Ночной пасьянс

50

Все, что рассказал Щерба о своей поездке в Ужву — о Бабич, о ее соседе Верещаке, о Романце, о разговоре с Сергеем Ильичом Голенком, хорошо залегло в молодой памяти Скорика, может быть еще и потому, что Щерба изложил профессионально — в той логической последовательности, в какой обычно выстраивается нуждающаяся в проверке рабочая версия.

К предстоящей встрече со Щербой Скорик кое-что успел. Через ГАИ он уже знал модель, цвет и номер машины Романца, какая на ней резина. Все совпадало с тем, что Романец показал на допросе у Щербы. Сравнив отпечатки протекторов с машины Романца с теми, что были сняты со следов на трамвайной остановке у дома Шимановича, Скорик расстроился: те скаты были радиальные, «ладовские», 6,45–13, а на машине Романца диагональные 6,15–13. Помнились, правда, слова Верещака, что Романец приезжал в Ужву не на красном своем «жигуленке», а на другой машине — на белой «Ладе». Розыскники майора Соколянского определили круг близких друзей Романца. Как ни странно, их оказалось совсем немного. И один из них — скульптор Окпыш, — имел белую «Ладу».

На сегодня Скорик вызвал Окпыша на допрос в качестве свидетеля. Сейчас он сожалел об этом: подводило ГАИ. К моменту допроса Скорик надеялся иметь в руках снимки с отпечатками протекторов с машины скульптора, порекомендовал гаишникам сделать это под невинным предлогом: дескать, дорожно-транспортное происшествие, погиб человек, водитель скрылся, а по описанию свидетелей, он якобы был на белой «Ладе». Теперь же Скорик решил не допрашивать Окпыша, извиниться, перенести на завтра…

Скульптор явился в точно назначенное время. Это был коренастый широкоплечий человек, на вид лет сорока, с обильной седеющей бородой. Он сел, заложил ногу на ногу, опустив на нее большие сильные руки мастерового с навсегда въевшимися темными ободками под коротко остриженными ногтями.

Скорик начал без протокола, готовясь извиниться и отправить скульптора:

— Отвлек вас от работы, Виталий Арсеньевич? Что поделать… Вы трамваем?

— Передвигаюсь на машине, иначе ничего не успеешь.

— У меня впечатление, что пешком быстрее. Город так забит транспортом.

И тут в дверь постучали. Вошел старшина милиции.

— Виктор Борисович, вам, — старшина подал Скорику большой конверт. Разрешите идти?

Скорик кивнул, распечатал конверт, вытащил содержимое — это были снимки следов протекторов с машины скульптора и заключение эксперта. И гласило оно, что следы протекторов машины, принадлежавшей человеку, сидевшему сейчас перед Скориком, идентичны тем, что были обнаружены на конечной трамвайной остановке у дома Шимановича. Сдерживая свою радость, Скорик отложил снимки и как можно спокойней обратился к Окпышу:

— Что ж, приступим, Виталий Арсеньевич.

— Я готов, — повел тот головой.

— Какая у вас машина? Модель, номер, цвет, резина?

— Белая «Лада», ПГА 02–20, резина радиальная, 6,45 на 13.

— Пятнадцатого августа, в субботу, куда вы ездили? Вспомните.

— Никуда. Мне гаишники сказали, что кто-то был сбит пятнадцатого, пришлось поневоле вспоминать, что делал в тот день.

— Может быть, вы кому-нибудь давали свою машину?

Окпыш нахмурился. Наступила пауза.

— Давал машину приятелю, — наконец сказал он.

— Кто такой?

— Романец. Ярослав. Ему надо было к тетке в Ужву лекарство отвезти. Его машина забарахлила… Он что ли сбил кого?

— Когда Романец сказал, что машина забарахлила?

— Накануне вечером. Он был у меня в мастерской. Тут все без трепа, я смотрел, подшипник трамблера полетел.

— Когда он возвратил вам машину?

— В тот день, ночью, около двенадцати. Я еще ругал его, где-то в битум влетел правыми колесами. А я не люблю, налипает, потом колесо бить начинает…

— Виталий Арсеньевич, мы хотели бы опечатать ваш гараж с машиной. Буквально на три дня. С вашего согласия, конечно.

— Ну, если нужно…

— С вами пока все, Виталий Арсеньевич… Прочтите, пожалуйста, подпишите тут и тут…

В обеденное время в военторговской столовой всегда полно народу, особенно шоферов — на этой улице много магазинов, складских помещений и разных контор.

Свободным оказался неудобный столик — прямо против дверей. Сквозняками втягивало с кухни и раздаточной запахи переваренной капусты и подгоревшего масла.

Щерба и Скорик взяли дежурный обед — борщ, котлеты с макаронами и кисель. Щерба сразу приступил к еде, опустив глаза в тарелку, Скорик же тщательно и брезгливо протирал бумажной салфеткой ложку и вилку, чем немало удивил Щербу, подумавшего: «С возрастом он, наверное, станет занудой и педантом… Бедная будет жена…»

— Ну что, Виктор Борисович, ваши впечатления? — спросил Щерба, доедая борщ.

— Машину Романец брал у скульптора по вполне объяснимой причине. И поездка в Ужву естественна — к больной тетке. Но кое-что в показаниях Романца не совпадает с тем, что говорил вам сосед Ульяны Бабич — Верещак. Но нет у нас никаких доказательств, что Шиманович был в тот день в Ужве. Что мы знаем точно? Да, звонил в Ужву на квартиру Бабич. Да, занимался по просьбе вашего приятеля Голенка выяснением, не является ли Бабич наследницей. Для этого он должен был с нею встретиться. Но встретился ли? Был некто в доме Бабич в ту роковую субботу, чей голос якобы слышал Верещак, сидел некто в машине Романца, когда тот уезжал из Ужвы, Скорик отодвинул тарелку с недоеденным борщом и взглянул на Щербу.

— Несовпадениями этими в ином другом случае можно бы и пренебречь. Нормальные люди на них и внимания не обратили бы. А мы не можем. На нас давит еще и подсознательное желание, чтоб они имели нужный нам смысл, — Щерба допивал кисель, глядя, как Скорик копается вилкой в холодных скользких макаронах. — И не можем мы отпустить этого «некто», пока не будем знать, его фамилию, имя и отчество… Я хочу, чтоб вы поехали сегодня в Ужву. Необходимо по всей форме допросить Верещака. Главное: когда Романец приехал в Ужву; когда уехал; где — точно зафиксировать с выходом на место — Верещак видел Романца в тот момент, когда в машине сидел этот некто: в центре города у телеателье, как говорил мне Верещак, или же Романец действительно подобрал пассажира уже за Ужвой у магазина хозтоваров. И еще: надо проверить следственным экспериментом, мог ли Верещак слышать голоса разговаривавших в комнате Бабич, стоя у заборчика своего сада?.. Кто у вас дома готовит? — вдруг спросил Щерба.

— Мама, — удивился Скорик.

— Вкусно?

— Очень.

— То-то я смотрю, как вы мучаетесь с макаронами и котлетой. Скорик засмеялся.

— Я позвоню в Ужвинскую прокуратуру, попрошу, чтоб вам помогли… Сегодня у нас что? Пятница? — Щерба глянул на часы с календариком. Романца на повторный допрос я вызову на среду. В понедельник мы с вами встретимся и подобьем бабки… Мне Верещак показался мужиком обстоятельным. Есть такие люди, любят подробности и излагают их так, как они именно и запомнились, — без сомнений и фантазий…

Расставаясь, они не предполагали, что через сутки вновь встретятся за трапезой…

В субботу вечером перед ужином Щерба собрался было в подвал, чтоб взять банку огурцов. Он рылся на кухне в ящике буфета, ища ключи, когда раздался телефонный звонок.

— Михаил Михайлович!.. Добрый вечер!.. Это Виктор! Надо встретиться! — узнал Щерба Скорика. Голос того был нетерпелив, возбужден, напорист. Необычным казалось и то, что Скорик назвал себя просто «Виктор», чего прежде не бывало, обычно, звоня, он говорил: «Это Скорик».

— Что за срочность? Вы откуда? — спросил Щерба.

— Из дому… Есть что рассказывать!

— Как съездили в Ужву?

— Лучше не бывает! — торжествовал голос Скорика. — Так где и когда, Михаил Михайлович? — настаивал Скорик.

— Можем у меня. — Щербе никуда не хотелось выходить из дому. Поужинаем. Годится?

— Давайте!

В непосредственности этого жадного согласия Щерба уловил не бесцеремонность, а безразличие к самому ужину, желание как можно быстрее встретиться.

— Приходите к восьми. Адрес знаете? Улица Гонты восемь, квартира 4, назвал Щерба.

Весь их разговор слышала жена Щербы, сидевшая у телевизора.

— Кого это ты приглашаешь? — встала она.

— Одного следователя.

— Как ты можешь приглашать незнакомого человека к ужину, не спросив у меня, есть ли чем кормить? Ставишь в дурацкое положение!

— Свари картошку. Селедка у нас есть еще?.. Прекрасно! Сейчас занесу огурцы. Вчера я купил кусок кооперативной ветчины… Не создавай из ерунды проблему… Можно еще открыть банку лосося…

Скорик пришел к восьми. В руках его был портфель.

«Что он, бутылку принес?» — удивился Щерба.

Но Скорик поставил портфель аккуратно в прихожей, и вслед за Щербой прошел в комнату. Лицо его было возбужденным. Он чему-то улыбался.

— Давайте прямо к столу, — сказал Щерба. — Есть хочется. Разносолов не обещаю, но картошка у нас вкусная, селедочка неплохая, атлантическая баночная.

Они сидели вдвоем. Жена Щербы ушла в другую комнату.

— Ну что? — спросил Щерба.

Скорик вышел в прихожую, вернулся с целлофановой папкой и подал ее Щербе:

— Допрос Верещака.

Щерба читал, отмечая точность вопросов и конкретность ответов Верещака. Здесь было все, что тот уже рассказывал Щербе, никаких противоречий или изменений в указаниях места, времени.

Вопрос Скорика: «Вы говорили, что видели в субботу, как Романец уезжал. В котором часу это было? Где именно вы видели Романца с человеком в машине?»

Ответ Верещака: «Стоял я возле телеателье. К семи уже шло. Они в семь закрывают. Табличку даже повесили „Закрыто“. Гляжу, белая машина проскочила, а в ней Славка. Я еще рукой помахал ему. Но он не видел. Машина что? Вжик и проехала. А рядом со Славкой еще кто-то. Только Славка сидел стороной ко мне, а пассажир по другой бок. Не успел разглядеть его. Да еще и солнце отблескивало от стекла, как от зеркала…»

— Ну что ж, хорошо, — закончил читать Щерба. — Пьете? — Щерба обхватил широкой ладонью бутылку «Столичной».

— Повод есть.

— Что-то вы темните, Виктор Борисович, — поглядывая на него, Щерба наполнил рюмки. — Так за что?

— Сейчас расскажу.

Оба ели с аппетитом, Скорик к удивлению Щербы, даже как-то торопливо. Потом, отложив вилку, встал.

— А теперь сюрприз, Михаил Михайлович, — он быстро прошел в прихожую, Щерба слышал, как щелкнул замок портфеля. Скорик вернулся с целлофановым кульком. — Михаил Михайлович, у вас ненужной газеты не найдется?

Вынув из пачки, лежавшей на телевизоре, Щерба недоумевая, протянул газету Скорику. Тот расстелил ее на полу, как фокусник, глядя на Щербу, запустил руку в кулек и извлек оттуда пару сравнительно новых туфель.

— Где вы их нашли? — оторопел Щерба. — Это они?

— Это мои. Я ездил в них в Ужву. Вот, — и Скорик повернул туфли к глазам Щербы подметками.

Обе подметки и каблук были густо измазаны оранжевой краской.

Скорик опустил обувь на газету.

Они стояли, глядя друг на друга: Щерба, прищурясь, что-то соображая, Скорик — выжидающе.

— Садитесь, картошка стынет, — сказал наконец Щерба, возвращаясь к столу. Не спрашивая, он налил обе рюмки. — Ну? — поднял глаза на Скорика. — Рассказывайте.

— Калитка во двор Бабич была открыта, — начал Скорик. — Я поднялся по крыльцу на веранду. Сразу почувствовал запах свежей краски. Внутри веранды, в центре, дверь. Подергал — заперта. И тут меня окликнул Верещак: «Эй, товарищ, куда?! Там покрашено! Заперто тут, вход у них со двора через кухню. А вы к кому?» Я двинулся назад, но нагадить успел прилично: на полу хорошие следы моих ног… Объяснил ему, кто я и зачем приехал. Повел он меня к себе. Допрашиваю его, а сам на туфли поглядываю. Жалко, ацетоном мыть придется. Поймал он мой взгляд и говорит: «И вам не повезло, и мне. Первый раз покрасил, а на следующий день был у них какой-то гость, видно чужой, не знал, что с веранды хода нет, ну и полез, как вы. Второй раз сегодня пришлось покрывать». Закончил я допрос, мысленно перебираю, не упустил ли что-нибудь. И тут меня как кольнуло: а когда он первый раз красил? Спросил. «Ульяна давно просила меня обновить. Все подходящей краски не было. А тут выбросили. Купил, значит. Во вторую пятницу месяца было, ко мне как раз из телеателье приезжали гарантийщики, забирали в ремонт телевизор». Угадываете, Михаил Михайлович, о чем я подумал?

— Угадываю, угадываю — буркнул Щерба.

— Вторая пятница — это четырнадцатое, и человек, наследивший в субботу был чужой, не знал, что вход со двора, полез на веранду… Ну, закончил я допрос, попросил у Верещака какую-нибудь старую обувь. Дал он мне разбитые кеды, на два номера больше. Я переобулся, свои туфли в газету завернул… Вот и все… Да, я еще взял у Верещака в баночку из-под майонеза этой краски.

— Вот это вы правильно сделали.

— Как считаете, зацепились мы?

— Во всяком случае, есть чем заняться, — неопределенно ответил Щерба…

Потом они пили чай, рассуждали и под конец Щерба сказал:

— Если Верещак что-то напутал, а Романец не соврал, что подобрал человека на выезде из Ужвы, тогда мы опять попали впросак. А если соврал Романец и прав Верещак, тогда приплюсуем сюда и наши с вами фантазии, что Романец увозил гостя Ульяны Бабич из ее дома. В этом случае надо искать его следы в машине скульптора. Коврик в «Ладе» ворсистый. Пусть не явные, но какие-то следы краски на ворсе должны остаться. Краска свежая. В машине, во время движения, при торможении человек упирается ногами в пол. Коврик изымите. Вместе с баночкой краски, что вы привезли, с вашими туфлями его надо отдать в НИИ судебной экспертизы. Дальнейшее зависит от результатов экспертизы.

— Как долго они это делают, Михаил Михайлович?

— И месяц, и два. Думаю, в данном случае недели за две управятся. Позвоню, попрошу, чтоб поторопились…

— А Романца в среду будете допрашивать?

— Нет. Есть смысл подождать результаты экспертизы, но наблюдение за ним установим.

Прошло не две, как рассчитывал Щерба, а три недели. Откуда-то натянуло набрякшие сизые тучи, медленно, низко ползли они над городом, то в одном его районе, то в другом вдруг срывался дождь. Похолодало. Даже днем было хмуро, серо.

Щерба ходил уже в плотной куртке и кепочке из темной буклированной ткани, а Скорик в модном стального цвета плаще, кокетливо подняв воротник, без головного убора, но с элегантным японским зонтиком…

Позавчера получили заключение экспертизы: краска на ворсе коврика из «Лады» Окпыша, из баночки, привезенной Скориком, и на его туфлях имеет общую групповую принадлежность. Щерба понимал, что подобное заключение могло играть роль лишь косвенную, в совокупности с другими доказательствами, но и то слава богу.

Сценарий допроса Романца Щерба и Скорик проговорили накануне. Сейчас, ожидая Романца, Щерба думал, что за время истекшее с момента первого допроса, Романец, если версия их чего-то стоит, получил возможность успокоиться и как-то подготовить себя к следующей встрече в этом кабинете. Думал Щерба и о том, что обыск в его квартире спустя столько времени уже ничего не даст, не дурак же он, что-то хранить дома. По сообщению оперативников ничего необычного в его поведении не было…

Романец опоздал минут на пятнадцать, извинился, сославшись на какую-то срочную работу. Внешне он не изменился, был спокоен, не сетовал, не возмущался, будто давал понять: «Я понимаю, это неизбежная формальность, рад помочь, чем смогу, надеюсь, что пробуду тут недолго».

Он ждал, что следователь придвинет к себе бланк протокола допроса, возьмет ручку и приступит. Но тот сидел, откинувшись в кресле, потом вдруг спросил:

— Как самочувствие Ульяны Васильевны?

Такое начало было несколько неожиданным. Романец шевельнулся в кресле, посмотрел на Щербу, ответил:

— Плохо. Безнадежно. Это уже второй инсульт.

— Сочувствую, — покивал Щерба. — Она знает, что с предполагавшимся наследством произошла ошибка?

— Какая ошибка? — Романец бросил руки на колени, словно хотел привстать.

— Разве вы не в курсе дела?

— Нет… Что за наследство? — спросил Романец, вытирая лоб платком. Душно у вас.

— Ну, раз вы не знаете, оставим это… Я открою форточку, — Щерба подошел к окну и потянул рычаг фрамуги, затем вернулся к столу, сел, придвинул к себе бланк протокола допроса, взял ручку. — Начнем, Ярослав Федорович, не будем терять времени. — Про себя Щерба отметил: «Он сразу спросил, „какая ошибка“. Если он не в курсе дела, естественней был бы вопрос, о каком наследстве речь, а потом уже об ошибке с ним». — Итак, в котором часу вы прибыли пятнадцатого августа, в субботу, в Ужву?

— Я уже говорил — около двенадцати.

— В своей машине?

— Нет. Моя была не в порядке.

— А что случилось?

— Полетел подшипник трамблера.

— На чьей же вы приехали?

— Я попросил у приятеля… Назвать фамилию?

— Да. И модель машины.

— Окпыш. Он скульптор. У него «Лада».

— За то время, что вы находились в доме Ульяны Васильевны, кто-нибудь заходил?

— Нет… Я уже говорил вам.

— А вот Верещак в своих показаниях утверждает, что слышал разговор между Ульяной Васильевной, вами и еще каким-то мужчиной, — Щерба умышленно сказал «слышал разговор», а не «слышал голоса».

— Тут он что-то напутал… О чем же мы говорили, если так?

— Вот я и хотел у вас уточнить.

— Напутал он, — дернул головой Романец.

— В котором часу вы уехали из Ужвы?

— Около семи.

— Один?

— Прошлый раз вы записали с моих слов, что уехал я один, раздраженно сказал Романец, — и что на выезде из Ужвы, возле магазина хозтоваров подобрал голосовавшего человека. Повторяю это и сейчас.

— Тут неувязочка, Ярослав Федорович. Верещак, будучи в центре Ужвы, возле телеателье, видел, как вы проехали и рядом с вами сидел еще один человек. Что ж, и здесь Верещак напутал? Странная путаница. Не так ли?.. На меня он произвел впечатление человека памятливого, — Щерба в упор посмотрел на Романца.

— Просто… не знаю… — Романец развел руками.

— Вы постарайтесь вспомнить это обстоятельство, а пока пойдем дальше… Где вы высадили вашего пассажира?

— У въезда в Ужву, возле автостанции.

— И куда оттуда?

— Ставить машину к Окпышу в гараж.

— Каким маршрутом?

— Через въездной путепровод, потом по Шевченко и повернул на Техническую. У него мастерская и гараж там.

— Значит, вы ехали самым коротким путем? Как я понимаю, езды было минут пятнадцать, верно? По южной окраине города?

— Да.

— По дороге никуда не сворачивали?

— Нет.

— Хорошо помните? Подумайте.

— Нет, никуда. С путепровода прямо к Окпышу.

— В котором часу это было?

— В начале десятого.

— А вот Окпыш говорит, что было это около двенадцати ночи. Как тут быть?

— Не знаю.

— От Окпыша куда вы направились?

— Домой.

— Выходили куда-нибудь еще?

— Нет. Выпил чаю, почитал и лег спать.

— Значит в центр и на восточную окраину города не заезжали?

— Конечно нет. Это не по дороге. Да и бензин кончался, лампочка мигала.

— Хорошо помните?

— Да.

— Тогда объясните, Ярослав Федорович, каким образом в ту же ночь «Лада» Окпыша могла оказаться в другом конце города, на улице Садовой, возле конечной трамвайной остановки? Вот снимки ее протекторов. Оба правых колеса, — Щерба достал из конверта фотографии и положил перед Романцом. Хочу сразу заметить: после того, как вы поставили машину, Окпыш ее той ночью не брал. У него в мастерской были гости до утра. Они опрошены нами. Алиби. В Ужву вы уехали в начале одиннадцатого утра. Так? Вы пришли к Окпышу утром, он вывел машину из гаража, и вы отправились в Ужву. Правильно?

— Да.

— За день до этого там, где мы обнаружили следы, машина не могла бы припарковаться: на том месте шли ремонтные работы, укладывали новые бордюры, каток закатывал свежий асфальт. Так как вы объясните, откуда это? — указал Щерба на снимки. Он видел, что Романец устал, виски запали, посерели, набрякла, дергалась голубенькая жилочка.

— Не знаю, — прикрыв глаза, Романец облизнул губы.

— Но должно же быть объяснение этому, Ярослав Федорович? — Щерба уже чувствовал, что первоначальная мелкая ложь, извлеченная из Романца, которая могла сперва показаться и не ложью, теперь вставала за спиной допрашиваемого стеною, не пускавшей уже Романца назад, на тот простор, где можно импровизировать. — Не станете же вы мне говорить, что почти с пустым баком вы отвозили на Садовую в другой конец города некую женщину, имя которой назвать не можете, — вам дорога ее честь.

— Я не знаю, что вам сказать, — вяло развел руками Романец.

— Мне нужно немного, Ярослав Федорович: правда. Тогда и вам станет легче… Тут ведь вот какой сюжет сложился, смотрите: кто-то, не зная, что дверь, ведущая в дом Ульяны Васильевны с веранды, постоянно заперта, все-таки пошел на веранду и, разумеется, хорошо набрал краски на подошвы своей обуви. На коврике в «Ладе» Окпыша, где сидел человек, которого вы везли и которого видел Верещак, красивший накануне пол на веранде, нами обнаружены свежие следы этой же краски. Таково заключение экспертизы. Откуда она на ворсе коврика, Ярослав Федорович? Как объяснить это совпадение?

Романец молчал. Щерба закурил, потом позвонил в соседний кабинет, где ждал Скорик:

— Виктор Борисович, минут через пять, — сказал Щерба и положил трубку. — Вопросы, Ярослав Федорович, — повернулся он к притихшему Романцу, я ставлю перед вами простые. А они кажутся вам почему-то сложными и вы мучаетесь в поисках ответов. С чего бы?.. Ну, хорошо. Еще один простой вопрос: — Вы знаете человека по фамилии Шиманович? Богдан Григорьевич. В прошлом адвокат. Когда Ульяна Васильевна судилась с другим соседом, Шиманович помог ей выиграть дело.

— Не встречал такого.

— Он старый, за семьдесят, худощавый, невысокого роста.

— Нет, не помню.

Щерба чувствовал, что устал от какой-то бесплодности: он видел, что Романец увяз, понимал, что каждый вопрос попадает в цель, а в протоколе вместе с тем зияют пустоты: «Не помню», «Не знаю» и тому подобные неопределенности… «Он как в ступоре», — подумал Щерба.

В дверь постучали и вошел Скорик, держа в руке матовый целлофановый кулек.

— Я не помешаю, — спросил Скорик. — И не ожидая ответа, расстелил на широком подоконнике газету, извлек из кулька туфли и положил их так, что обе подошвы, испачканные краской, оказались перед глазами Романца.

Щерба увидел, как судорожно дернулся кадык на шее Романца, как взгляд его словно приклеился к липкой оранжевой краске.

— Они разве?.. — вырвалось у Романца, он что-то хотел спросить, но тут же, словно опомнившись, умолк.

— Что они? — спросил Щерба.

Романец утер ладонью губы, вдруг пересохшие, как при высокой температуре. Щерба что-то сказал ему, затем молодой парень, принесший туфли, произнес какие-то слова«…жалко… попробую ацетоном», которые непонятно к кому были обращены, ничего внятно Романец уже не воспринимал, он словно оглох, в ушах стоял звенящий гул, в них била толчками кровь, страшно разболелась голова, ее словно жгло изнутри. «Скорей… Скорей бы… — путались слова. — Надо коротко, чтоб закончилось это мучение…»

— Ну что ж, Виктор Борисович, полдела сделано, — сказал Щерба, когда Романца увели. — Возни еще хватит: все закреплять, слишком много косвенного, у нас нет доказательств его присутствия в комнате Шимановича. Все с его слов. — В кабинете стало темнеть. За окном глухая стена дома напротив потемнела от дождя. — Он думал, как и мы: краска на подошвах заставит нас искать место, где Шиманович испачкал туфли. Но перехитрил себя, не подумал, что их исчезновение насторожит нас… Туфли обязательно найдите, надо выехать с ним на место, пусть укажет, куда выбросил, — Щерба надел куртку, взял кепку и погасил свет. — Пошли? Устал я сегодня… Чаю горячего хочется…

Его везли в закрытом «уазике». Он не раз видел такие: в них милиционеры заталкивали хулиганов, втискивали подобранных у пивнушек алкашей. Теперь вот везут его. В машине пахло какой-то мерзостью — потом, блевотиной, табачным дымом.

«Куда же меня везут? — думал Романец, вспоминая все что только что происходило в кабинете следователя. — Ага, он сказал„…следственный изолятор“… Они прервали допрос… Я попросил… Ах, это проклятое первое письмо… Оно лежало у тети Ули под подушкой… Из Инюрколлегии. Я увидел его, когда перестилал ей постель… Когда-то давно тетя Уля рассказывала, что есть какой-то родственник в Америке… Иногда получала письма… Меня это не интересовало… Я давно забыл об этом… никогда не думал и не вспоминал, это не интересовало меня… А увидев письмо, вспомнил… Удивился, что тетя Уля умолчала о нем… Спрашивать не стал… Потом появилось объявление Инюрколлегии в „Подгорской правде“ и пришло второе письмо… Нашел его в почтовом ящике, когда брал газеты… Целый вопросник… И я подумал: это мой шанс… Тетя Уля не жилец: один инсульт был… тяжелый диабет, семьдесят восьмой год… Письмо я утаил от нее… Чтоб потянуть, потом будут иметь дело уже со мной… Пришел запрос и в архив… Надежда Францевна велела порыться и ответить Инюрколлегии… Я не спешил, волокитил сколько мог… Но тут в Ужву приехал этот старик… Черт его понес на веранду… Зеленая папочка, полная бумаг… А на ней надпись: „У. В. Бабич“. Он все выспрашивал тетю Улю… Она лежала, а он сидел рядом, записывал… Я сказал: „Хватит, она устала, дайте ей передохнуть…“ Окна были раскрыты, я боялся, что кто-нибудь нас услышит… Я дал тете Уле таблетку трентала и димедрол… Она уснула… Я увел старика на кухню… Он сказал: „Мне нужно еще кое-что уточнить“. „Может, я смогу помочь?“ предложил я… — „Речь идет о деталях родословной тех лет, когда вас и на свете еще не было“, — возразил он. — „Там что, такая сумма, что вы, старый человек, не поленились тащиться в автобусе по жаре?“ — спросил я. — „Сумма впечатляющая“, — сказал он… Мы долго сидели на кухне, беседовали о всяком. Я узнал, кто он и что. Потом он захотел еще раз поговорить с тетей Улей. Но я уже не церемонился: „Она спит. Не надо ее беспокоить. Ее нельзя переутомлять. Вам придется приехать еще раз. Но предварительно позвоните“. — Мною уже владела одна мысль: не дать ему так быстро закончить, нельзя, чтоб его бумаги ушли в Инюрколлегию, пока тетя Уля жива… Около шести она проснулась, я напоил ее чаем. Предложил старику довезти его до города. Мне важно было увезти его из Ужвы… Я довез его до дома на Садовой, хотя мне это было не по дороге… И бензин кончался… Припарковали у трамвайной остановки… Было около девяти. Мне хотелось войти в дом к старику. Сказал, что хочу пить. Он пригласил. Поразило убожество… Полки, стеллажи, папки, справочники, картотечные ящички. Как у нас в архиве… Зеленую папочку, с которой он был, старик воткнул меж другими… Боже, как мне хотелось знать, что в ней! Она меня гипнотизировала… Какая сумма? Обнаружил ли он еще кого-нибудь в родословной? Или я один остаюсь после смерти тети Ули?.. Я осторожно задавал ему эти вопросы. Но он хитро уклонялся, хотя я уверял, что кроме меня у тети Ули никого нет. Я понимал, работал он долго. Собранное в папке досталось нелегко. Исчезни она, восстановить будет непросто, потребуется много времени… И полушутливо сказал, что в случае получения наследства я гарантирую ему надбавку к пенсии. „На каких условиях? — засмеялся он“. И тут я сказал: „Не спешите выяснять и передавать бумаги в Инюрколлегию“. Он долго смотрел на меня, словно выуживал мои мысли. Потом произнес: „Молодой человек, а вы негодяй… Сейчас я выставлю вас отсюда. Но сперва что-то покажу“, — он направился к полкам. Я видел его заросший затылок, сутулую спину. Я обвел взглядом его мерзкое жилище. И тут на глаза мне попалось пресс-папье… Когда я уходил, спрятав папку за пазуху, уже в коридоре обернулся последний раз… У двери валялись его туфли. Обе подметки в оранжевой краске! Я подумал: будут искать место, где он вляпался… Туфли я зашвырнул в багажник и по дороге выбросил за ограду кладбища. Сперва один, а потом, проехав, другой… И все… Конец… То, что было в той папке, ничего мне не объяснило… Старик не успел… Объяснилось в кабинете следователя: ошибка — тетя Уля не являлась наследницей!.. И эти двое в кабинете, как собаки у норы… Ждали, чтоб я выполз из нее… И я выполз… Как трудно было рассказывать им!.. Они требовали подробностей!.. И еще будут выдирать их из меня… А это пытка!.. Они сломают мне душу, но выдерут все… Надо сразу… Завтра надо сразу… Иначе я сойду с ума…»

Машина остановилась, хлопнула дверца, приблизились шаги, задняя дверь открылась, и милиционер сказал:

— Выходите!