Ночной пасьянс

28

Красный свет, горевший в фотолаборатории, лежал на лобастом лице Олега. Пинцетом он шевелил контрольные снимки в ванночках, перекладывал из одной в другую. Прищепленные к натянутой капроновой леске, сушились несколько рулончиков проявленной пленки. В маленькой комнате было душно, едко от испарений химикатов. Но Олег к этому привык. Работы поднабралось. Одну из них — печатание обыкновенных снимков, — он делал с тем равнодушием и спокойствием профессионала, с такой заученной механической последовательностью, когда можно, зная заранее результат, одновременно и разговаривать с кем-нибудь. Другую же работу — проявление и печатание фотокопий текстов, — он не любил. Тут надо все время следить: сперва, чтоб не загубить, проявляя, пленки, затем, печатая, выбрать нужную контрастность. Все это он знал, умел, но всегда почему-то был взвинчен, раздражителен, и в душе поносил тех, кому взбрело в голову сохранять на фотобумаге какие-то допотопные записи, к которым, как он полагал, никто никогда не прикоснется. Но иногда, закончив, разглядывая отпечатанные и высушенные фотокопии, он любовался своим мастерством и, как бы проверяя качество, не щурясь, не напрягая зрения, прочитывал тот или иной документ, с удивлением узнавая из него какую-нибудь забавную подробность.

Сегодня, как и всегда, он закончил сперва печатание фотокопий. Сначала служебных — архивных, а затем — «левых», они давали приработок, хоть и небольшой, но он не отказывался и, приступая, проверял: запер ли дверь на крючок и включил ли наружное табло, освещавшее надпись: «Не входить!..» Нынче эта предосторожность нужна была особенно, тем более, что заметил плохое настроение директрисы. Она могла вломиться, потребовать, чтоб впустил в любую минуту — любила в дурном расположении духа совершать контрольные обходы всех отделов: кто чем занят.

Поэтому все, что не должно попасться ей на глаза, он убрал в ящик стола.

Была последняя неделя июля, пора, когда Олег, как он выражался, «заготавливал корма на зиму» — подоспело много «левых» заказов: памятные альбомы выпускников школ, пусть через двадцать лет полистают, умилятся, какими юными, чистыми, пышноволосыми были и поразмыслят, какими стали. «Десятый „А“, средняя школа № 14». Вот девочка с челочкой, милашка, ничего не скажешь, святые глазки, мама будет пускать слезу, созерцать фото, думая о будущем чада, восхищаясь чистотой глаз, не зная, что ее дочку уже тискают в подъезде… Действительно, а какой она станет лет через двадцать? Прядильщица, мать-одиночка или главврач, близорукая толстуха, как та задерганная главврачиха из районной поликлиники?.. У нее вечно перекошены чулки… А этот юнец, нос пуговкой? Кем он будет через двадцать лет?

Тридцать человек, девушки и ребята, надежды, фантазии. Но у всех все хорошо не бывает. Вот в чем дело…

Тут ему позвонили по внутреннему телефону. Он узнал голос Романца:

— Олег, тебя по городскому спрашивает какая-то дама. Выйдешь, или сказать, что тебя нет?

— Пусть подождет, сейчас выйду.

Он внимательно осмотрел рабочий стол, не оставил ли чего ненужного для чужих глаз и вышел, запер деверь на два оборота, ключ сунул в карман.

Его лаборатория и комната Романца находились рядом, вошел Олег без стука. У Романца сидела какая-то девица с блокнотиком на коленях. Тот что-то объяснял ей, она кивала и записывала.

Трубка лежала на столе.

— Слушаю, — сказал Олег.

— Это Маруся, с кладбища, — отозвался издалека голос.

Олег поморщился. Звонившая работала смотрительницей на кладбище, как раз на том участке, где похоронен был отец Олега. Он платил ей пятерку в месяц за то, чтоб приглядывала за могилой. Сейчас он задолжал четвертной.

— Я понял, тетя Маруся. К середине августа рассчитаюсь полностью и наперед дам, — старался он говорить потише и без подробностей, косясь на Романца, беседовавшего с девицей. — Да-да, разбогатею… Я понял… Вы уж извините. До свидания, — заторопился закончить, зная словоохотливость собеседницы. С покойниками на кладбище здорово не разговоришься…

Он пошел к себе. Этот звонок невольно вернул его к не давним мыслям об умершем несколько лет назад отце. И с какой-то злой веселостью Олег мысленно произнес: «Ничего, батя! Все идет путем. Скоро я им всем морды дерьмом намажу!..»

Застенчивая, все время красневшая дипломница из Института культуры, приоткрыв розовый ротик, внимала Романцу — руководителю дипломной работы, стараясь успеть записать в блокнот все, что он изрекал. А Романец втолковывал ей какие-то элементарные понятия, дивясь ее туповатости и наивности.

— Я же точно обозначил вам хронологические пределы, — говорил он, зачем же вы лезете в другие? По ним и материалов нет.

— А у вас, в архиве? — спрашивала девушка.

— Они в спецхране, вас туда не пустят.

— А если я через папу попробую?

— Это тот случай, когда папа не поможет. На тех документах — «табу».

— Почему?

— Они… как бы вам сказать… не вписываются.

— Во что?

— В концепцию, в концепцию, Шурочка!

— Почему?

— О, господи! Ну спросите у вашего папы! Если он у вас все может, наверно и все знает… Пойдем дальше. Вот эту фразу«…единственно верный путь…» вы уберите.

— Почему?

— В тех документах, что в спецхране «единственно верным» путем был назван вовсе другой. Кто знает, не окажется ли через несколько лет названное вами «единственно верным» тоже ошибочным? Избегайте категорических оценок… Даже если это цитаты… Чужие истины не принимайте всерьез, руководствуйтесь своими. Общих истин не существует, милая Шурочка, — девица надоела ему, ее дипломная работа — сплошные компиляции и цитаты — никому, кроме нее, не нужна, но всемогущий папа отдаст команду, чтоб сей научный труд переплели «как следует» и золотом оттиснули фамилию дипломницы и название. Почти два часа угробил Романец на просвещение этой Шурочки, хотя своих срочных дел сегодня было невпроворот. Ему нужен был покой, одиночество, тишина, чтобы все хорошо обдумать. Поэтому не без некоторого цинизма он поучал ее: — Я тоже руководствуюсь этими принципами. И вам советую. Это — что касается жизни. А дипломную вам написать помогу. Будьте умничкой, — без всякой надежды, что такое его пожелание исполнится, он не удержался и погладил ее чуть выше колена. — Я дам вам свой телефончик, если что нужно — звоните. Он сказал не «телефон», а «телефончик». Но до нее и этот нюанс не дошел. «Она, наверное, фригидна, — почему-то решил Ярослав, глядя, как Шурочка аккуратненько укладывает в сумочку блокнотик — в одно отделение, ручку — в другое. — Конечно, можно бы назначить следующую встречу дома, а не здесь, — подумал Ярослав. Девка ничего… Правда, можно влипнуть, а папа там — ого-го?.. Нет, это все побоку!.. Сейчас есть высшая цель, главное дело жизни подоспело… И, может быть, — Мюнхен…»