Ночной пасьянс

46

К одиннадцати Скорик вызвал Теодозию Петровну на допрос. Договорились, что Щерба подойдет к половине двенадцатого, когда Скорик немного «разговорит» Теодозию Петровну. А пока Скорик еще раз перелистывал дело. Накануне собрались втроем: он, Щерба и майор Соколянский.

«У нас нет ни одной серьезной версии», — посетовал Соколянский.

«Плохо работаешь, потому и нет», — парировал Щерба.

«Вам не угодишь», — сказал Соколянский.

«А где туфли? То-то!»

«Мои люди обшарили все дворы вокруг. Кроме собачьего дерьма ничего».

«Что ж мы имеем? — спросил Щерба. — Потные спины?»

«Учитывая образ жизни Шимановича, то, что ничего не было похищено из вещей, нет видимых примет ограбления, мы считали, что убийца интересовался чем-то, что связано с книгами», — вступил в разговор Скорик.

«А что еще нам оставалось? — спросил Щерба. — Это необходимо было отработать. Что в результате?»

«Нашли Зубарева», — усмехнулся Соколянский.

«Большой успех!» — иронично подтвердил Щерба.

«Мы проверили всю эту шпану, что вертится возле букинистических. Разработали всех, кого назвал Зубарев», — сказал Соколянский.

«И куда вышли? — спросил Щерба. — То-то!»

«И все же там еще надо шерстить, — обратился Скорик к Соколянскому. Вдруг кто-то новый объявится».

«А что остается делать? — прикрыл глаза Щерба. — Да-а, выбор небольшой… Что с соседкой, Теодозией Петровной?»

«Глухо, — сказал Соколянский. — Насколько было возможно, весь тот день ее проверили. Приятельницу установили. Подтвердила все… и когда была, и что делали, в котором часу ушли в церковь, и что Теодозия встретила там этого сельского попа. Через епархиальное управление и его нашли. Я ездил в село, где у него приход. Он подтвердил и время и место встречи. Никаких противоречий. Служба в церкви Петра и Павла в тот день закончилась позже, чем обычно, в половине восьмого вечера. Был хороший хор, поэтому задержались».

«От церкви до ее дома удобнее ехать трамваем, „девяткой“, напротив дома конечная остановка, — сказал Щерба. — Езды десять минут. Накинем еще десять: пока вышла из церкви в толпе, поделилась какими-то впечатлениями с той же приятельницей, подождала трамвай. Дома должна была быть в пять-десять, ну, пятнадцать минут девятого, еще засветло».

«Но она же показала, что шла пешком, — напомнил Скорик. — А пешком минут двадцать пять, тридцать, женщина пожилая. Если так, то домой попала не раньше девяти, а то и в начале десятого».

«Ну а если все же не пешком, а ехала?» — настаивал Щерба.

«И тогда бы заявилась к себе в начале десятого, — сказал Соколянский. — На Скальной ремонт путей, меняют рельсы, „девятку“ пустили в объезд через центр. Это еще полчаса».

«До чего ж вы оба умные. Здорово вы ее защищаете, — Щерба откинулся на спинку стула, вытянул ногу, чтоб легче было втиснуть пятерню в карман и извлечь пачку сигарет. — Надо еще раз допросить соседку, Виктор Борисович, — сказал Щерба. — Вызывайте на четверг, часов на одиннадцать утра…»

Теодозия Петровна пришла ровно в одиннадцать.

В половине двенадцатого явился Щерба. Едва войдя в кабинет Скорика, по его скучному лицу понял, что дело шло со скрипом.

— Не помешаю? — спросил он.

Теодозия Петровна оглянулась на его голос.

— А, Теодозия Петровна! — вроде удивился Щерба. — Помогаете нам? Продолжайте, Виктор Борисович, я посижу, послушаю, — он сел у окна.

— Значит, машину вы видели, когда она стояла и потом когда отъезжала? — спросил Скорик.

— Так и было. Я уже говорила и вам, и ему, — повернулась Теодозия Петровна к Щербе.

— Вы хорошо ее разглядели? — спросил он.

— Что она — ушки?[5]

— А сидевшего в ней запомнили?

— Его не видела, темно было внутри и стекло блестело.

— Какого цвета машина, Теодозия Петровна? — задал вопрос Скорик.

— Вроде белая. Говорю же — темно было.

«Значит, ни черная, ни синяя, ни красная, ни зеленая, — перечислял в уме Щерба. — На трамвайной остановке один фонарь, метрах в двадцати от места, где стояла машина. При этом освещении она могла выглядеть белой, хотя в действительности могла быть светло-серой и даже светло-бежевой».

— А вы не помните, какой модели машина? — спросил Скорик.

— Не понимаю я в них, прошу пана.

— Номера вы не заметили, Теодозия Петровна? — спросил Щерба.

— Я уже говорила, не заметила. Что он мне, тот номер.

— Но может быть вы запомнили, какой он — черный маленький с белыми цифрами или белый продолговатый с черными цифрами? — настаивал Щерба.

Она посмотрела на него с раздражением, как на докучливого несмышленыша:

— Не знаю. Они всякое цепляют на свои машины!

— Хорошо, Теодозия Петровна, бог с ней, с машиной, — миролюбиво согласился Щерба. — Скажите, у покойного Богдана Григорьевича фотоаппарат был? Не увлекался ли он фотографированием?

— Не было у него никакого аппарата! За какие деньги?! — категорически отвергла женщина.

Щерба взглянул на Скорика, мол, у меня все. Тот согласно опустил веки.

Когда она ушла, Щерба сказал, вздохнув:

— Да, не много мы сегодня заработали.

Скорик встал, молча открыл сейф и извлек завернутый в носовой платок Щербы прозрачный футляр от кассеты «Denon».

— Ну что? — нетерпеливо воскликнул Щерба.

— Есть. Те же «пальцы», что и на рулончиках пленки со стола Шимановича.

— Да ну?!

— Все-таки, чьи они, Михаил Михайлович?

— Зовут его Олег Иванович Зданевич. Возраст тридцать один год. Фотолаборант в областном архиве, — и Щерба подробно рассказал обо всем, что было связано с Олегом Зданевичем и его отцом, о том моменте, когда возникло хотя и уязвимое, но логически не такое уж случайное подозрение.

— Будем просить санкцию? — спросил Скорик.

— Только на обыск. И подписку о невыезде. На большее у нас нет материала.

— Жаль, что мы не можем приобщить кассету к делу. Придется ему «пальцы» откатать.

— Приобщим. Я ему ее верну. А во время обыска изымем официально. Да и кроме нее в доме что-нибудь да найдется с его «пальцами».

— Что могло привести этого лаборанта к Шимановичу?

— Поиски документов, хоть как-то связанных с отцом. Он-то хорошо знал, чем занимается Шиманович, специфику, разнообразие его архивов, выполнял видимо неоднократно его заказы на фотокопирование. И в доме, надо полагать, бывал. На сей раз пришел в субботу, пятнадцатого числа. Помните запись, сделанную Шимановичем на субботнем листке календаря: «Сегодня фотокопии в 16 ч.»? И что-то между ними произошло. Что?..

Зданевича Щерба пригласил по телефону под невинным предлогом: хочет возвратить кассету и фотокопию протокола и заодно задать несколько вопросов. Каких — не уточнил.

И вот они сидели друг против друга. Зданевич положил в портфель кассету, всунул аккуратно в конверт от фотобумаги листок фотокопии и сидел, ожидая, чего еще от него тут хотят.

— Олег Иванович, мне нужно официально допросить вас по одному случайно возникшему делу.

Зданевич напрягся, подозрительно стрельнул взглядом по лицу Щербы, сказал глухо:

— Что еще? Я свои дела тут закончил, а вы свои сами крутите.

— В одну из наших бесед вы сказали, что «левыми» работами не занимались, в частности фотокопированием. А ведь занимались, Олег Иванович. Фотокопия протокола, которую я вам только что возвратил, выполнена вами. Очень профессионально, на отличной импортной бумаге. И вот эти фотокопии тоже сделаны очень профессионально, тоже на импортной бумаге, — Щерба извлек из ящика и положил перед Зданевичем фотокопии документов, спечатанных с рулончиков пленки, обнаруженных на столе в квартире Шимановича.

— Мало ли кто мог достать импортную бумагу! Да и мастера в городе кроме меня есть. Десяток назову, — откинулся Зданевич и заложил вальяжно руку за спинку стула.

— Олег Иванович, в этом здании есть и дураки. Как и всюду. Но почему вы считаете, что один из них я?

— Я ведь тоже не дурак!

— Надеюсь. А ведете себя, мягко говоря, не умно.

— Ну хорошо, брал я «левую» работу.

— И у Шимановича? У Богдана Григорьевича?

— А, у этого… Брал.

— Как часто вы к нему заходили?

— А я к нему вообще не ходил. Созванивались, где-нибудь встречались. Он мне отдавал работу. А потом я ему возвращал готовое, а он мне бабки.

— Но пятнадцатого августа, в субботу, вы все же навестили его, в четыре часа дня?

— Нет. Не верите, спросите у него. Я отдал ему все накануне, в пятницу днем. Он сам поменял время. Да и мне оказалось удобней. Потому что в пятницу вечером я должен был уехать.

«Вот стервец, — расстроено вздохнул Щерба. — Чего теперь стоят его отпечатки пальцев на рулончиках пленки и на футлярчике?! В суд с ними не пойдешь. И обрезки остальных кадров от тех рулончиков… Ну найду я их у него дома при обыске! Куда их присобачишь?»

— Да что в конце концов случилось, чего вы меня все время возите мордой по асфальту?! Я не за этим шел сюда! Шел добровольно! По вашему приглашению, — вскипел Зданевич.

— Шиманович убит! — в упор сказал Щерба. — В субботу, пятнадцатого августа, — и он увидел, как по лицу Зданевича поплыла белая тень, и оно вдруг осунулось.

— Вона что! — голос Зданевича стал сухой скрипучий. — Понятно… Шьете мне убийство… Это что же, Кухарь так на вас надавил или чего посулил?.. Хочет меня таким образом натянуть?.. Не выйдет у вас, ребята! Все вы одна кодла!.. Но не выйдет!.. Не было меня в городе в ту субботу, пятнадцатого августа. Не было — и все! Находился с пятницы с вечера до воскресенья, до десяти вечера да-а-леко, за сто восемьдесят километров. В Кременце. Алиби у меня! Ясно?! И утритесь им вместе с Кухарем!..

— Чем вы ездили туда? — спросил Щерба, спокойно выслушав длинную и гневную тираду Зданевича и подумал: «На Скорика это наверное, произвело бы впечатление… Но может быть мне сейчас мешает именно мой опыт, сотни людей, сидевшие на этом стуле и вот также нагло отпиравшиеся, а в итоге не через день, так через месяц подписывавшие протокол с признанием, ложившимся в обвинительное заключение?.. Может быть весь этот чертов мой опыт не дает мне свободы поверить Зданевичу?» — Так каким же транспортом вы ездили в Кременец? — отмахнулся Щерба от психологических самокопаний.

— Рейсовым автобусом. Последним. В шесть сорок вечера, — ответил Зданевич. Он выпрямился на стуле, говорил уже тихо, прикрыв глаза, словно успокоился, был весь собран, будто набирался сил и терпения для долгого упорного сопротивления.

— Кто это может подтвердить?

— Жена. Я ездил к ней на выходные. Она была там с дочерью.

— А кроме жены?

— Пассажиры автобуса. Ищите их. Вам за это деньги платят.

— Поищем… Я возьму у вас подписку о невыезде, Зданевич. А сейчас поедем к вам домой на обыск…

— Ваше право.

— Право закона.

— Вижу, какой закон. Только передайте Кухарю, тут ему шоколадки не будет, пусть леденец сосет…

Обыск в квартире Зданевича не дал ничего. Щерба изъял знакомый уже футлярчик от кассеты, часть пленки, отрезанной от тех рулончиков, что нашли у Шимановича и еще кучу фотокассет с проявленной фотопленкой, хранившихся в чуланчике, переоборудованном в маленькую фотолабораторию. Жилье Зданевича оставило впечатление, что живут здесь люди, едва сводящие концы с концами. Однокомнатная квартира с кухонькой, где едва могут разместиться два человека. В комнате дешевенький сервант, раскладной диван, стол и детская кроватка. У окна на тумбочке старый черно-белый телевизор, рядом ящик с детскими игрушками.

Когда уже уходили, жена Зданевича, худенькая молодая женщина, бледная, молча плакала и укоризненно посматривала на мужа, а Зданевич отрешенно сидел на диване, не обращая внимания на смущенных понятых. Жена Зданевича пошла за Щербой на кухню.

— Это все неправда, товарищ следователь, повторяла она. — Олег был у нас в Кременце с пятницы до воскресенья. Не мог он… Никак…

— А что вы там делали? — спросил Щерба, укладывая в картонную коробку фотокассеты и пересчитывая их.

— Я была в профилактории. С дочерью. Мне дали путевку туда на три дня. Я донор…

Вошел Зданевич и молча стоял в дверном проеме.

— Он даже фотографировал нас! — с надеждой вспомнила жена. — Возле леса, там луг есть!.. Вот смотрите! — она лихорадочно принялась перебирать фотокассеты.

— Перестань, Катя! — сказал Зданевич. — Фотографировать вас я мог и три недели, и три месяца назад. Там даты нет! Перестань! Это не доказательство. Ты им ничего не докажешь. Они не хотят. Пусть сами и ищут.

Она обреченно опустила руки…

С этим Щерба и отбыл…