский, промокая носовым платком лицо и шею: чай утолял жажду, но незамедлительно выходил по́том.

Режущий свет солнца. Неподвижная духота, редкостный час почти безветрия. Каменистые и песчаные сопки. Барханы, барханы — кое-где в полыни и ковыле, кое-где голые, сыпучие. Песок — словно застывшие волны. Ковыль при ветре тоже ходит волнами. Как на море...

Василевский сказал:

— Это заботы, так сказать, сухопутные... Но нам же, Родион Яковлевич, предстоят и морские операции. Как известно, после начала Дальневосточной кампании планируем высадку десантов в Корее, на Южном Сахалине, на Курильских островах... Морской театр составит — с севера на юг — четыре тысячи миль! Представляете?

— Представляю, Александр Михайлович! — ответил Малиновский и подумал: «А моему фронту наступать в полосе шириною в две тысячи триста километров! Тоже что-то значит!»

— Мне и за флот отвечать перед Ставкой. За исход всей кампании — на суше, на море и в воздухе...

«Перед Сталиным отвечать... А там, где отвечать, всегда говорит о себе», — подумал Малиновский, напряженно слушая Василевского.

Тот налил из термоса еще чайку, отхлебнул, задумался. Потом сказал с той же задумчивостью:

— Флотским тяжеленько придется... Сложность в том, что морской театр разделен на зоны действий советского Военно-Морского Флота и американского. Зоны определены так, что в Японском море разграничительная линия проходит всего в ста — ста двадцати милях от нашего берега, а в Беринговом проливе кое-где даже в пятнадцати — двадцати милях! Это исключало действия нашего флота на всю оперативную глубину противника, существенно затрудняло ведение морской оперативной разведки... Заметьте: ограничение действий Тихоокеанского флота позволяло японским кораблям появляться у советских берегов, угрожая и флоту, и сухопутным войскам на приморских направлениях...

— Как же мы согласились на такое разделение морского театра войны?

— Учитывая заверение правительства США, что их военно-морские силы, а они мощны, развернут активные действия на море и тем самым будут способствовать наступательным операциям советских войск... Но лично я, между нами говоря, не очень верю этим обещаниям...

— Почему, Александр Михайлович?

— Мне кажется, со вступлением в войну Советского Союза американское правительство будет стремиться как можно скорее перебросить свои войска для оккупации собственно Японии. Все помыслы и средства нацелят на это... Да и вообще, как известно, американцы не отличаются обязательностью — как союзники... Вот вам свежий пример, опять-таки дальневосточный... Американцы выставили минные заграждения, в том числе и у корейского побережья — это наша операционная зона. Нам сейчас надо знать, где выставлены мины, чтобы не напороться. Запросили американцев. И что же, как вы думаете, они ответили? Отвётило морское министерство: да, у Сейсина и Расина в различное время выставлено свыше пятисот магнитных и акустических мин, однако координаты этих заграждений сообщить не можем, так как мины выставлены не флотом, а американской авиацией... Ответик?

— Да, излишней обязательностью наши союзники не обременены, — сказал Малиновский. — Меня крайне возмутило: во Владивостокский порт из Америки были доставлены грузовики в разобранном виде, наши шоферы и ремонтники стали их собирать, и тут-то чепе: при вскрытии упаковки выявилась недостача нескольких тысяч кузовов!

— Мне докладывали...

— Что это?

— Воровство. Или хуже...

— Наверное, хуже, Александр Михайлович... Пришлось срочно изготовлять кузова. Забайкальский фронт для этих работ выделил десять тысяч человек.

— Да и другие фронты не поскупились...

Они помолчали. Допили чай. Был убран столик. Но маршалы продолжали сидеть на хилых брезентовых стульчиках. Малиновский барабанил пальцами по подлокотникам, посматривал на Василевского: еще что-нибудь скажет? Он был признателен за то, что сдержанный, суховатый, порою и замкнутый Главком разговорился, и тон его был доверительный, товарищеский.

И Родион Яковлевич вдруг почувствовал: не касающиеся будто впрямую его, командующего Забайкальским фронтом, заботы далеких моряков-тихоокеанцев как бы высветили и его собственные, сугубо сухопутные заботы и помогли лишний раз понять: Забайкальский фронт — часть грандиозной военной машины, другие ее части — Дальневосточные фронты, флот и флотилии, воздушные армии и корпуса. И чтобы эта машина сработала на полную мощность, все ее части должны быть отлажены, и, конечно, важнейшая — Забайкальский фронт... Показалось, Василевский задремал: веки опустил, утопил себя в брезентовом стульчике, не шевелится. Устал. Да и он, Малиновский, притомился: какой день по войскам да по войскам. Но Александр Михайлович тут же открыл глаза и ясным голосом произнес:

— Родион Яковлевич! Находясь поблизости от Халхин-Гола, грешно было бы не навестить места, памятные по тридцать девятому году.

— Грешно, — согласился Малиновский. — Предлагаю поехать не откладывая. Километров около ста всего-то...

«Виллисы» заурчали, выбираясь из распадка. Ветровые стекла сверкнули отсветом, песчаная пыль потянулась хвостом за машинами. На кочках, на вымоинах встряхивало, и Малиновский хватался за скобу. Похватаешься! Ежели тебя так вот швыряет туда-сюда. За эти дни намотали на колеса сотни километров, и ушибленные бока ныли, и поясница ныла от многочасового сидения в «виллисе».

Да, так-то вот раскатывает он в машинах. А тогда, двадцать четвертого июня, печатал строевым по брусчатке Красной площади, стараясь легко нести свое огрузневшее, затянутое в парадный мундир тело. Парад Победы запомнится навечно, и его кульминация: прославленные воины, шеренга за шеренгой, бросают к подножию Мавзолея креповые знамена со свастикой — знамена непобедимого некогда вермахта. И наверное, для тех, кто ехал на войну с Японией, этот момент имел особый смысл...

К местному пейзажу попривык. Безлесные сопки и барханы, затопленные солнцем степи. Пески, солончаки, соленые озерца. Полынь, ковыль, в низменностях — камыш. Населения мало, зато комаров — в изобилии. И чем ближе к реке, тем их больше и больше, тучей на ходу атакуют машину, кусаются, собаки. Держась правой рукой за скобу, левой Родион Яковлевич шлепал себя по лицу, по шее, обмахивался платком. Водитель сочувственно проворчал:

— Злые, ровно самураи...

— А ты откуда знаешь, какие самураи?

— Догадываюсь, товарищ командующий!

Твои догадки, шофер, подумал Малиновский, недалеки от истины. А со злым противником и воевать надо зло, я бы сказал — воевать надо с веселой злостью. Побывал в войсках и убедился: боевой дух повсюду высокий, личный состав готов к наступлению. Будем наступать! Наши козыри — внезапность удара и стремительность подвижных передовых отрядов, не боящихся оторваться от главных сил, от тылов. И еще обстоятельство: впереди общевойсковых соединений пойдет не только гвардейская танковая армия Кравченко, но и другие танковые соединения и части фронта. Чтобы как можно быстрее достичь Большого Хингана, форсировать его и выйти на Маньчжурскую равнину. Тем самым упредим японцев. Вот достоверные данные, включая данные агентурной разведки: две трети Квантунской армии за Хинганом, треть — между государственной границей Маньчжоу-Го и Хинганом, войска прикрытия. Разгромить эти войска и рвануться к перевалам Большого Хингана, — кстати, хребет примерно равноудален и от границы, и от главных сил Квантунской армии. Расчет японского командования: войска прикрытия изматывают наступающие войска и задерживают их продвижение в глубь Маньчжурии, главные же силы Квантунской армии, маневрируя, наносят контрудары в нужных направлениях, вынуждают нас к обороне, а затем, пополненные стратегическими резервами, переходят в контрнаступление, вторгаясь в пределы советского Забайкалья и Дальнего Востока. Это не расчет, а, скорее, просчет. Ибо у японского командования явно ошибочные — в сторону занижения — сведения о советских войсках на Дальнем Востоке и в Забайкалье, об их численности, оснащенности техникой и боевой выучке. Вдобавок японцы ошибочно полагают, что наступление Красной Армии может начаться не ранее сентября — октября, когда в Маньчжурии заканчивается сезон дождей. Нет, господа, мы не будем ждать сентября — октября...

Потом Малиновский подумал: Александр Михайлович назвал места боев на Халхин-Голе памятными не потому, что они ему лично памятны, в тридцать девятом его там не было, нашей армейской группой командовал Жуков, а потому очевидно, что опыт тех боев пригодился Красной Армии, хотя и был локален. Это был инцидент, не переросший в войну. Великая Отечественная затмила здешние события тридцать девятого, и, если сейчас сравнить то, что было на Халхин-Голе, с тем, что будет в Маньчжурии, масштабы окажутся несоизмеримыми, лишь противник тот же — квантунцы, лучшие в японской армии войска...

Чем ближе к Халхин-Голу, тем обильнее пески; машины иногда буксовали, взбираясь на бугры, поднявшийся ветер переметал укатанную колею бродячими песками, а вот комаров ничто не брало — ни ветер, ни папиросный дым, ни мазь, что же будет в речной пойме! Сожрут, окаянные! Родион Яковлевич переменил руки: левой взялся за скобу, правой шлепал комарье. Водителю говорил:

— Ты кури, кури, не стесняйся...

Когда солнце стало алеть и опускаться, на скрещении проселков у высохшего озерка их встретил комдив, усатый бравый генерал-майор, рапортовавший столь зычно, что Малиновский поморщился. Василевский же как ни в чем не бывало пожал руку генералу, а затем полковникам и майорам, а затем и солдату, стоявшему возле машины комдива, — шофер или связист. Солдат покраснел, как маков цвет, растерянно затоптался. Все переглянулись, а Малиновский неприметно улыбнулся: знал, что маршал Василевский при встрече здоровается за руку со всеми, кто оказался рядом, и это было не показным, а естественным для Александра Михайловича с его воспитанностью, тактом, демократизмом, уважительным отношением к людям. Недаром бытует армейская молва: ни при каких ситуациях не накричит, не оскорбит, не унизит человеческого достоинства. Настойчив, последователен, однако не резок. А я, маршал Малиновский, в крайних ситуациях бывал резок, не отпираюсь. Деликатность Александра Михайловича, разумеется, не означает, что он добряк и тихоня. О, характер есть, и очень волевой! Я бы сказал — волевой, но не шумливый. И еще одно обстоятельство: исключительно объективно, непредвзято относится к окружающим. Мне этой объективности, может быть, не хватает подчас...

Надели накомарники, фуражки сменили на пилотки — все-таки будут близко от границы, нехитрая, да маскировка, — Василевский вполголоса сказал Малиновскому:

— Кирилл Афанасьевич Мерецков ездил в Приморье на рекогносцировку на нашу погранзаставу, так надевал форму рядового пограничника... С превеликой натугой влез в шаровары и гимнастерку! Влезем ли мы, Родион Яковлевич?

— Нам не придется этого проделывать, поскольку погранзаставы здесь монгольские, — улыбнулся Малиновский.

Слышавший это комдив тоже улыбнулся — чинно, осторожно.

Долина Халхин-Гола широка и местами заболочена, в щетине осоки и метелок камыша. Река — ширина от пятидесяти до ста с лишним метров — сильным течением ворочает на перекатах гальку, в омутах крутит воронки. Вода желто-коричневая и, как говорит комдив, холодная. Бравый усатый генерал был определен в гиды — поскольку его части тут дислоцировались, — показывал и рассказывал, стараясь приглушить свою зычность.

Маршалы осмотрели западный берег Халхин-Гола, задержались у центральной переправы, где когда-то погиб знаменитый комбриг Яковлев, переехали на восточный, осмотрели полуобваленные окопы, траншеи, ходы сообщения, командные пункты — в песке попадались патроны, гранаты, каски, пилотки, широкополые панамы: в летнюю жару тридцать девятого в войсках были и такие вот панамы с дырочками. Посетили сопки Песчаную, Палец, Зеленую, Безымянную, Ремизовскую, где были наиболее ожесточенные бои.

— Командир танковой бригады Яковлев и командир стрелкового полка Ремизов сражались как герои и погибли геройски, — сказал комдив с нотками торжественности.

— Командиры хорошие и сражались храбро. Но погибли... — Малиновский выдержал паузу. — Георгий Константинович Жуков свидетельствует: погибли по неосторожности... Майор Ремизов расположил НП на простреливаемой местности, и, когда говорил по телефону, пуля угодила ему в ухо... И комбриг Яковлев был толковый командир и смелый, а погиб как-то нелепо... В район центральной переправы прорвалось около трехсот японцев. Яковлеву было приказано разгромить эту группу. Он стал собирать бойцов для атаки, забрался на танк, оттуда командовал. Снайпер снял...

— Не удивляйтесь, генерал, — мягко произнес Василевский. — Так оно и было. Мы с маршалом Малиновским не участвовали в халхин-голских событиях, однако военную историю изучали... Из прошлого надо выводить кое-что для дел нынешних... Надо, например, иметь в виду: наблюдательные пункты устраивать разумно, без излишнего риска и вообще в бою офицерам особенно не высовываться, памятуя о снайперах. В квантунской армии снайперам, стрелкам из летучих отрядов отводится видная роль...

В приграничье Василевский и Малиновский понаблюдали в стереотрубу за японской территорией — безлюдно, никакого движения, — потом провели на командном пункте дивизии совещание накоротке и уж после этого — на монгольскую погранзаставу. На полпути между КП и заставой наткнулись на солдат стрелкового взвода, что-то выкапывавших из песчаного откоса.

Командир взвода, щуплый, востроносый младший лейтенант, встал по стойке «смирно» и, прижав лопату к бедру, отрапортовал: обнаружены останки бойцов, по-видимому, участников сражения в тридцать девятом году.

— Сколько их? — спросил Малиновский.

— Трое.

— Безымянная могила? — спросил Василевский.

— Могилы, как таковой, не было. Даже бугорка не было. Мы случайно увидали: торчит рукав гимнастерки. Вот, взялись за лопаты...

— Документы при них есть? Письма?

— Никак нет... Рядышком с останками газету нашли. Называется «Героическая красноармейская».

— Выходила в дни боев на Халхин-Голе, — сказал Малиновский.

— Перехороните с воинскими почестями, — сказал Василевский, обращаясь к комдиву. — Поставьте обелиск со звездой, как положено...

— Слушаюсь! — отчеканил комдив.

— И митинг проведите. Они заслуживают, чтоб их помянули добрым словом...

— Слушаюсь!

Глядя на останки красноармейцев, Малиновский подумал: шесть лет назад сражались мы с квантунцами на Халхин-Голе, годом раньше, летом тридцать восьмого, — на озере Хасан и вот теперь опять на дворе июль...

На пограничной заставе представились: «Генерал-полковник Васильев... Генерал-полковник Морозов...» Начальник заставы, не по-монгольски рослый капитан, в лицо их не знал, хотя многие монгольские генералы и офицеры узнавали Василевского и Малиновского по газетным фотографиям, по кадрам кинохроники. Не говоря уже о советских генералах, офицерах и даже солдатах: при личном общении засекретить себя было сложно. Но тут, как говорится, сработало.

Капитан, сносно владевший русским, рассказал о численности и вооружении заставы, о протяженности участка, о характере службы, о нарушениях границы. С его слов: нарушителей в июне — июле стало больше, японская агентура — это и японцы, и маньчжуры, и баргуты, и китайцы — пытается проникнуть сюда и разведать обстановку. Капитан скромно подчеркнул: безнаказанных нарушений нет. Это значило: все пробравшиеся из-за кордона схвачены и обезврежены.

— Молодцы пограничники, — сказал Малиновский.

Василевский поинтересовался:

— Каковы виды пограничных нарядов?

Капитан перечислил: конные и пешие парные дозоры, часовые границы, по два-три человека — секреты, засады, заслоны, то есть наряды те же, что и на советских заставах. Василевский еще спросил:

— Служба по восемь — десять часов... Как выдерживают, учитывая еще и комаров?

— Монголы привычны, товарищ генерал-полковник. Терпеливы, выносливы... Будет приказ, так и сутки просидят в плавнях!

— Это верно, — сказал Малиновский. — Судя по всему, монголы — отличные солдаты, на Халхин-Голе себя показали... Кстати, я сам убедился: нашим современным оружием и техникой овладевают быстро и основательно, хотя грамотешка хромает...

— То ли еще было, товарищ генерал-полковник! — сказал капитан. — Сейчас читать умеют, многие пишут... А во время боев на Халхин-Голе, мой предшественник рассказывал, сплошь неграмотные были. И что удивительного? В Монголии в тридцатых годах три процента детей посещали школу, а то и меньше... Да, в свободный от службы час пограничники-новобранцы и учились грамоте... Клали на землю доску, смазанную разведенной в масле сажей. Начальник заставы чертил на ней палкой буквы, бойцы повторяли... Потом был бой с японцами... Имена павших товарищей были первыми словами, которые вывели оставшиеся в живых...

Застава была расположена на крутом скате, да еще залезли на десятиметровую вышку — обзор что надо, но поднятая ветром песчаная кисея ухудшала видимость; песок заносило и сюда, на вышку, он сухо шуршал о доски. Малиновский сказал:

— Монгольские дожди.

Начальник заставы живо откликнулся:

— Товарищ генерал-полковник, дожди еще будут! Самые настоящие, проливные!

— Не сомневаюсь, что будут...

Река текла внизу, под обрывом, на правом фланге, граница проходила по фарватеру. Маршалы в бинокли разглядывали сопредельный берег, капитан пояснял:

— В последние дни японцы отселяют вглубь местное население, разрушают мосты, дороги...

— Тактика выжженной земли. Как у гитлеровцев, — сказал Малиновский и подумал, что скоро его войска будут уже по ту сторону границы.

А Василевский подумал: «Японцы хотят создать нам дополнительные трудности. Для нас дороги, особенно железные, — вопрос вопросов... Нельзя допустить — и опыт войны на Западе этому учит, — чтобы в Маньчжурии противник разрушал железнодорожные пути, тоннели, мосты. Так было например, в Белоруссии летом сорок четвертого. Немцам удалось тогда вывести из строя железные дороги, это вызвало серьезные трудности с нашими перевозками... Чтобы воспретить противнику разрушить при отходе железные дороги здесь, на Дальнем Востоке, все фронты должны выделить специальные самолеты и подвижные части для борьбы с диверсионными отрядами...»

Заночевать решили на командном пункте армии — тем паче что командарм к концу дня утратил робость и был целеустремленно напористым:

— У меня сможете отдохнуть! Банька имеется!

Смыть с себя пот и грязь было привлекательно, и Василевский сказал:

— Если комариков поменьше, чем здесь, поедем.

— И если квас будет, — сказал Малиновский.

Командарм поспешно заверил: так точно, комарья меньше, а квас отменный! Тут же бросился звонить на КП. Сияя, доложил Василевскому, что в бане их ждут через полчаса.

— Но мы еще не меньше часа здесь проработаем. Плюс дорога, — сказал Василевский. — А люди будут ждать...

— Подождут, товарищ маршал!

— Нет, неудобно... Позвоните и извинитесь за задержку...

— Слушаюсь!

Смущенный генерал побурел, а Малиновский усмехнулся; усердие командарма и обязательность Главкома как бы столкнулись...

Завершив работу, поехали к командарму. Банька была недурна, квасок холодный, вкусный. Маршалы сидели в палатке с марлевым пологом, потягивали из немецких пивных кружек и вспоминали Халхин-Гол.

— Что на Халхин-Голе было необычайным, так это крупнейшие воздушные бои. Я, Александр Михайлович, и на фронтах Великой Отечественной, пожалуй, таких не видывал... До двухсот самолетов сходились в трехъярусной карусели!

— И я такое не часто видел, Родион Яковлевич...

— Всего японцы потеряли в тех сражениях свыше шестисот самолетов! Это и понятно: летчики-истребители у нас были первоклассные, имевшие опыт боев в небе Китая, Испании... На Халхин-Голе, между прочим, воевал кое-кто из моих знакомых летчиков-«испанцев».

— Японцы тоже стянули сюда своих лучших асов.

— Да! Но с нашими тягаться они не могли. Хотя не отрицаю: храбры, тактически подготовлены, техникой владеют...

— А японский пехотинец? Он стоек, вынослив, дисциплинирован, умрет, но приказ выполнит. Это нам надо помнить... Думаю, по воинским качествам японцы заметно превосходят американцев. Ход сражений на Филиппинах, в Бирме, вообще на Тихом океане веско подтверждает это...

— Да! Американцы значительно превосходят японцев и по численности, и по оснащению техникой, но каждое укрепление, город, остров даются им большой кровью. И как они медленно, я бы сказал, мучительно медленно подбираются к метрополии...

— Родион Яковлевич, нам-то доподлинно известно, что американское командование планирует лишь на ноябрь вторжение на Кюсю, а на март сорок шестого — на Хонсю...

— Несомненно, наша операция в Маньчжурии ускорит события, Александр Михайлович!

— Думаю, ускорит, и еще как...

— Что же касается халхин-голских событий, то Баин-Цаганское побоище произвело в те времена впечатление! Жуков наголову разгромил две императорские дивизии...

— Ну, дивизия у них — это приблизительно наш стрелковый корпус: двадцать одна тысяча штыков, сильная артиллерия. Да еще отдельные полки, охранные и железнодорожные отряды. Словом, можно говорить об уничтожении целой армии. Итог халхин-голских событий не только военный, а и политический. В тридцать девятом японцы убедились, во-первых, в том, что Советский Союз выполняет свои обязательства, в данном случае перед Монголией, а во-вторых, — в силе Красной Армии.

— А каково тогда будет военно-политическое значение разгрома всей Квантунской армии! Тут не пятьдесят тысяч человек — миллион!

— Если быть точным, нам на Дальнем Востоке противостоит около миллиона двухсот тысяч. Последствия разгрома будут далеко идущие, долговременные. И в первую очередь для самой Японии. И если она сумеет посмотреть вперед, а не назад...

— Поможем! — то ли шутливо, то ли серьезно сказал Малиновский. — Не назад, а вперед надо поглядеть и Америке, и Китаю, и всей Юго-Восточной Азии!

— Надеемся, так оно и будет. История — авторитетнейнтий учитель. Были бы ученики прилежные... Да, еще о халхин-голских событиях... Они показали: японцы любят ночной бой.

— До сих пор эта любовь не угасла!

— Верно. Но рукопашной нынче избегают. После Халхин-Гола психология изменилась, считают: погибнешь от русского штыка — не попадешь в рай... Это нам следует учесть. Учтем также: командование Квантунской армии рассчитывает применить бактериологическое оружие.

— Готовим войска к противохимической и противобактериологической защите, Александр Михайлович.

— От японцев можно ожидать чего угодно, Родион Яковлевич. А чтобы сорвать их замыслы, мы должны нанести сокрушительный удар, спутать их расчеты, посеять дезорганизацию и панику. Чем выше будут темпы наступления, тем успешней выполним свои задачи! Темпы, темпы — опять к этому приходишь...

В штабе Главкома войск Дальнего Востока раздался телефонный звонок. Издалека, из Потсдама, с конференции глав союзных держав, звонил Сталин. Слышимость сверхпохвальная, и через тысячи азиатских и европейских километров до Василевского донесло знакомый, глуховатый и тихий голос:

— Как идет подготовка операции, товарищ Василевский? Нельзя ли ускорить ее начало дней на десять?

Александр Михайлович доложил, что темпы сосредоточения войск и подвоза всего самого необходимого не позволяют сделать этого, и попросил:

— Оставьте, пожалуйста, прежний срок, товарищ Сталин...

Верховный покашлял и ответил совсем тихо:

— Хорошо, оставим старый срок...

И тогда Василевский, не зная причины, по какой Сталин хотел ускорить начало Маньчжурской операции, но, радуясь, что Верховный не стал на этом настаивать, доложил ему: срок проведения самой операции предполагается сократить.

— Хорошо, хорошо, высылайте свои соображения, — сказал Сталин. — До свидания, товарищ Василевский.

— До свидания, товарищ Сталин. — И Василевский услыхал, как Верховный положил трубку.