Неизбежность

21 Плиев

Оперативная группа генерала Плиева — несколько «виллисов» и штабная машина с телеграфом и радиостанцией — нагнала первый эшелон дивизии, которой командовал тридцатилетний полковник. Комдив был баловнем судьбы: красив, обаятелен, его любили женщины, любило начальство, да он и сам любил себя. Но при том был умен, смел, образован и удачлив. А последнее — удачливость — в делах ратных имеет немаловажное значение. В тридцать лет дивизией командует не каждый, и полковник знал: проявит себя в Маньчжурской операции — будет генералом.

— График движения выдерживаете? — спросил Плиев.

— Так точно, товарищ командующий! Согласно вашему приказанию...

— С маршрута не сбиваетесь?

— Никак нет, товарищ командующий!

— Посмотрим на карте.

Он и комдив склонились над развернутой офицером-направленцем картой. Комдив, обворожительно улыбаясь, сказал:

— Товарищ командующий! На карте деревни помечены, подходим — в помине нет, место голое, как ладонь.

— Карты — одно, собственные глаза — другое.

— Но наши разведчики докладывают по рации: выходят к Долоннору. Значит, город на месте!

— Этак и Жохэ может оказаться на своем месте! — Плиев тоже улыбнулся, собрав морщинки у глаз.

А до улыбок ли ему? Взгляд генерал-майора Никифорова, начальника штаба конно-механизированной группы, достаточно красноречив: я, мол, предупреждал, что такое пустыня Гоби, это вам не Европа, китайцы называют ее «Шамо», зыбучие пески, пустыня смерти — с ней шутить не приличествует. Плиев ответил на этот взгляд не молча, а полными внутреннего смысла словами:

— Воду подвезут, я поторопил начальника тыла... И водовозами, и легкомоторными самолетами... Наша решающая задача — выдержать взятый темп наступления. Пока мы его — в целом по конно-механизированной группе — даже перекрываем!

— Товарищ командующий, еще одна неприятность, — сказал комдив, продолжая улыбаться, — в соединении бензин на исходе. Моторы перегреваются на солнцепеке, в зыбучих песках, съедают по три-четыре нормы... Бензовозы отстали...

Тот же достаточно выразительный взгляд генерала Никифорова. Плиев сказал:

— Приказываю: слить бензин со всех машин и заправить сколько возможно танков и автомобилей!

— На несколько десятков танков и автомашин наберется, товарищ командующий.

— Исполняйте! А я доложу фронту, попрошу ускорить доставку горючего автобатом и самолетами... Кстати, полковник, еще одна неприятность: отмечено, что японцы отравляют питьевые колодцы. Будьте осторожны!

— Отравляют? — переспросил комдив.

— Стрихнином, — сказал Никифоров, возвышаясь длинной, нескладной фигурой.

«Спасибо за уточнение», — мысленно сказал Плиев, а вслух:

— Генерал, вы мне здесь не нужны. Поезжайте в штаб. Там ваше рабочее, так сказать, место...

Никифоров пожал плечами:

— Слушаюсь.

«Спровадил? — подумал Плиев. — Чтоб не мозолил глаза? Чтоб не напоминал своим поведением, одним своим присутствием о пропасти, разделившей нас?»

Да, их разделила пропасть, командующего и его начальника штаба. Такое в редкость: начальник штаба не согласился с командующим, отстаивает свое мнение. Формально в этом нет ничего из ряда вон выходящего. А по существу? По существу начальник штаба прямо и косвенно оспаривает решение своего непосредственного начальника. В армии же так не бывает, чтоб оспаривали принятое решение. Решение надо выполнять, согласен ты с ним или нет.

Никифоров удалялся к «виллису», долговязый, сутуловатый и какой-то непреклонный. Наверное, осуждает за эти слова — «Вы мне не нужны здесь». И правда, не нужен. Резкие вырвались слова, но ведь справедливые. Плиев вздохнул и тронул водителя за плечо:

— Поехали.

Не заладилось у них с самого начала. С самого начала произошел крупный разговор в землянке Плиева. Исса Александрович тогда сказал:

— Приказ на сосредоточение группы у границы отдан, и началась борьба за время и пространство!

— Я уже слышал это. — Никифоров поморщился.

— Еще раз услышите, коль не хотите понять: только высокие, высочайшие темпы наступления позволят нам выполнить боевую задачу и разгромить противника с минимальными для нас потерями!

— Темпы продвижения после перехода границы запланированы нереальные, — упрямо сказал Никифоров. — Я давно служу на Дальнем Востоке, в Забайкалье, я знаток этого театра военных действий... Отдаю вам должное, товарищ командующий: у вас богатейший опыт рейдов на западном фронте. Но простите меня: Восток — это не Запад, здесь совершенно иные условия ведения войны...

— Нет уж, это вы меня простите, своеобразие здешнего театра военных действий не отменяет нашего западного опыта, и мы будем базироваться на нем...

Медлительно, будто полусонно, поводя рукой, Никифоров сказал:

— У меня западного опыта нет, зато есть восточный. Снова подчеркиваю: пустыня Гоби — не Европа. По гобийскам пескам и кручам Хингана, по бездорожью и безводью наступать со скоростью восемьдесят — сто километров в сутки?

— Именно так! Перед главными силами японо-маньчжурских войск в районах Калгана и Жэхэ наши дивизии должны появиться в неожиданные для противника сроки. Это возможно только при одном условии: если темпы наступления достигнут в среднем ста километров в сутки! Потребуется, понятно, тщательная и всесторонняя подготовка...

— Как ни готовься, войскам не выполнить таких завышенных задач. — Черты у Никифорова твердые, волевые. — К тому же у нас не будет времени для закрепления захваченных рубежей. Легко представить, что может произойти, если враг сумеет организовать контрудар резервами...

— Стремительность наступления как раз и позволит предотвратить контрудары. — И у Плиева лицо жесткое, волевое, но он старается говорить помягче, потише, скрывая раздражение. — Врагу нельзя давать времени и возможности для организованного маневрирования резервами. А что касается закрепления, то можете не сомневаться: завоеванного не отдадим.

Никифоров как бы вскользь замечает:

— И все же я склонен думать, что мы ставим перед войсками невыполнимые задачи. Поддерживать связь и управление будет весьма трудно, пожалуй, невозможно.

— А я уверен, офицеры штаба обеспечат своевременное и непрерывное управление войсками в любой обстановке. Поймите, ваши представления о характере наступательных операций устарели, вы сторонник осторожной войны... Правы вы только в одном: до предела увеличив темпы наступления, мы создадим для себя дополнительные трудности. Но зато это наиболее верный путь к победе. В случае малейшей задержки противник вынудит нас к затяжным боям, которые потребуют длительного времени и больших жертв.

— Да, да, и о возможных потерях надо подумать! — Никифоров свекольно покраснел, повысил голос. — Как бы все ваши планы не обернулись большой кровью!

Исса Александрович в упор взглянул на него; раздулись гневно крылья носа, сжались губы. Но выдержка не изменила ему, и в отличие от Никифорова он внешне спокойно сказал:

— Я убежден в том, что́ говорю вам. Знаю: меня поддерживают и офицеры штаба... И вот выводы из нашего разговора, который на этом и закончим... Мы должны всюду упреждать противника, бить его по частям, тем паче, что у него на нашем направлении нет сплошного фронта. Запомните и постарайтесь понять и другое: борьба за время и пространство должна обеспечить победу малой кровью...

— Бои рассудят нас, — невнятно пробормотал Никифоров.

— С этим я согласен. Война нас рассудит... Вы свободны, генерал...

Никифоров встал и поспешно вышел из землянки. Исса Александрович в задумчивости остался сидеть над картой.

Не сработались. Как же поступить? То, что генерал-майор Никифоров честно и прямо высказывает свое мнение, достойно уважения. А вот само мнение ошибочно, и вся сложность в том, что Никифоров не понимает этого. Или не хочет понять. Характер упрямый, неподатливый. Известно, что свои взгляды на предстоящую операцию высказывает и другим, не находя, впрочем, поддержки. Как его переубедить? Времени на эту педагогику уже нет. Поставить вопрос перед маршалом Малиновским? Никифорова только что, в спешке, прислали и, надо полагать, так же скоренько уберут. Но это значит расписаться в слабости. Пусть остается, штабист он опытный, будет исполнять что прикажут, «от и до». Жаль, конечно, что начальник штаба, твоя правая рука, не твой единомышленник. Твой противник. Нелепость? Как ни назови, легче от этого не будет. Но он, Плиев, уверен в своей правоте, в своих силах и возможностях. Хотя правоту эту проверит война. И от такой мысли делается неспокойно, очень неспокойно.

Глухое беспокойство возникло и в ту историческую ночь — с восьмого на девятое августа. В степи посвистывал ветерок. Тлели в ладонях, вспыхивали цигарки, освещая лица людей, которым предстоит бой, — суровые, ожидающие. Словно они озарялись светом боя: вспышками выстрелов и ракет, прожекторными лучами, разрывами. За сопками, на маньчжурской стороне, густая чернь, плотная тишина. На передовом командно-наблюдательном пункте Плиева все поглядывали на часы, и чаще прочих генерал Лхагвасурэн, заместитель по монгольским войскам. Плиев оторвался от часовых стрелок — на юге полнеба полоснуло вспышками ракет, выстрелов, взрывов.

— Так, — сказал Плиев, кутаясь по фронтовой привычке в бурку: ночь свежа. — Разведгруппы и передовые отряды ударили по японским кордонам... Путь через границу расчищен. Пора и нам. Заводи! По машинам!

Эта команда «Заводи! По машинам!» послышалась в разных местах. Взревели моторы танков и бронемашин, затрещали мотоциклы, заржали лошади. Нет прежней тишины, нет и тьмы: сотни танков, бронемашин, автомобилей, мотоциклов с включенными фарами двинулись вперед. Ослепительное море огня!

Гром и скрежет танков, гудение автомашин, стук конских копыт. Колонна за колонной проходили через границу с Маньчжурией. В лучах фар — поднятая колесами и гусеницами песчаная пыль. Все как в тумане.

Такой и запомнилась эта ночь Иссе Александровичу. А потом настал день, и взошло безжалостное солнце. Жара, безводье, необозримость сыпучих, переметаемых с места на место, гибельных песков Гоби. Эту чудовищную необозримость предстояло преодолеть, пустыню предстояло промерить километрами — по сто в сутки — и выйти к Большому Хингану. И ведь преодолеваем, промериваем, невзирая на неимоверные трудности! И все больше отдаляется памятная ночь перехода границы.

Волнистые безбрежные пески. «Виллис» генерал-полковника Плиева обогнал колонну советской кавалерийской дивизии. Зной. Пыль. Сушь. Исса Александрович заметил: кавалерист в выгоревшей гимнастерке вяло клонится к шее коня, обхватывает ее — не удержался, упал наземь. На помощь бросились товарищи, приподняли. Плиев остановил машину, вылез. Подошел поближе:

— Ты ранен, сынок?

— Никак нет, — еле слышно прошептал молоденький, безусый солдат опухшими, истрескавшимися губами. — Что со мной, не пойму. Затмение какое-то, слабость...

— Возьми себя в руки, преодолей слабость, — сказал Плиев. — В бою советский солдат может упасть только мертвым!

Усилием воли кавалерист заставил себя встать на ноги. Стоял, шатаясь, боясь упасть. Тронул стремя, поправил, Плиев одобрительно сказал:

— Молодец, сынок! Ты поборол крайнюю усталость. Держись и дальше!

— Слушаюсь, товарищ командующий...

— Скоро будет вода... Японцы отравляют колодцы стрихнином, забивают трупами верблюдов. Мы копаем новые, но воды не находим... И все-таки она будет! И колодцы захватим, и самолетами подбросят, и реки скоро пойдут... Держись, солдат!

— Слушаюсь, товарищ командующий...

В эту фразу, повторенную дважды, безусый конник вложил столько взбадривающей самого себя надежды, что Плиев кивнул, похлопал его по спине. И, поборов жалость к юнцу, не окрепшему, не закаленному, которого мог забрать в машину, но не забрал: что за пример будет для остальных, все же устали, все на пределе, — Исса Александрович сел в «виллис», поехал вдоль колонны, не оглядываясь. Машину болтало и трясло так, что хватался за скобу, того и гляди вывалишься. Тряска прямо-таки выворачивала душу.

— Товарищ командующий, разрешите обратиться? — сказал шофер. — Как непонятно все ж таки устроен мир! Где холода, где жара, где воды — во, залейся, по горло, а где она на вес золота.

— Философ, — усмехнулся Плиев. — Господь бог так сотворил, точнее — натворил... А без шуток: я вот сейчас частенько вспоминаю родные края, Северный Кавказ. Горный воздух, цветущие сады, бурные потоки, водопады, бесчисленные родники... В тех родниках вода слаще меда!

— Меда в данный момент не хочется, — сказал шофер. — Хочется водички, аш-два-о...

— Будет. Только не тряси так, внутренности выворачиваешь.

— Такая дорожка, товарищ командующий, — философически ответил водитель.

Поздним вечером на привале Плиев встретил Цеденбала. Оба были пропыленные, усталые, осунувшиеся. На юге отдаленно погромыхивал бой, из-под полога палатки пробивалась свежесть. Плиев расстегнул ворот гимнастерки, глубоко вздохнул. Цеденбал сказал:

— Товарищ Плиев, я побывал в передовых монгольских частях. Высокий порыв! Стремятся не отстать от советских частей.

— Отставать нельзя, товарищ Цеденбал... Получен приказ командующего фронтом. Учитывая успех наступления конно-механизированной группы, маршал Малиновский требует еще больше увеличить темп.

— Выходит, сами напросились?

— Вообще весь Забайкальский фронт стремительно продвигается, я потом скажу об этом... Что касается нашей группы, то мы должны тринадцатого августа взять город Долоннор. Четырнадцатого — овладеть городом Чжанбей, затем — Калганским укрепрайоном. В последующем продвигаться на Жэхэ.

— При таких сроках темп продвижения придется увеличить!

— Думаю, нам по плечу... Подвижные механизированные группы уйдут вперед! А главные силы — за ними, во втором эшелоне... Надо упредить противника, раньше его выйти к горам, где местность удобна для обороны, и овладеть важнейшими пунктами Большого Хингана...

— Поэтому вперед и вперед?

— Именно... Теперь о действиях Забайкальского фронта... На всех операционных направлениях развиты исключительные темпы наступления. Под ударами фронта рушится тщательно подготовленная оборона. Японские армии — тридцатая, сорок четвертая полевые и четвертая отдельная, теряют связь и взаимодействие, в войсках противника нарастает паника. Успешно развертывается также наступление Первого и Второго Дальневосточных фронтов...

И подумал: «Что же пророчества генерала Никифорова? Похоже, правда за мной... Хотя не говори «гоп», пока не перепрыгнешь». И вспомнил еще один разговор с Никифоровым. Тот доложил, что штаб приступил к оформлению решения на предстоящую операцию, в общих чертах подрабатываются план и боевые распоряжения. «Из чего же вы исходили, разрабатывая проект решения командующего?» — спросил Плиев. «В основу его, как обычно, положено предварительное боевое распоряжение штаба фронта», — недоуменно ответил Никифоров. «А я считаю, главные усилия войск группы целесообразно перенести с калганского на долоннорское направление. Это, как вы понимаете, коренным образом меняет проект решения». «Но это противоречит боевому распоряжению штаба фронта!» «Противоречит. Поэтому нужно подготовить обоснованное предложение и сегодня же доложить маршалу Малиновскому. Вот смотрите...» — На оперативной карте Плиев показал, что и как, разъяснил мотивы, побудившие выдвинуть новые предложения, преимущества перенесения главных усилий на другое направление, приводил расчеты, обеспечивающие значительное повышение темпов наступления, но Никифоров с еще большим недоумением твердил: «Мы не можем этого. Не можем...»

А маршал Малиновский с изменениями согласился!

На солдатский манер — одну полу бурки под себя, другою укрылся — устроился Плиев в машине на ночлег. Тело ныло, голова мутная, нехорошая. Заснуть — взбодрился бы. Но сна-то и не было. Перед глазами вставало увиденное за день, донимала мысль: тринадцатого нужно взять Долоннор, отсюда до города триста километров, за сколько пройдем и каково будет сопротивление японо-маньчжурских войск? Умри, Исса Александрович, а тринадцатого Долоннор должен быть взят! И тогда тринадцатое число станет счастливым. С этой мыслью и заснул наконец.

С ней и пробудился! Нечего прохлаждаться, скорей в путь-дорогу. До Долоннора триста километров? Кладем на день по сотне километров, стало быть, за трое суток будем у города, а то и быстрее. Захватить же его надо бы с ходу. Если это получится — с ходу, избежим потерь, не упустим время.

Едва цедился рассвет, когда Плиев с оперативной группой пустился догонять передовые танковые и механизированные соединения. Из-за горы вылетел самолет, низко прошел, покружился. Наш, краснозвездный. Разведчик. Что ему нужно? Что-то или кого-то выискивает. А тот пролетел еще раз, качнул крыльями — знак, что видит, — снова описал круг и пошел на посадку, взвихрив пыль.

Плиев подъехал. Летчик, горбоносый, но круглолицый парень в летном шлеме и гимнастерке, густо увешанной орденами и медалями, козырнул:

— Вас ищу, товарищ командующий.

— Нашел. Вот он я, — сказал Плиев нетерпеливо.

— Товарищ командующий! Разрешите доложить: от Бандидагэгэн-Сумэ продвигается колонна противника. На рысях.

— Вот за это спасибо, авиация! Предупредил вовремя. — Плиев задумался. Что за конница? Предположительно, из войск князя Дэвана, возможно, первая кавалерийская дивизия. Что замышляют? Двигаются наперерез конно-механизированной группе. Без танковой, артиллерийской, авиационной поддержки. Сам кавалерист, но сейчас так не воюют. На что надеются? Застать нас врасплох?

— Слушай, авиация. Где наш боковой отряд?

— Возле Хамбаламын-Сумэ, товарищ командующий.

— Спасибо, авиация, за точность. И названия местные ты выговариваешь чисто...

Боковой отряд прикроет группу от флангового удара. Отряд сильный — кавалерийский дивизион, танковые и артиллерийские подразделения, — в состоянии разбить дэвановские части. Надо срочно поставить его в известность. Плиев потребовал карту. Глянул остро. Та-ак, встреча отряда с вражеской конницей примерно через два-три часа. Вызвал офицера связи:

— Поезжай в отряд. Передай, что впереди слева маньчжурская конница. Пусть отряд продолжает движение и будет готов к встречному бою.

— Разрешите выполнять, товарищ командующий?

— Да... И срочно назад.

— Слушаюсь...

Передовые части дэвановской конницы — это отнюдь не главные силы, это или безрассудная попытка атаковать группу или продуманный отвлекающий маневр. Чем больше размышлял Плиев, тем определеннее вычерчивался вывод: японское командование стремится уберечь главные силы Дэвана от удара и передислоцировать их к Большому Хингану, где они, слившись с суйюаньской и юго-западной группировками Северного фронта в Китае, займут выгодные для обороны горные районы. Для этого они должны упредить советско-монгольские войска. А мы должны упредить их! Должны захватить перевалы Большого Хингана на нашем направлении. Многое, очень многое решает теперь передовая механизированная группа. Надо ее нагнать и быть с ней! Там место командующего!

Нагоняли ее весь день одиннадцатого, не останавливаясь на промежуточных рубежах. Нагоняли и с утра двенадцатого, пока песчаная буря не накрыла пустыню. Все утонуло в тучах песка, швыряемого ураганным ветром, Движение прекратилось, попрятались кто как мог. Потеряли несколько часов!

Но ведь песчаная буря не обошла и боковой отряд. Что с ним? Плиев по радио связался с командиром истребительного авиационного полка. Приказал:

— Немедленно поднимайте в воздух две эскадрильи. Атакуйте кавалерийские части противника, двигающиеся от Бандидагэгэн-Сумэ. Свяжитесь с нашим боковым отрядом. Установите взаимодействие с ним.

Через какие-нибудь полчаса в небе уже появились самолеты. Приветственно покачав крыльями, они растворились в мареве. Стало быть, за судьбу бокового отряда не столь уж беспокойся. И, стало быть, ничто серьезное не может угрожать продвижению конно-механизированной группы. Авиация сделает что положено.

Как стало известно позже, в боковом отряде обнаружили дэвановскую конницу, изготовились к бою. А тут подоспел приказ Плиева атаковать. С сопки, за которой развернулся отряд, был виден гигантский хвост пыли, волочившийся за плотными рядами всадников. Командир отряда решил: сначала артиллерия ударит по центру вражеской колонны, затем танки и конница, обойдя колонну, атакуют с фланга и тыла. Но план боя пришлось видоизменить, ибо подлетели истребители. Ревя моторами, они принялись обстреливать дэвановские части. Масса маньчжурских конников задвигалась из стороны в сторону, обезумевшие кони шарахались, сшибались, сбрасывали седоков и убегали в степь. Самолеты разметали колонну. Часть ее спасалась бегством. По ней открыли беглый огонь батареи, наперехват устремились тридцатьчетверки и кавалерийский дивизион. Можно считать: попытка атаковать группу во фланг окончилась для маньчжур разгромом.

А нам надо дальше, дальше! Все тропы, все колонные пути после бури засыпаны глубоким песком, пробиваться трудно. Но иного выхода нет. И надрывно ревут моторы, и под пробуксовывающие, вязнущие в песке, как в болотном месиве, колеса солдаты бросают бревна и доски. Исса Александрович на «виллисе» появлялся то там, то здесь, отыскивая дорогу. И наткнулся на механизированную бригаду, которой надлежало быть далеко впереди. А она всего в десяти километрах от озера? В чем дело? Комбриг угрюмо доложил:

— Дороги, обозначенной на карте, в природе не существует. Перед бригадой сплошные непроходимые пески.

— А где танковая бригада? — спросил Плиев.

— Чуть впереди. Пробивается...

Плиев про себя чертыхнулся. Успех стодвадцатикилометрового перехода к озеру Арчаган-Нур — и на́ тебе, снова непроходимые пески. Непроходимые! Делать нечего, и Плиев приказал вытягивать подвижную группу из песков, поворачивать на восток и следовать по направлению к озеру Далай-Нур, ведя непрерывную разведку песков самолетами У-2: вдруг да обнаружится дорога?

Обнаружится? Не было ни малейшей уверенности, что высланные разведгруппы и передовые части по тропам или бездорожью выйдут на этом направлении к Долоннору.

А на каком выйдут? Вскоре был замечен «виллис»: буксовал, вырывался из песков, буксовал, опять вырывался. Это был офицер связи, ездивший к танкистам. Плиев, не скрывая нетерпения, спросил:

— Какие новости, майор?

— Новости следующие, товарищ командующий. Южнее озера Далай-Нур местность непроходима, сыпучие барханы. — Майор развернул планшет с картой, ткнул карандашом. — Вот тут, правда, есть караванная тропа, она ведет на юг. Я проехал по ней до монастыря Монгур-Сумэ. Пастухи предупреждали, что долины Луаньхэ мы достигнем не раньше чем через трое суток.

Плиев сосредоточенно разглядывал карту, прикидывал. Истоки впадающей в Ляодунский залив реки Луаньхэ у Долоннора. По докладам летчиков, на подходе к Долоннору есть улучшенная дорога. Добраться бы до нее!

— Маньчжурские пастухи ошибаются, — сказал Плиев. — Передовой отряд пойдет этим путем и достигнет Луаньхо за сутки!

Сказал и подумал: «Реально? Надо сделать, чтобы было реально!» По радио передал приказ командирам частей: развивать наступление вдоль тропы на Далай-Нур, быть готовыми к ночным действиям по овладению Долоннором.

А потом случилось то, что Исса Александрович назвал приключением и что едва не закончилось драматически. Легковые машины Плиева и его офицеров оторвались от штабного автобуса и двух «доджей» с автоматчиками охраны. Выехав на каменистый холм, «виллисы» чуть-чуть не врезались в странную толпу: человек двадцать в длинных халатах, заросшие, чернолицые, взгляд разбойничий, вооружены автоматами и маузерами.

— Хунхузы! — закричал водитель Плиева.

Самый рослый бандит вскинул автомат, но майор-порученец соскочил с «виллиса» и вырвал у него оружие. Другие хунхузы схватились за маузеры. Однако покуда не стреляли. Напряженные секунды: пятеро против двадцати. Встав на сиденье, Плиев скомандовал:

— Бросай оружие! — и жестом показал, что надо делать.

Тот же майор-порученец решительно подошел к главарю хунхузов в богатом халате, с кобурой, украшенной перламутром, и вырвал у него маузер. И тут позади «виллисов» заурчали моторы отставших было «доджей». Спрыгнувшие на ходу автоматчики принялись разоружать хунхузов. Плиев — уже сидя, привалясь к спинке, — подумал: «Попер на рожон. Не в бою бы мог полечь, а так, по неосторожности». И громко, по-командирски приказал:

— Вперед!

Тас-Обо, гобийский поселок в десяток глиняных мазанок, — промежуточный пункт перед броском на Долоннор. Здесь поздним вечером после стокилометрового перехода сосредоточилась передовая механизированная группа. До города оставалось несколько часов марша! Но вновь возникла жгучая проблема: во всех соединениях горючее на исходе. Перед боевыми действиями войска взяли с собой шесть заправок горюче-смазочных материалов. В обычных условиях их хватило бы на полторы тысячи километров. Но проклятая пустыня Гоби сожрала эти запасы: моторы перегревались, а часть бензина, хоть и была в герметической упаковке, испарилась из раскаленных бочек. Видимо, разгерметизировались из-за той же адовой жары. Подвоз горючего растягивался, базы и склады все больше отдалялись. Никакого парадокса: войска продвигались в три раза быстрее запланированного и сожгли бензин раньше, чем было предусмотрено. Выход? Единственное, что уже применялось: слить бензин со всех машин и заправить сколько возможно танков. Остальным ждать, когда прибудут дивизионные машины с горючим, а также наливной автобат. И попросить командующего фронтом выслать к середине дня на аэродром в пяти километрах севернее Долоннора самолеты с бензином. Само собой разумелось, что Долоннор будет к этому времени взят.

Конечно, для захвата крупного города нескольких десятков танков и автомашин маловато. Но есть союзники — ночь и внезапность. Мотомехчасти первыми ворвутся в Долоннор. А чтобы обеспечить своевременный выход кавалерийских — советских и монгольских — дивизий в район Долоннора, им предстоит за три дня покрыть около трехсот километров. Это потребует крайнего напряжения. И людей, и лошадей.

За Плиевым с Запада пришло не предусмотренное уставами звание: «генерал-вперед». Оправдывает его и здесь, на Востоке. Вперед, не щадя ни себя, ни других. Было, конечно, жаль усталых, измученных конников. Не меньше было жаль усталых, измученных коней. Какой осетин равнодушен к коню? Еще не научившись как следует ходить, маленький Исса привык к седлу, позже прослыл в родном селе Старый Батако-Юрт лучшим наездником среди сверстников. Когда подрос, добровольно пошел служить в Красную Армию, попал в кавалерийскую школу. И впоследствии вся его воинская служба была связана с кавалерией. В сорок первом, под Москвой, командовал кавалерийской дивизией, ставшей гвардейской, сражался и под Сталинградом, и на юге Украины, и за рубежом — в качестве командующего конно-механизированной группой. И когда бывало трудновато, лично вел своих конногвардейцев в атаку. Теперь танки потеснили лошадей...

Проверив, как с заправкой танков, Плиев остался доволен: работа шла полным ходом, солдаты возбуждены, радостны — даешь Долоннор! Да, даешь, потому что Долоннор — крупный узел дорог, ворота Большого Хингана в направлении к городу Жэхэ и одноименной провинции.

В полночь команда: «По машинам! — и танки с десантом автоматчиков, рокоча моторами, двинулись один за другим. За озером — зыбучие пески, танки сбавили взятую было приличную скорость. Колесные машины буксовали, их вытаскивали тягачами. Потом, верно, путь стал получше: подобие тропы. Но ненадолго: опять барханы. До рассвета двигались рывками: то хорошая скорость, то заминка. С рассветом над колонной пролетали «илы». Находившийся при Иссе Александровиче представитель авиационного командования приказал штурмовикам уточнить маршрут на Долоннор. Авиаторы доложили: на маршруте те же барханы, однако на одном участке проложена накатанная дорога, а на подступах к городу она доступна даже колесному транспорту. Авиаторы малость недоглядели: накатанная дорога обернулась двумя сборными железобетонными колеями чрезвычайно малой грузоподъемности, так сказать. Но и по ним, кроша бетон, загрохотали танки.

Солнце, выкатившееся из-за Хингана, застало подвижную группу на высотах у Долоннора, — сам город, обнесенный где каменной, где глинобитной стеной с наблюдательными, сторожевыми вышками по углам, лежал в долине. Контуры зданий тонули в тумане. Город спал, не предугадывая, каким будет пробуждение. На переднем плане — отдельные дома и вышка с аэростатом, понятно: аэродром. За ним — два храма, а там уж и городские кварталы. Танки начали разворачиваться в боевой порядок. Плиев с комбригом, выдвинувшись, заняли командно-наблюдательный пункт. Прильнув к биноклю, Исса Александрович обшаривал аэродром — первый объект атаки. Безлюдно. И самолетов не видать.

Не останавливаясь, танки перевалили гребень сопки — и вниз, к аэродрому. Проскочили летное поле. Стреляя с ходу, пошли к казармам. Автоматчики спрыгнули, бросились к диспетчерскому пункту. Из-за казарм японцы открыли сильнейший огонь: пушки, пулеметы, винтовки. Пули засвистели, разрывы зачернелись на поле, некоторые снаряды попадали в тридцатьчетверки, однако пробить броню не могли — лишь скрежет да искры. Танки ближе и блике к казармам, автоматчики — кучками — еле поспевали за машинами. Неприятельский огонь не утихал. Плиев сказал комбригу:

— Атакуйте стремительней. Фланги, фланги выигрывайте!

— Слушаюсь, товарищ командующий! — И полковник коротко и властно отдал распоряжение через шлемофон. И тотчас половина танков, развернувшись, устремилась к северо-восточной части Долоннора, другая — в обход справа, с юго-запада. Там и сям взвились красные ракеты — это автоматчики указывали танкистам расположение огневых точек японцев. В бинокль Плиев видел: вот такая ракета, вся в розовом дыме, упала в ломкую траву, в жилистый кустарник неподалеку от замаскированного ветками орудия. Башня ближайшего танка крутанулась, хобот пушки качнулся, плеснул огнем. Разрыв — и японское орудие подскочило, перевернулось кверху колесами, расчет разметало. Ракета упала возле пулемета, укрытого за деревом-перестарком в истрескавшейся коре. Опять удар танковой пушки — и пулемет в воздухе, вместе с кусками расщепленного дерева. Танковые пушки били точно, прицельно, но артиллерийский и ружейно-пулеметный огонь не ослабевал: огневых точек было много.

Особенно досаждали орудия, расположенные на сопке за казармами. Туда и рвались тридцатьчетверки. Передняя уже на сопке: наскочив на орудие, подмяла под себя, раздавила заодно с прислугой. И остальные танки врываются на высоту, артиллеристы бегут...

Комбриг закричал в шлемофон:

— Я — «Двенадцатый», я — «Двенадцатый»! Вижу на высоте белый флаг. Стрельбу прекратить! Стрельбу прекратить!

Но из окон казарм продолжали строчить пулеметы. Танки подошли вплотную к казармам, в упор расстреляли пулеметы, и следом в помещения вбежали наши автоматчики.

Огонь японцев постепенно угасал. Все больше белых полотенец на палках — флаги капитуляции. Танки на малой скорости расползлись вокруг казарм, окружили их. Японские солдаты с поднятыми руками, перепачканные копотью и кирпичной пылью, выходили из помещений, строились в очередь, складывали оружие. Плиев сказал комбригу:

— Пленных собрать в одном месте, под охрану автоматчиков... А вы главные силы немедля ведите в город. В первую очередь занимайте радиостанцию, телефонный узел, полицейское управление...

— Есть, товарищ командующий!

— И еще: частью сил отрежьте путь на Жэхо, если вздумают отходить... В сторону Жэхэ и Калгана вышлите разведку!

Полковник козырпул и поспешил к танку. Через переводчика Плиев спросил у пленного офицера, близоруко щурившегося сквозь разбитые очки:

— Есть ли в городе войска?

— Нет. С утра гарнизон вывели по боевой тревоге в район казарм, чтобы занять оборону.

— Только сегодня?

— Да. Нам говорили, что красные наступают на северные города и на Калган. А о наступлении на Долоннор не было известно.

— Ожидается ли подход войск из Жэхэ?

— Не знаю...

— Едем в город, — сказал Плиев и вытер лоб — на мятом, несвежем платке осталась грязная полоса.

Вслед за танками с автоматчиками «виллис» командующего через обитые железными полосами ворота въехал в Долоннор. Танки заняли перекрестки, а Плиев поехал по захламленной, в стоках нечистот улице — дом к дому, будто сплошная стена. У дверей толпились истощенные, оборванные китайцы: улыбаются, машут разноцветными флажками, кричат: «Вансуй![2] Шанго!» — и ставят торчком большой палец — вот теперь понятно, что хорошо!

Возле фанзы на корточках старик — в рубище, худой как скелет, руки-плети, впалая грудь, впечатление — не дышит. Рядом со стариком наш солдат, сует в рот фляжку, но китаец отворачивается. «Виллис» остановился. Плиев спросил:

— Что здесь происходит?

Солдат вскочил — руки по швам. Один из порученцев спросил:

— Не спиртное ли предлагаешь?

— Никак нет! — отчеканил солдат. — Я молока раздобыл. А старикан умирает от голода...

— Так почему же он отворачивается? — заинтересовался Плиев.

— Он, товарищ командующий, говорит: ему нечем заплатить за молоко. — Это порученец-переводчик.

— Объясните старику, что советский солдат бесплатно угощает его, — сказал Плиев.

Переводчик произнес что-то по-китайски, и старик недоверчиво посмотрел на русских.

А Плиев приказал порученцу:

— Запишите: организовать продовольственное снабжение Долоннора. Второе: в городе развернуть полевой госпиталь, он проведет работу по медицинскому обслуживанию населения. Здесь много больных, истощенных людей... Как говорят китайцы: «Кто помогает бедным, сам становится богаче». Так ведь, майор?

— Так точно, товарищ командующий!

А Плиев подумал: «Мы в Долонноре! Как же наш спор с генералом Никифоровым? Куда склоняется правда?»

Он вспомнил былой спор с Никифоровым и позже — когда форсировали горные перевалы и разлившиеся в ливень реки, брали Жэхэ, штурмовали Калганский укрепленный район, когда готовились к броску на Бэйпин, то есть на Пекин, — до него был один переход, но поступил приказ командующего фронтом дальше не продвигаться, когда с маршалом Чойбалсаном поднимался на Великую Китайскую стену. Вспоминал и ни словом не намекнул начальнику штаба о его мрачных пророчествах. Странно, но и тот ни разу не упомянул о своей неправоте. Что ж, бывает...