Ночной пасьянс

31

Ни в субботу, ни в воскресенье отдохнуть Сергею Ильичу не удалось. В субботу утром без предупреждения заявилась двоюродная сестра, прилетевшая из Краматорска. Со следующего дня у нее путевка в Трускавец. Поскольку Подгорска ей было не миновать, решила приехать на день раньше, чтоб повидаться. А не виделись они лет двадцать, отношений не поддерживали. Сергей Ильич ее недолюбливал за апломб, за то, что напичкана истинами в последней инстанции, за нетерпимость к чужому мнению и этакую провинциальную хвастливость. Пришлось принимать, оказывать гостеприимство, выслушивать сентенции, терпеливо сидеть за столом. В самом деле, не выгонишь же! Она называла каких-то людей, которых он давным-давно забыл и не мог вспомнить, и вела себя так, словно она и Сергей Ильич истосковались друг по другу.

— Где ты работаешь? — спросила она.

Сергей Ильич сказал.

— Я бы никогда не согласилась брать от них деньги. Кто знает, какого они происхождения, как нажиты? И вообще это унизительно и непатриотично. Что мы, нищие? Мы великая держава, зачем нам их доллары?!

Утром следующего дня, проводив сестру на автобусную станцию, Сергей Ильич возвращался со счастливым облегчением, когда вспомнил, что дочь и зять, вернувшийся с вахты, приглашены сегодня к приятелям на день рождения куда-то за город. Значит, подкинут на целый день внука…

Посетителей не было, и в тишине кабинета Сергей Ильич начал знакомиться с поступившей почтой.

Анеля Родомская… Мать наследодателя… Ей сейчас девяносто восемь лет, — подсчитал Сергей Ильич, — а ее брату, Станиславу — сто. Искать их, пожалуй, можно только на кладбище…

«Ничего себе — проверить! — усмехнулся Сергей Ильич. — А кого же я ищу, если не ближайшую родню наследодателя?! И на этого братца еще ни разу не наткнулся… Хорошенькая линия!» — Он отложил письма.

Покоя не давала деревня Троки — Тракай. Сергей Ильич достал карту Польши, развернул, взял лупу. Он водил ею, пересекая квадрат за квадратом, начинал с воеводческих столиц, затем вправо, влево, вверх и вниз. Нужна была хоть какая-то система. Опускаясь с запада на восток, почти до нынешней госграницы с СССР, под Перемышлем, он искал особенно внимательно, вспомнив слова Богдана Григорьевича: «…под Перемышлем были какие-то Торки, я учился с парнем оттуда». Привыкший подозрительно относиться к подобным незначительным перестановкам букв, Сергей Ильич позвонил в консульское агентство ПНР в Подгорске. С руководителем агентства он был хорошо знаком, служебные дела сводили их не раз…

— Вас слушают, — отозвался голос в трубке.

— Это Голенок… Здравствуй… Под Перемышлем был населенный пункт Торки. Не могли ли эти Торки когда-нибудь называться Троки?

— Бог его знает, я же не специалист по этому делу. А почему у тебя возникла такая мысль?

— Тракай в Литве когда-то по-польски назывался Троки.

— А зачем они тебе?

— Ищу человека, вернее его наследников.

— А какая валюта?

— Самая хорошая.

— Что ж, было бы неплохо, если б наследник оказался у нас… Напиши нам официальную бумагу, укажи фамилию, я сделаю запрос. Конечно, могу все и по телефону, но тебе же документ нужен, что б в дело подшить.

— Нужен, — согласился Сергей Ильич…

Разговор с руководителем агентства навел Сергея Ильича и на другую мысль: вскоре после войны, когда уточнялась госграница, одни территории отходили к Польше, другие к Украине. Шло переселение. Надо бы запросить Госкомитет республики по труду.

До обеда Сергей Ильич печатал запросы в Госкомитет УССР по труду с просьбой проверить, не переселялись ли из населенного пункта Торки (ПНР) на территорию УССР граждане Бучинские и Радомские, и еще два письма за пределы республики: в исторические архивы Гродненской области и Литвы.

Сергей Ильич шел на улицу Толбухина, которая до войны называлась Францисканской. Он мало верил в эту затею, но что б не укорять себя потом мыслью о какой-то упущенной возможности, отправился искать старожилов в доме, где некогда проживал Михаил Бучинский.

Не доходя квартал до дома 11-а, Сергей Ильич увидел у входа в трехэтажное кирпичное здание вывеску «Жилищно-эксплуатационная контора № 102» и, поразмыслив, вошел. Начальника ЖЭКа на месте не оказалось, но был техник-смотритель, молодой подвижный человек — в костюме, при галстуке, и Сергей Ильич в легкой тенниске-безрукавке почувствовал себя как-то неловко, даже ощутил некое зависимое положение.

— Вы по какому вопросу? — спросил молодой человек.

Представившись и не вдаваясь в подробности, Сергей Ильич объяснил.

— Дом 11-а двухэтажный, вроде флигеля. Старый. Там десять квартир, сказал техник. — Сейчас мы паспортистку позовем… Зина! — крикнул он, принеси Толбухина.

Пришла паспортистка с толстой регистрационной книгой.

— Есть ли в доме 11-а старожилы? Скажем, люди, живущие там с довоенных времен? — спросил Сергей Ильич.

Найдя нужный адрес, она стала проверять список жильцов — возраст и кто когда поселился.

— Есть тут старик один, из восьмой квартиры, — паспортистка держала толстый палец на строчке. — Завадка Ярема Иванович, 1898 года. Живет в этом доме с 1944, как освободили город. Может он жил здесь и при немцах и до немцов… А так больше никого… Я могу идти? Меня там люди ждут…

— Иди, — сказал ей техник. — Вы загляните к нему, — обратился уже к Сергею Ильичу. — Старые любят вспоминать, — философски заключил он.

Поблагодарив, Сергей Ильич ушел…

Лестница на второй этаж и перила были деревянными, пахли скипидаром, кто-то заботливо протирал их. Дверь в восьмую квартиру когда-то давно покрасили красной половой краской, теперь она пересохла, облупилась. Не обнаружив звонка, Сергей Ильич постучал. Никто не откликнулся. Лишь на третью его попытку по ту сторону звякнула цепочка, и дверь отворилась. На пороге стоял маленький усохший человек в полосатой пижаме со старческими коричневыми пигментными пятнами на лысом черепе. Кожа лица его настолько одрябла и так ее изжевали морщины прожитых лет, что глаз почти не было видно. И все же Сергей Ильич поймал их взгляд — странный, направленный на него, и вместе с тем сквозь него и упиравшийся где-то далеко в какое-то препятствие.

— Ярема Иванович? — спросил Сергей Ильич.

Старик кивнул.

— Я к вам, если разрешите.

Старик посторонился, пропуская гостя.

Сергея Ильича поразила бедность квартиры. Маленькая прихожая выводила прямо в комнату. Кухни тут, видимо, не было, потому что в комнате стояла двухкомфорочная газовая плита, выпирала допотопная конусообразная чугунная раковина с огромным сифоном. Тут же — небольшой стол, кушетка, застеленная вылинявшим пикейным одеялом и фанерный шкаф со вбитыми сбоку гвоздями, на которых висели коротенькое вафельное полотенце и пиджак с обвисшими плечами.

Заметив на столе несколько пузырьков с воткнутыми в них пипетками, Сергей Ильич спросил:

— Вы болеете? Может, я не вовремя?

Слабо шевельнув пальцами немощной руки, как бы успокаивая визитера, старик ответил:

— Глаукома. Десять лет слепну, — он поднял голову навстречу взгляду Сергея Ильича, приглашая начать разговор, ради которого тот пожаловал.

— Ярема Иванович, как давно вы живете здесь? — приступил Сергей Ильич к делу. — Я из Инюрколлегии, разыскиваем родственников одного человека.

— С 1912 года, — он помолчал, будто тень минувших лет заслонила собеседника. — Кого вы ищете?

— Кого-нибудь из семьи Бучинских. Они вроде тут жили?

— Нет. Анелька, Стефан и старший их, Алекс, жили на Грюнвальдской. А тут седьмую квартиру снимал их младший — Михайло. Был студентом медицины. Потом практиковал.

— И куда уехал?

— Далеко, — старик медленно опустил веки, печально покивал головой. Царство ему небесное. Германцы в сорок третьем увезли… Вся фамилия сгинула. Анелька в 1936 году повесилась. Муж ее, Стефан, имел молоденькую австриячку, работала в рецепции[1] отеля «Бристоль». Он продал все и укатил с нею в Вену. Брат ее, пьяный, застрелил Стефана.

— А старший сын их, Александр? — спросил Сергей Ильич, дивясь памяти старика.

— Полицаи в лесу поймали. В сорок первом. В город он ходил и из города, вроде к партизанам. Живым его в кринице утопили…

— Он был женат?

— Алекс? Нет, гулял.

— А у брата Анелии была семья? Ведь у нее брат, кажется, был.

— Был. Стась. Только не Бучинский, он, Родомский. Имел дочь. Анной звали. А вот куда она подевалась, не знаю… Моложе меня лет на десять была. Так что тоже уже не девка сейчас, — он повел сухими губами, изображая улыбку. — Мне ведь уже восемьдесят два…

«Пожалуй, все», — решил Сергей Ильич. Еще с минуту подумал, не упустил ли чего и поднялся.

— Благодарю вас, Ярема Иванович. Извините, что побеспокоил.

Старик вяло развел сухими, как осенние стебельки, руками, и с трудом встав со стула, проводил гостя до двери.