Ночной пасьянс

25

Он не был здесь очень давно. На звонок входную дверь открыл Богдан Григорьевич. В полутемной прихожей объял знакомый, вспомнившийся запах именно этого жилья, устоявшийся, никогда не выветривавшийся, будто его исчезновение могло разрушить саму атмосферу жизни этого дома. Состоял запах из множества других, какие источали старые книги, старая мебель, старые обувь и одежда, соленья, варенья, лакрица, цветы в горшках на подоконниках и в вазах с водой, несвежее постельное белье и выстиранное, накрахмаленное, выглаженное, мех и въевшийся в него нафталин, дух мастики, навсегда впитавшийся в скрипучий паркет.

— Заходи. Тут ничего не изменилось, — приглашающе повел рукой Богдан Григорьевич, словно угадал ощущения Сергея Ильича.

В комнате тоже все оставалось на своих прежних местах, — стеллажи и полки с книгами и папками, стол, заваленный бумагами, знакомое тяжелое пресс-папье — дикий кабан с ощеренной пастью…

Богдан Григорьевич был одет по-домашнему: фланелевая в синюю клеточку застиранная сорочка, старые, с пузырями на коленях брюки, шлепанцы и — с давних времен привычка, — черные сатиновые нарукавники.

Сергей Ильич достал из дипломата розовую целлофановую папочку и три бутылки пива.

— Вот это ты молодец. Мы его сейчас в холодильнике остудим, — он вышел с бутылками на кухню, вернулся. — Ну, так что там у тебя за проблемы?

— Бучинский Михаил Степанович, — Сергей Ильич извлек из папки бумаги. — Адвокатская фирма Стрезера прислала ксерокопию его анкеты, заполненной собственноручно.

Родился 8 апреля 1918 года в Подгорске. Врач. Арестован немцами в апреле 1943 года. А облархив дал справку, что родился он в 1918 году, но не в Подгорске, а в каком-то селе Троки и работал до 19 июня 1943 года сопровождающим в экспедиционной конторе предприятия по охране имущества «Чувай». В Подгорске жил на улице Кинги, 5. Что за Троки? Где они? Что за «Чувай»? Врач, а пошел в экспедиторы!.. Хочу пойти на эту Кинги, 5, может быть там кто-нибудь из старожилов остался. Побеседую с ними. Но где эта Кинги, 5?

— Плохо знаешь свой город. Улица Кинги теперь называется Белградской.

— Там, где Дом быта и механизированная химчистка?

— Совершенно верно. Но идти туда тебе нечего. Строения с первого по девятый номер пошли под снос. На их месте и поставили Дом быта… «Чувай» — была такая фирмочка во время оккупации. Это что-то типа нашей вневедомственной охраны, — Богдан Григорьевич подошел к стеллажу и недолго покопавшись, вытащил затрепанный телефонный справочник времен оккупации, стал листать его, повторяя:

— Кинги, 5, Кинги, 5… Ага, есть… Но не Бучинский, а Бачинский М. С. Посмотрим на «у»… Бу… Бу… Бучинский… Есть и такой… Бучинский М. С., улица Бауэр-штрассе, 11-а… До войны называлась, если не ошибаюсь, Францисканской… При немцах особенно телефонами не баловались. Они могли быть у адвокатов, врачей, у служителей церкви, крупных чиновников, в общем у людей, легально занимавших определенное положение, то есть у весьма ограниченного круга. Если учесть, что твой наследодатель, как утверждает Стрезер, медик, то наличие у него телефона вполне вероятная вещь… Теперь — село Троки. Попробуй, запроси Центральный Государственный исторический архив, может найдут, где она, эта деревушка. — Он встал, вышел из комнаты и тут же вернулся с запотевшими бутылками пива, поставил две большие кружки — белые, из толстого фаянса. Сергей Ильич вспомнил их: на внешней стороне донышка изображен орел со свастикой, дата — «1942» и герб с короной и буквами SPM, вокруг которого надпись «Bavaria». — Хорошо! — воскликнул Богдан Григорьевич, с неохотой отрывая губы от кружки и утирая ладонью рот. — Что касается несовпадения дат или буковки в фамилии, знаешь лучше меня, какие разночтения выползают из канцелярских дебрей на свет божий.

Это Сергей Ильич действительно знал, сталкивался не раз. Он понимал, что Бучинский-Бачинский с улицы Кинги, 5 или Бучинский с Бауэр-штрассе могли быть однофамильцами наследодателя, но знал и то, что каждую версию будет проверять до конца, до упора.

— Посмотрим еще в двух местах, — вдруг сказал Богдан Григорьевич и подошел к тому же стеллажу, снял какую-то книгу, затем в другой полки огромную, похожую на картонный ящик папку.

— Это справочник медслужб и приватных врачей. С 1941 по 1944, сказал он, листая. — Так, пожалуйста: Бучинский М. С., санэпидстанция, помощник врача. Теперь заглянем сюда, — раскрыл он папку и стал рыться. Здесь нет… Посмотрим в другой.

Таких папок, заметил Сергей Ильич, ведя взглядом по полке, имелось с десяток, на корешке каждой фломастером были написаны по одной-две буквы в порядке алфавита — от «А» до «Я».

— Вот тебе, — Богдан Григорьевич весело, с каким-то превосходством метнул к рукам Сергея Ильича темно-зеленую карточку.

Сергей Ильич взял ее, она была двойная, раскрывалась, как паспорт. Он стал читать. Это оказалась «Рабочая карточка», заведенная 29 октября 1942 года, номер 24599. Надписи на двух языках — немецком и украинском:

«Фамилия, имя, отчество — Бучинский Михаил С.»

«Число, месяц и год рождения — 8 апреля 1918»

«Профессия — врач»

«Нынешняя должность — помощник врача»

«Количество иждивенцев — прочерк»

«Адрес — Бауэр-штрассе, 11-а»

«Городской комиссар — подпись»

«Биржа труда — подпись».

Венчала все это круглая печать, как и полагалось, с орлом и свастикой.

Через весь внутренний разворот указывалось: «Каждая истекшая неделя работы должна быть засвидетельствована приложением печати предприятия (организации, части)». Обе стороны разворота были разграфлены на сорок клеточек — сорок недель с датами начала и конца каждой. Последний штемпель «Городская главная касса» стоял в клеточке, завершающей недели марта.

— Все правильно, — сказал Сергей Ильич. — В апреле 1943 года Бучинского уже арестовали. — Откуда она у вас? — удивленно спросил Сергей Ильич, возвращая карточку Богдану Григорьевичу.

— У меня их несколько тысяч, — Богдан Григорьевич улыбнулся темными лукавыми глазами, долил в кружку пива. — Откуда именно эта — не помню. Собирал, где угодно. Сразу после войны их на свалках полно валялось с прочими бумажками периода оккупации… Я не брезговал, рылся, где только можно… Видишь, даже разложил по алфавиту.

— В общем, с Михаилом Бучинским все ясно. Но он покойник. Он мне уже как бы ни к чему, — засмеялся Сергей Ильич. — Мне бы найти, кому отдать эти триста тысяч… Вполне возможно, что он и Бачинский-Бучинский, живший на Кинги, 5, не однофамильцы, а состояли в родстве. В какой степени? Родственники, родственники мне нужны, Богдан Григорьевич.

— Тем более, запроси, чтобы выяснить, где село Троки. По-моему, под Перемышлем были какие-то Торки, не Троки, а Торки. Я учился с одним парнем оттуда.

— Мой Бучинский жил, по вашим данным, на Бауэр-штрассе, 11-а, в прошлом Францисканской. Как она теперь называется?

— Маршала Толбухина.

— Поищу там старожилов. А вдруг кто-нибудь вспомнит какого-нибудь Бучинского или Бучинскую из этого корня…

— О твоей Ульяне Васильевне Бабич из Ужвы я не забыл. Занимаюсь ею… Ты вот что еще сделай: выясни-ка официально, не были ли родители Бучинского землевладельцами. Обычно о такой категории людей в прошлом имелись довольно подробные данные, даже их родственные связи. А я у себя поищу.

— Это хорошая мысль, — кивнул Сергей Ильич.

— Пивка еще хочешь?

— Нет, спасибо.

— Тогда я бутылочку приберегу на утро.

— Бога ради… Да, я узнал: домик ваш, возможно, не пойдет под снос. Хотя этот вопрос еще не решен. Но Дворец пионеров тут собираются строить. Правда, неизвестно когда. Не переживайте, у нас пока расчухаются, пока решат, утвердят, внесут в титульный список!

— На это и буду уповать. Иногда и от бюрократии есть польза… Как там профсоюзный лидер?

— Кухарь? Руководит, блюдет наши права. Служит истине.

— А может ему не столь истина важна, как сам процесс служения ей? подмигнул Богдан Григорьевич. — А Миня что поделывает?

— В отпуск укатил…

Они продолжали беседовать. Сергей Ильич ходил вдоль полок, забитых книгами и папками, скользил по ним взглядом, иногда останавливался и, склонив голову набок, читал надпись на корешке…