Огненный шторм

49

Наверное, произошла ошибка. Сеть оранжевая, а рыба внутри — нет. Ни костистых голов, ни больших глаз. То есть, конечно, у некоторых все это есть. Там и сям в просторной темной сети вспыхивают ярко-оранжевые пятна.

Это не улов, а прилов. Целый автобус прилова. Тонны другой рыбы, кальмаров, осьминогов, ракообразных, кораллов, актиний, — невероятная пестрота и разнообразие. По сути, у вываленной на палубу поблескивающей груды морских тварей есть только одно общее: все они или умерли, или умирают.

Эко пыталась научить меня телепатическому общению с животными, но раньше у меня это совсем не получалось.

А теперь за долю секунды неизвестная потайная дверца в мозгу взяла и распахнулась. И я все слышу. И чувствую. Не спрашивайте, как можно почувствовать звук или мысль, — у меня это получается так же, как чувствуешь всем телом раскат грома. Слышу — и меня бросает в дрожь, а лопата падает на палубу.

По палубе ледяным ветром проносится холодный СТОООООННН чистой первобытной боли. Я никогда раньше такого не слышал, но почему-то точно знаю, что это — агония миллионов живых существ, которых оторвали от рифа, втиснули в трал и которые теперь умирают от резкого перепада давления.

Потайная дверца захлопывается с той же быстротой, с какой открылась, и я резко разворачиваюсь.

Спасибо Эко. Предчувствие удара, даже когда я ничего не вижу. Кулак прилетает из-за моей спины, и, резко повернувшись в последнюю секунду всем телом, я избегаю самого неприятного. Это Одноглазый Старпом — в прескверном настроении.

— Кончай пялиться, бери лопату и работай!

Я и работаю. И работа эта невеселая.

Солнце стоит прямо над головой и жарит тонны прилова, который я пытаюсь поскорее сбросить обратно в воду. И при этом кажется, что гора морской живности расползается, разливается, плавится.

Самые тяжелые и опасные — коралловые ветви, которые попали под грузила и раскрошились. Коралловые осколки всегда острые, но одна разновидность — ее матросы называют жгучими кораллами — и вправду обжигает при прикосновении.

Меня шатает на скользкой палубе, когда я всаживаю лопату в гору прилова. Десять раз, потом сто, потом тысячу отношу к борту по двадцать фунтов и вываливаю обратно в океан.

Я стараюсь не смотреть на лопату, не глядеть на то, что там шевелится и мучается. Но иногда это невозможно. Часто приходится разделить то, что переплелось друг с другом или перемешалось в сети.

А для этого надо смотреть.

Растаскиваю коралловые ветви, перепутанные, словно хворост. В них забились осьминоги и угри: существа, привыкшие жить в пещерах, искали знакомое убежище от неведомой силы, которая тащила их к небесам.

Актиний, морских звезд, мидий и губок приходится отрезать острием лопаты — иначе эти умирающие комья не удалось бы сбросить за борт.

А еще в сеть попались глубоководные омары и крабы. Некоторые до сих пор цепляются клешнями за оранжевый нейлон, словно сражаются с загадочным недругом.

Атлантических большеголовов попалось немного, их забирают в трюм и обрабатывают на конвейере. Филе замораживают, а головы, хвосты, хребты и потроха сваливают в дренажную систему, которая их перемалывает и алой пеной выбрасывает в кильватер. За кораблем на четверть мили тянется свита из хищных птиц — пируя в кровавом тумане, они громко галдят.

Слушая алчные крики пирующих птиц и усердно делая свою работу, черную во всех смыслах слова, я начинаю понимать, почему капитан назвал свой корабль плавучей фабрикой смерти.

Рыба, попавшая к нам в сеть, тоже по большей части не атлантический большеголов. Этих рыб на палубе тысячи, чешуя у них горит всеми цветами радуги. Глаза у них выпучились, а животы полопались из-за перепада давления. Выпавшие потроха на солнце сразу начинают вонять.

А ужаснее всего то, что в сеть попались и крупные морские животные. Вот мертвый дельфин. Дельфины дышат воздухом, а этого, наверное, затащило в сеть, когда он нырял, а потом трал опустился на дно, и дельфин утонул. Оттаскивая его за спинной плавник к борту, я касаюсь его кожи — нежной, словно дорогая роскошная замша, — и вспоминаю, что дельфины спасли меня, когда мы с Эко повстречались с шестижаберной акулой.

Кверху брюхом на палубе лежит гигантская морская черепаха, она шевелит лапами, из расколотого панциря хлещет красная кровь. Я беру черепаху за хвост и вместе с другим матросом тащу через всю рабочую палубу к аппарели.

Треснувший панцирь стучит о палубу и хлюпает — «пап, пап, пап». Шорты и футболка у меня в крови. Я заглядываю великану в глаза — и совершенно напрасно.

Я знаю, что морские черепахи растут медленно и живут очень долго. Сколько же лет этому Мафусаилу глубин? Двести? Триста? Сколько раз обошел он землю — лишь для того, чтобы в конце концов попасть в нейлоновую сеть «Лизабетты» и быть раздавленным тяжестью трала? Черепаха смотрит на меня, словно спрашивая: если вы не собирались ни съесть меня, ни оставить себе, зачем вы это сделали?!

Ответить умирающему великану мне нечего, и я швыряю его в море, и он тонет и скрывается из виду.

Целую вечность спустя я сваливаю в океан последнюю порцию прилова и бросаю лопату.

Ко мне подходит Джиско.

Что с тобой? Вид у тебя скверный.

Я и чувствую себя скверно.

Что случилось?

Вместо ответа я бегу к борту, и меня рвет.