Неизбежность

30 Воздушные десанты

События под Муданьцзяном — первым крупным городом на пути ударной группировки Первого Дальневосточного фронта — огорчали маршала Мерецкова: наступление замедлилось, сказались и мощь неприятельских укреплений, и наводнение, и переброска в муданьцзянскую группировку фронтовых резервов. Поэтому командующий фронтом повернул основные силы 5-й армии генерал-полковника Крылова в обход Муданьцзяна на Гирин, а на 1-ю Краснознаменную армию генерал-полковника Белобородова возложил захват города с последующим продвижением на Харбин.

События же на левом крыле фронта развивались, радуя Кирилла Афанасьевича: 25-я армия генерал-полковника Чистякова, усиленная 10-м механизированным корпусом генерал-лейтенанта танковых войск Васильева, успешно наступала в сторону Гирина. А еще одиннадцатого августа моряки-тихоокеанцы высадили десант разведчиков в северокорейском порту Юки. Началась также высадка морских десантов в портах Расин и Сейсин. На соединение с десантами устремились по побережью войска 25-й армии. Таким образом блокировалось возможное отступление Квантунской армии в метрополию.

У начальника инженерных войск Первого Дальневосточного фронта Аркадия Федоровича Хренова весть о тех десантах вызвала в памяти давние события: Крым, Феодосия, торпедные катера, врывающиеся в занятый гитлеровцами порт, высаживающиеся на причал батальоны. Дерзкий, внезапный десант! А почему бы идею десантирования не использовать для взятия Харбина и Гирина — главных объектов наступления фронта? Хотя моря тут нет и корабли не нужны. Другое нужно...

Взвесив все и продумав, генерал-полковник инженерных войск Хренов рискнул доложить о своей идее Мерецкову. Тот принял незамедлительно, любезно предложил:

— Чайку попьешь?

— Не до чаю, Кирилл Афанасьевич! Есть предложение по скорейшему захвату Харбина и Гирина.

— По скорейшему? Интересно! — Мерецков оживился, отодвинул стакан с чаем. — Докладывай.

— Предложение такое: срочно готовить воздушные десанты и высаживать там!

Мерецков поглядел на Хренова исподлобья:

— Инженер, ты разве не знаешь, что у нас нет парашютных полков?

— У нас достаточно транспортной авиации. Десанты можно высадить прямо на аэродромах. Сыграем на полной внезапности.

— Ну что ты, что ты! — быстро, в своей манере как бы открещиваться, проговорил Мерецков. — И не говори, это авантюра чистой воды.

— Почему же авантюра? Я тут кое-что рассчитал...

— Нет, нет! Не будем об этом...

Сутулый, располневший Мерецков и маленький, удивительно статный Хренов заговорили об инженерных нуждах фронта. Но каждый думал о своем, проистекавшем из только что оборванного разговора. Аркадий Федорович знал, что командующий ценит его и доверяет ему, однако знал и другое — командующий осторожен.

Мерецков позвонил Главкому, Василевский идею десантов одобрил, позвонил и другим командующим фронтами, довел до их сведения инициативу Первого Дальневосточного и дал каждому комфронта право подписывать с японцами конкретные документы о капитуляции.

Два дня спустя, когда главная группировка продвинулась уже на полтораста километров, Мерецков вызвал Хренова и как ни в чем не бывало спросил:

— Ну, Аркадий Федорович, готовы твои десанты?

— Готовятся, товарищ командующий. Под непосредственным руководством подполковника Забелина Ивана Николаевича.

— Десанты формируются из саперов?

— Да, из штурмовых подразделений преимущественно. Народ отборный.

— Вот и хорошо. На днях десанты могут пригодиться. Если японцы взорвут в Харбине и Гирине мосты через Сунгари, нашим войскам придется там долго топтаться. Стало быть, одна из задач десантов — захватить мосты, не допустить их разрушения. И разумеется, захват ключевых объектов в городе... Готовь людей и жди команды...

— Слушаюсь, товарищ командующий!

— А операцию назовем — «Мост»...

Восемнадцатое августа. Десанты, сформированные из личного состава 20-й штурмовой бригады — в каждом по сто пятьдесят человек, — расселись по самолетам. Саперы-штурмовики вооружены автоматами, пулеметами, огнеметами, гранатами, взрывчаткой, ножами. Каждому бойцу вручен план города, где помечены объекты для захвата и пути подхода к ним. Отлажена и радиосвязь: отряды снабдили радиостанциями «Север».

Наконец взлет! Его ожидали долго, мучительно. Дело в том, что молчал главнокомандующий Квантунской армией генерал Ямада. В семнадцать часов маршал Мерецков позвонил генерал-майору Шелахову, особоуполномоченному Военного совета фронта, вылетавшему с первым эшелоном десанта на Харбин:

— Ответа от командующего Квантунской армией на радиограмму нашего Главкома о вылете вашей группы нет. Ждать больше не будем. Приступайте к выполнению поставленной задачи. Желаю успеха.

Предельно загруженные людьми, вооружением, боеприпасами транспортники в сопровождении истребителей и бомбардировщиков прикрытия поплыли над сопками, над деревнями. Бойцы прильнули к иллюминаторам: разливы речек, тайга, поля, ленты дорог, догорающие пожары — японцы сжигали за собой что можно, это напоминало тактику выжженной земли, которой гитлеровцы придерживались на советско-германском фронте.

Первый отряд летел курсом на Харбин, второй — на Гирин. Пересекли линию фронта, где еще шли бои, и через два часа, преодолев двести пятьдесят километров, отряд под командованием подполковника Забелина был над Харбином. Забелин доложил Шелахову:

— Товарищ генерал, мы у цели!

Шелахов кивнул, прижался к иллюминатору. Город на правом берегу Сунгари просматривался в вечерней дымке, позолоченной закатом, отражая солнце, — слепо поблескивали бесчисленные окна. Город Харбин ни о чем не ведал...

Развернувшись над городскими кварталами, транспортные самолеты пошли на посадку. Шелахову видно в иллюминатор: к посадочной полосе бегут японские солдаты. Главное — ошеломить внезапностью и решительностью, чтоб поняли сразу: сопротивление бесполезно. Колеса коснулись посадочного поля, самолеты пробежали и остановились. Дверцы открыты, десантники спрыгивают наземь. Генерал Шелахов торопит:

— К объектам! Живо!

Винтовочные выстрелы и ответные автоматные очереди.

Неужто будет бой? Но стрельба на этом прекратилась, и Шелахов вздохнул облегченно. Аэродромная охрана разбежалась, а спешившие к аэродрому солдаты-пехотинцы были схвачены и отконвоированы в казарму. Автоматчики заняли ангары, мастерские, прилегающие к взлетно-посадочным полосам каменные здания. Когда весь аэродром оказался в руках десантников, Шелахов вторично вздохнул с облегчением. На все про все ушло полчаса, и в 19.30 он уже радировал маршалу Мерецкову: «В 19.00 авиадесант приземлился на аэродроме Харбин и приступил к выполнению задачи».

Еще через полчаса Забелин доложил Шелахову: в служебном помещении аэродрома обнаружена группа японских генералов. Шелахов приказал:

— Ведите ко мне!

Это была крупная удача! Среди задержанных оказался начальник штаба Квантунской армии генерал-лейтенант Хикосабуро Хата с сопровождающими лицами. Хата и его генералы до странности однообразны: желтые вытянутые физиономии, очкастые, сутулые, в сапогах-бутылках, коричневых мундирах с орденскими ленточками и маленьких фуражках с кургузыми козырьками — ненатурально улыбаются, прячут растерянные, унылые взгляды. Хата встал, представился и представил свою свиту Шелахову. Тот задал пяток вопросов, и стало ясно, что Квантунский штаб практически не управляет войсками, нет даже попыток как-то связаться со своими соединениями и частями, где отступающими, где еще сопротивляющимися.

— Выход у вас один — безоговорочная капитуляция! — жестко сказал Шелахов.

— Но почему же капитуляция? Мы можем вести переговоры о перемирии. — Только капитуляция! Иначе аэродром и места дислокации японских войск будут подвергнуты уничтожающей бомбардировке.

Хата и его генералы бледнеют, краснеют, переминаются. Шелахов тем же, не терпящим возражений, тоном говорит:

— Я предлагаю, господин генерал-лейтенант, следующие условия капитуляции японских войск. Первое. Во избежание бесцельного кровопролития командование советских войск предлагает немедленно прекратить сопротивление и приступить к организованной сдаче в плен, для чего через два часа представить данные о боевом и численном составе войск Харбинской зоны. Второе. При добровольной капитуляции генералам и офицерам Квантунской армии до особого распоряжения советского командования разрешается иметь при себе холодное оружие и оставаться на своих квартирах. Третье. Ответственность за сохранение и порядок сдачи вооружения, боеприпасов, складов, баз и другого военного имущества до подхода советских войск полностью несет японское командование. Четвертое. До подхода советских войск поддержание надлежащего порядка в городе Харбине и его окрестностях возлагается на японские части, для чего разрешается иметь часть вооруженных подразделений во главе с японскими офицерами. Пятое: Важнейшие объекты в Харбине и окрестностях, как-то: аэродромы, мосты на реке Сунгари, железнодорожный узел, телефон, почтовые учреждения, банки и другие важнейшие объекты — подлежат занятию подразделениями десанта немедленно. Шестое. Для согласования вопросов, связанных с капитуляцией и разоружением всей Квантунской армии на территории Маньчжурии, начальнику штаба Квантунской армии генерал-лейтенанту Хата, японскому консулу в Харбине Миякава и другим лицам по усмотрению японского командования предлагаю в семь ноль-ноль девятнадцатого августа на самолете нашего десанта отправиться на КП командующего Первым Дальневосточным фронтом...

Шелахов умолк. Молчали и японцы. Пауза, как шаровая молния, покружила по комнате и вылетела в форточку. Японские генералы заговорили между собой — громко, сбивчиво. Шелахов терпеливо ждал. Наконец Хата пристукнул костяшками пальцев по столу, генералы примолкли. Хата скрипуче, будто слова терлись друг о друга, сказал, что на подготовку ответа надо три часа.

— Согласен, пусть будет три часа, — ответил Шелахов. — Меня найдете в советском консульстве.

В сопровождении части десантников генерал Шелахов и консул Павлычев отбыли в консульство, а другая часть десантников заняла в городе здания японской миссии, жандармерии и полицейского управления. Была выставлена наша охрана у важнейших объектов — мостов, электростанций, вокзала, радиостанции, телеграфа, главпочтамта, банков. Шелахов принимал донесения по телефону, поглядывая в окна консульского особняка: за железной оградой японские солдаты плотной цепочкой, а с внутренней стороны, со двора, здание охраняется вооруженными сотрудниками консульства вместе с десантниками.

Консул успел рассказать генералу Шелахову:

— В первый день войны все сотрудники консульства с семьями были арестованы, водворены в товарные вагоны и по железной дороге направлены в Дальний, чтобы в последующем переправить их в Японию. Но стремительное наступление наших войск сорвало замыслы японцев, и они срочно, под усиленной охраной, возвратили сотрудников консульства в Харбин и вот ныне, как видите, усердно нас оберегают.

— Скоро их самих, Георгий Иванович, придется оберегать, — сказал Шелахов, быть может впервые за этот день улыбнувшись.

За окнами затаился объявленный японцами на осадном положении Харбин: бульвары завалены спиленными деревьями, мостовые перерыты траншеями, булыжник разобран, в подвалах — пулеметные точки, на улицах — дзоты, проволочные заграждения, на перекрестках — танки и пушки. Все предназначено для длительной борьбы, но ее-то, по-видимому, не будет. Да, не будет, ибо к двадцати трем часам, как и было условлено, в консульство прибыли командующий и начальник штаба 4-й армии. Они выложили на стол Шелахову бумаги: ответ на условия капитуляции, приказ главнокомандующего Квантунской армией о прекращении боевых действий и разоружении, именной список генералов и сведения о личном составе частей Харбинского гарнизона численностью свыше сорока трех тысяч человек.

Ночь на девятнадцатое в Харбине прошла относительно спокойно. Лишь изредка на улицах взрывалась граната, тарахтела автоматная очередь, кое-где вспыхивали пожары. Как докладывали Шелахову, это не японцы, а местные хунхузы, пытавшиеся грабить магазины и склады. В утру стрельба стихла. В 7.00 генерал-лейтенант Хата, консул Миякава и группа генералов самолетом были отправлены на КП маршала Мерецкова.

А в Харбин вошла по Сунгари Краснознаменная Амурская флотилия с десантом от 15-й армии Второго Дальневосточного фронта. Стало веселее, ждали подхода полевых войск, которые из-за проливных дождей задерживались.

Генерал-майора Шелахова, назначенного комендантом семисоттысячного города, одолевали посетители. Среди них и довольно экзотические: бывший полковник царской армии при всех орденах и регалиях и священник в соответствующем сану облачении, их просьба — разрешить молебен в честь доблестной Красной Армии.

— У нас свобода религии, — сказал Шелахов. — Зачем вам специальное разрешение?

— С разрешением лучше будет!

— Ну, пожалуйста...

И в полдень девятнадцатого, в воскресенье, даже ливень не помешал тысячам харбинцев заполнить Кафедральный собор и прилегающие к нему площади. А в Коммерческом собрании заседали представители русской общественности, предложившие горожанам привести Харбин в надлежащий вид, дабы достойно встретить доблестные части Красной Армии. Это было очень кстати: надо было превращать город из осадного в мирный. Радовало, что открылись магазины, харчевни, парикмахерские. Должны возобновить работу заводы и фабрики, фирмы и компании.

Харбин — во многом русский город, русская речь слышна не реже, чем китайская или японская: эмигранты, эмигранты. Много домов выстроено русскими купцами, торговцами, железнодорожниками, чиновниками. В центре — огромные вывески: «Магазин «Иркутск», «Томское торговое товарищество», «Красноярский скупочный магазин», «Галантерея. Иван Зудов и К°, с непременным твердым знаком. Едет комендант по Харбину — японцы отдают честь — мимо отеля «Ямато», по Вокзальному проспекту, по Коммерческой улице, и будто из далекого детства выплывают чиновники, студенты, гимназисты в форменных куртках и картузах, дворники в фартуках и с бляхами, попы в рясах, ломовые извозчики в поддевках, легкачи-дутики в атласных рубашках, но все это русское, старорежимное словно втиснуто в азиатчину, какое-то оно инородное в ней. И ее в себе не растворили, и сами в ней не растворились.

Девятнадцатого августа Первый Дальневосточный фронт успешно высадил воздушный десант и в Гирине. Гарнизон капитулировал, а назавтра в город вошел передовой отряд 10-го мехкорпуса.

В агентурных донесениях, поступавших в штаб Забайкальского фронта, говорилось: Чанчунь, столица Маньчжоу-Го, уже несколько дней объят паникой, на юг, в сторону Мукдена, непрерывным потоком идут автомашины, с железнодорожных станций ежечасно отходят поезда, переполненные японцами: чиновники, коммерсанты, владельцы предприятий. В этой ситуации Военный совет фронта решил высадить в Чанчуне и Мукдене воздушные десанты и вместе с ними своих уполномоченных для переговоров с японским командованием о безоговорочной капитуляции Квантунской армии. К главнокомандующему Квантунской армией генералу Ямада, находившемуся в своей резиденции в Чанчуне, направлялся полковник Артеменко. Ему был вручен мандат-удостоверение за подписью маршала Малиновского и текст ультиматума. Родион Яковлевич сам приехал на аэродром проводить парламентерскую группу и пожелать ей, как он выразился, ни пуха ни пера.

В восемь утра восемнадцатого августа группа полковника Артеменко вылетела с монгольского аэродрома и взяла курс на юго-восток. Самолет прошел над Большим Хинганом в грозовых тучах и приземлился на маньчжурской территории, у города Тунляо, на окраине которого еще были бои. Здесь парламентеров встретил командующий 6-й гвардейской танковой армией генерал-полковник танковых войск Кравченко, выделявший личный состав для десанта. Кравченко и его штабисты совместно с прибывшей группой проработали все, что относилось к приземлению десанта в Чанчуне и выполнению боевых задач после посадки. Утром девятнадцатого транспортный самолет с парламентерской группой, сопровождаемый девяткой «яков», вылетел из Тунляо, курс — на Чанчунь. А генералу Отодзо Ямада радировали:

«Сегодня, 19 августа, в 8.00 парламентерская группа в составе пяти офицеров и шести рядовых, возглавляемая уполномоченным командующего Забайкальским фронтом полковником Артеменко И. Т., самолетом СИ-47 в сопровождении девяти истребителей отправлена в штаб Квантунской армии с ультиматумом о безоговорочной капитуляции и прекращении сопротивления. В последний раз требую обеспечить и подтвердить гарантию на перелет. В случае нарушения международных правил вся ответственность ляжет на вас лично. Р. Я. Малиновский, командующий Забайкальским фронтом, Маршал Советского Союза».

В полдень над военным аэродромом Чанчуня появилась советская эскадрилья, сопровождавшая транспортный самолет. Маньчжурская столица была придавлена туманом и пеленой дождя-ситничка. Звено «яков», прикрываемое с воздуха другими истребителями, приземлилось в центре расположения японских самолетов, стоявших несколькими рядами и не успевших даже взлететь. Лишь трем самолетам это удалось, но они были отогнаны из зоны аэродрома. Сел и транспортный самолет. Парламентерская группа вышла, выкатили легковой автомобиль. Парламентеры направились в комендатуру аэродрома.

Войдя в комнату, полковник Артеменко по-хозяйски оглядывается, приказывает:

— Свяжите меня со штабом Квантунской армии.

Капитан-переводчик переводит. Японцы из-за столов с разложенными бумагами и бутылками пива, растерявшиеся, угодливо кивают.

— Господа, — говорит Артеменко, — занимайтесь, пожалуйста, своими делами. Пива выпейте, полдень очень жаркий...

Видимо, от великой растерянности некоторые японцы и точно пьют пиво. Артеменко говорит:

— Ну, вот и порядок. Генерал Ямада ждет нас. Мы поехали. Извините, что побеспокоили. Всего вам приятного!

Парламентеры садятся в свою машину и едут вслед за японской машиной. Туман приподнимается, но дождь сеет. Жарко, душно. Из пышной зелени предместий выступают лачуги: фанера, жесть, ящичные досочки. Ближе к центру здания каменные, красивые. Улицы широкие, длинные, прямые — настоящие проспекты. Много цветов, особенно хризантем. Дребезжат трамваи, покрикивают рикши, толпы прохожих, как в водовороте, перемещаются с места на место. Фронт еще далеко, и город живет своей обычной жизнью, шумной и крикливой. Хотя въезды в него перекрыты заграждениями, на перекрестках — доты и дзоты, артиллерия. Капитан-переводчик говорит:

— Товарищ полковник, в Чанчуне проживает шестьсот восемьдесят тысяч китайцев, сто пятьдесят тысяч японцев и тридцать тысяч корейцев.

— Итого восемьсот шестьдесят тысяч. Солидно, Титаренко?

— Так точно, солидно!

В просторном кабинете главнокомандующего Квантунской армией полковник Артеменко представляется и говорит:

— Перейдем без задержки к делу?

Генерал Ямада кивает.

— Титаренко, давай переводи поточней... Требовавия командующего Забайкальским фронтом следующие: немедленно прекратить огонь и сопротивление на всех участках фронта, сложить оружие, вывести все войска из столицы и прилегающих к ней районов в пункты, которые я укажу, и, наконец, подписать акт о безоговорочной капитуляции.

— Это все? — спрашивает Ямада.

— Нет, господин генерал, не все! Мы настоятельно предлагаем вам выступить по радио с приказом своим войскам о немедленном прекращении огня и капитуляции перед Советской Армией. А премьер-министру Чжану Цзинхуэю мы столь же настоятельно предлагаем обратиться по радио к народу Маньчжурии и объявить, что японские войска капитулировали и сложили оружие, что война прекращена и Красная Армия вступает в страну как освободительница народа от японских оккупантов.

Ямада пожевывает губы. Цокает языком:

— Безоговорочная капитуляция?

— Совершенно верно, господин генерал!

— И это предлагаете мне, командующему миллионной армией?

— Но армии-то, как таковой, уже нет, она разваливается.

— Она еще существует, она еще на многое способна! Это боевая сила! И, опираясь на нее, я могу вести переговоры о перемирии, а не о капитуляции.

— Именно о капитуляции, господин генерал. И ни о чем больше! — сказал Артеменко и подумал: «Для чего тянет волынку? На что надеется?»

— Только о перемирии!

— Господин генерал, вы же противоречите себе! Вы дали нашему Главкому радиограмму о капитуляции, а теперь куда клоните? Как это понять?

Ямада молчит, с деланным спокойствием постукивает подушечками сухих, костистых пальцев по кожаной папке с бумагами.

В кабинет, запыхавшись, входит дежурный офицер, докладывает командующему:

— Ваше превосходительство! К столице приближается армада русских тяжелых самолетов под прикрытием истребителей. Наши самолеты подняться не могут. Аэродром блокирован русскими истребителями.

— Господин парламентер! — Ямада встревожен. — Смею вас спросить как военачальник своих войск и территории, на которой вы находитесь: что это значит? Надеюсь, вы сможете объяснить?

— Смогу. Это самолеты, вызванные мною, мне в помощь для успешных переговоров. — Артеменко непринужденно приглаживает жесткий ежик, без намека на улыбку говорит: — Смею вас также заверить как военачальник этих войск, что независимо от вашего поведения и обращения со мной, если я в условленное время не сообщу своему командованию положительных результатов, то город Чанчунь и его окрестности, которые вы превратили в военную врепость, будут подвергнуты разрушительной бомбардировке.

— Господин полковник, — обращается в упор Ямада, — есть ли еще время предотвратить бомбардировку города? Если это в вашей власти, я прошу вас сделать это.

— Это в моей власти, — отвечает парламентер. — Но и вы должны решиться...

— Я решился. — И Ямада замолкает на несколько секунд. Затем, очнувшись от оцепенения, резко вынимает свой самурайский «меч духа», несколько раз целует его, подает через стол, склонив голову. — Теперь я ваш пленник. Диктуйте свою волю.

И все присутствующие в кабинете генералы вытаскивают свои самурайские мечи, целуют их, подают с низким поклоном. А вскоре прибывает Чжан Цзинхуэй, как и положено марионеточному премьеру, личность тусклая, невзрачная. Он без излишних раздумий соглашается выступить по радио. Тут же в 14.30 Ямада подписывает акт о безоговорочной капитуляции. Выступил он и по радио. Началось разоружение Чанчуньского гарнизона. До подхода к городу наземных войск разоружение японцев и охрану электростанции, банков, радиостанции и других важнейших объектов взяли на себя десантники.

Девятнадцатого августа авиадесант был высажен и в Мукдене. В десант были отобраны двести двадцать пять гвардейцев из 6-й танковой армии. Это были испытанные ребята, за их спиной война с Германией, бои на Большом Хингане и в Гоби. Возглавил десант генерал-майор Притула, уполномоченный Военного совета Забайкальского фронта.

Утром на аэродроме раздалась команда: «По самолетам!» — и отряд погрузился в транспортники. Самолеты шли в облаках, а внизу, то видимое, то невидимое, кипело сражение: войска 6-й гвардейской танковой армии выходили на дальние подступы к городу.

Под крылом — окраина Мукдена! Аэродромное поле с ангарами, с рядами японских самолетов — где целые, где одни остовы, поработала на днях наша авиация, вон и воронки. Советские истребители пронеслись над аэродромом на бреющем, от японских самолетов врассыпную бросились люди. Транспортники, сделав круг, присмотревшись, зашли на посадку. Истребители надежно прикрывали их...

В небе появляются четыре японских истребителя. Они снижаются, чтобы сесть, и вдруг, разобрав, видимо, опознавательные знаки советских самолетов, взмывают, затем пикируют и врезаются в землю. Взрывы. Столбы пламени и дыма, обломки истребителей. Десантники у посадочной площадки переговариваются:

— Не пожелали сдаваться.

— Воздушным харакири покончили с собой.

— Может, это камикадзе, смертники?

— Шут их теперь разберет, после взрыва-то...

К помещению, которое занял штаб авиадесантников, подкатил в открытой машине щеголеватый японский офицер. Он докладывает:

— Командующий третьим японским фронтом генерал Усироку Дзюн приглашает к себе представителей советского командования.

Ему отвечают:

— Посидите, пока мы не закончим дела...

Щеголь вскидывает брови:

— Но господин генерал ждет!

— Ничего, подождет. Нам надо организовать охрану важных объектов, наметить районы разоружения войск Мукденского гарнизона и отвести место для сбора военнопленных, организовать отправку плененного на аэродроме марионеточного императора Маньчжоу-Го Генриха Пу И...

— Генриха Пу И должны были доставить на самолете в Японию. А он в ваших руках!

— Вот именно. И мы отправим его в Советский Союз...

Действительно, этому марионеточному императору не повезло. После начала советско-японской войны генерал Ямада и советник Пу И японский генерал Иосиока настояли, чтобы Пу И перебрался в Корею, откуда его переправят в Японию. Двенадцатого августа со всей своей свитой он поездом выехал из Чанчуня и на другой день прибыл в Корею. Но в основных портах Северной Кореи были уже наши войска, а у берегов курсировали наши корабли. Самолетов, могущих переправить Пу И в Японию, на корейских аэродромах не нашлось. Рано утром девятнадцатого император и его свита на трех самолетах были переправлены в Мукден для посадки на большой самолет, способный долететь до метрополии. И тут — советский воздушный десант! Надо было видеть, какое плаксивое выражение застыло на лице у этого Генриха, в штатском костюме, в белой рубашке с отложным воротничком, в очках, похожего на студента-неудачника.

В штабе 3-го японского фронта часовые берут «на караул». Генерал-майора Притулу проводят в кабинет командующего. Из-за стола встает низкорослый старик, одетый в белую рубашку-апаш, называется:

— Генерал Усироку Дзюн.

Рубашка-апаш несколько озадачивает строгого, даже сурового Притулу. Что за маскарад? Или Усироку Дзюн в знак поражения снял мундир, или ему просто жарко, или в японской армии столь вольно относятся к форме? Так это или не так, но советский представитель не подал вида и тоже назвался:

— Генерал Притула.

— Прошу вас садиться. Устраивайтесь поудобнее. Устали после перелета? Я, знаете ли, неважно переношу самолет... Не хотите ли взбодриться рюмочкой? Сакэ, водка, коньяк? Воин может позволить себе расслабиться, отдохнуть от забот...

— Спасибо, я ничего не хочу. Давайте ближе к сути. И поконкретней. Нас интересуют данные о численности японских войск, дислокация частей, наличие оружия, боеприпасов и так далее...

Усироку Дзюн линяет, и его развязную гостеприимность как рукой снимает. Он хмурится, мнется, бубнит: мол, ввиду плохой связи с армиями он может руководить капитуляцией лишь по группе войск, расположенной вокруг Мукдена. Притула предлагает: поскольку командующий этой армией находится здесь же и он располагает более точными данными, пусть докладывает он. Командующий армией называет номера дивизий, бригад, число орудий и пулеметов. Но, поймав сердитый взгляд начальника, начинает преуменьшать данные. Его поправляют. Он снова темнит, поддерживаемый командующим фронтом. Генерал-майор Притула знает, что Усироку Дзюн изворотлив и хитер, не зря его в армии прозвали Лисом, чем старик втайне гордился, усматривая в этом сходство с германским генерал-фельдмаршалом Роммелем, которого окрестили Лисом пустыни. Да, японцы явно хитрят. Видимо, и в эту минуту они на что-то надеются. На что? На чудо, которое спасет Квантунскую армию от капитуляции? Такого чуда на свете нет и не будет...

Зато есть и будет реальность, и она заключается в том, что всем японским частям предложено к 19.00 сложтть оружие. Генерал Притула рассылает своих офицеров в районы дислокации японских частей и соединений для контроля над ходом разоружения. Все нормально: квантунцы сдают оружие, в том числе и в мукденском арсенале. А наутро колонна за колонной приходят в пункты сбора пленных.

Кроме арсенала Мукден знаменит и лагерем союзных военнопленных. В первый же день пребывания в Мукдене представители Забайкальского фронта поехали в этот лагерь возле города. За колючей проволокой во дворе выстроились пленные: пожилые и молодые, американцы, англичане, австралийцы, французы, голландцы, генералы и рядовые. Наши офицеры вошли во внутренний двор, и что тут началось! Строй рассыпался, сотни, тысячи людей побежали навстречу им. Крики, слезы, улыбки. Генерал Притула с импровизированной трибуны сказал:

— Сегодня утром советскими частями занят город Мукден. Я уполномочен сообщить вам, что с этого часа все американские, английские и другие союзные военнопленные, находящиеся в этом лагере, свободны.

Поднимаются в приветствиях руки освобожденных. Взлетают пилотки, носовые платки, люди целуются, обнимаются, плачут. Слово «свобода» повторяется на все лады, на всех языках. Бывшие пленники кричат и на русском языке:

— Свобода, свобода, свобода!

— От имени советского командования, — продолжает Притула, — поздравляю вас с победой союзных войск над японским империализмом!

Опять крики восторга. Советских офицеров качают с гиком, свистом и шутками. Каждый норовит хоть дотронуться до них. На крыльцо, служащее трибуной, взбегает человек в пилотке и майке, горячо, сбивчиво говорит по-английски:

— Я американский солдат, меня зовут Александр Байби. Нам русские войска принесли свободу. Три с половиной года мы томились в японской тюрьме. Тысячи умирали от голода и пыток. За все время только четырем удалось бежать из этого лагеря, но и они были схвачены и заморены до смерти. Нет слов, чтобы рассказать здесь об издевательствах японских властей над нами. Наши русские боевые друзья, к вам обращаюсь я, простой американец, со словами горячей благодарности и любви. Никто из нас не забудет этого дня. На всю жизнь мы ваши самые верные друзья, и эту дружбу с Россией мы завещаем своим детям!

Когда Александр Байби и переводивший его речь для советских офицеров лейтенант умолкают, генерал Притула произносит:

— Спасибо. Но это наш долг... Теперь прошу внимания: японская военная охрана лагеря разоружается, а виновные в пытках и издевательствах над военнопленными будут арестованы. Временно, до подхода советских частей, управление лагерем возлагается на американских и английских генералов. — Он пожимает руку высокому худому старику в американской военной форме, с двумя звездами на отложном воротнике, — нос у старика горбинкой, седая бородка, пергаментное лицо с синими прожилками. — Генерал Паркер, вы самый старший по чину и по возрасту в Мукденском лагере. Я прошу вас стать временно начальником лагеря.

Паркер растроган, лейтенант переводит:

— Он благодарит за доверие, обещает оправдать. Он счастлив видеть русских. Он восхищен стремительным наступлением Красной Армии.

Генерал Паркер представляет стоящих рядом:

— Маршал авиации Великобритании Молтби. Генералы Джонс, Шари и Ченовет — командиры американских корпусов. Генералы Пиэрс, Фонк, Лаф — командиры дивизий...

Десантников никак не отпускают из лагеря: жмут руки, трогают за локти, просят автограф и сувенир — звездочку или пуговицу, расспрашивают о боях с Квантунской армией. Говорят: русские умеют воевать, мы восхищаемся вами, мы расскажем о вас на родине.

Десантники поражены свидетельствами пленных: чем-либо провинившихся японцы подвешивали на крюках к стене, и они висели вниз головой, пока не умирали; или такое: человека распинали на какой-то машине, выкручивавшей руки и ноги; или такое: вырезали и съедали печень — ритуальное в японской армии людоедство. А что отрубали головы — так это уж хоть без мучений...