Огненный шторм

30

Школа молодого бойца пошла насмарку. Какая может быть военная дисциплина, когда помнишь, как вчера вечером вы с сержантом сидели на крыше и держались за руки? Неудивительно, что в вооруженных силах фамильярность не поощряется.

Предрассветная пробежка. Теперь мне не приходится с трудом поспевать за Эко. Бежим рядышком. Я чувствую паутину и успеваю вовремя пригнуться. Уже не наступаю в ямы и на острые камни. Просто заранее знаю, где они, а откуда — не спрашивайте. Мы бежим идеально в ногу. Иногда случайно чуть касаемся друг друга.

Гребля на байдарках. Скользим сквозь жутковатый туман. И небо, и вода одинакового красновато-серого цвета. Надвигается шторм. Утренняя мгла скрывает извивы ручейков. Теперь Эко не приходится показывать мне зверей и птиц. Я сам вижу, где они прячутся.

За зарослями восковника — белохвостый олень. Среди гальки на мелководье — мокасиновая змея. Под низким диким виноградом замерла лягушка. Все они великолепно замаскированы. В идеальных убежищах. Но я знаю, что они там.

Мы одновременно поднимаем весла, чтобы поглядеть, как из-за занавесей тумана пикирует за рыбешкой скопа. Пике, всплеск, короткая борьба, молниеносный взлет, — в острых как бритва когтях бьется серебристая рыбина. Мы восхищенно переглядываемся.

Над дюнами кружит египетская цапля. На сей раз она следует не за табуном диких лошадей. А за одним старым жеребцом.

Жеребец перебирается через гребень дюны и не спеша идет по песку к кромке воды. Благородное животное. Старое, но все еще грозное. Вспоминаю, что говорила Эко. Держусь в отдалении.

— А почему он один?

— Посмотри, какие у него шрамы на спине и на шее.

Я-то думал, у него такая масть. А теперь вижу, что это рубцы — от ноздрей до самого хвоста.

— Он храбро бился за свою семью, — объясняет Эко. — Не хотел отдавать жен и детей молодому жеребцу. Дрался, терпел поражение и снова дрался. Но ничего не мог сделать. Он уже старик.

Свергнутый султан стоит в полосе прибоя и глядит в море. Такой огромный. Такой еще недавно могучий. А теперь совершенно одинокий и сломленный.

— Что с ним теперь будет? — спрашиваю я.

— Когда они остаются одни и падают духом, они сдаются. Ложатся на песок и умирают. Стой здесь.

Эко идет к жеребцу. Он видит, что она подходит. Поворачивается к ней мордой. С этого ракурса глубокие шрамы видны отчетливее. Господи, как он дрался, Господи, как ему досталось. Раненый, отверженный, жаждущий мести зверь. А Эко-то что задумала? Обезумевший от одиночества конь одним ударом копыта снесет ей голову с плеч.

Жеребец, конечно, щерит зубы, когда она приближается. Встает на дыбы. Копыта рассекают воздух, словно секиры.

Эко даже не замедляет шага. Подходит к нему совсем близко. Ладони вверх. Источает спокойствие. Кладет руки на покрытый шрамами бок. Жеребец медленно опускает голову. Эко прижимается к нему щекой. Я завороженно гляжу.

Конь и ниндзя стоят неподвижно. Она обнимает его огромную голову. Потом конь, словно о чем-то с ней договорившись, поворачивается и рысит прочь.

Эко возвращается ко мне. На глазах у нее слезы, и это не потому, что туман такой холодный. Я ей ничего не говорю.

Что ж, крошка-ниндзя убедительно показала, что способна на сочувствие. Все-таки в ней есть душевное тепло. И сердце у нее на месте. В том, что касается диких лошадей.

Тренировка по борьбе. Всерьез драться с человеком, с которым ощущаешь определенную близость, довольно трудно. Каждый удар, каждый перехват, каждая фигура танца получают второе значение. Броски и повороты намекают на объятия. Руки смыкаются. Ноги переплетаются.

Теперь я понимаю, что Эко так замечательно дерется не благодаря мышечной силе. В каждом ударе, выпаде, прыжке присутствует мысль. Энергия, к которой надо подключиться. И тогда кого угодно отшвырнешь на двадцать футов. И запросто можно вспорхнуть с земли и усесться на ветку.

Сурово гляжу на Эко.

— Эта драка — занятие скорее умственное, чем физическое, так? На самом деле твоя сила — это ум.

— Все боевые искусства основаны на ментальной дисциплине и умении сосредоточиться, — отвечает Эко. — Кунг-фу на протяжении столетий занимаются монахи в горных монастырях.

— Да, но это же не кунг-фу. А что тогда? Вчера вечером ты рассказывала мне о моем предке Данне и о том, как он основал движение в защиту Земли. Это была такая религия?

— Нет, там не было никаких разговоров о Боге и потустороннем мире, — объясняет Эко. — Данн учил, что, пока сам не спасешься, никого спасти не сможешь. Так что это не религия, а образ жизни. Понимание мира и нашего места в нем. По-другому объяснить не могу.

— А кто тебя учил так классно драться?

Эко глядит на меня.

— Твой отец, — говорит она, помедлив. — Так что в некотором смысле ты учишься у него.

За многие часы тренировок это самый сильный ее удар — с большим запасом. Ответ Эко едва не сбивает меня с ног. Ничего себе! Эко настолько близко знакома с моим отцом?! Когда он ее учил? Что он за человек? Откуда они знают друг друга и при чем здесь я?

Она бросается бежать, так что задать все эти вопросы мне не удается. Ну ничего, скоро я все узнаю.