— Грузила в воду! — орет старпом.
Тяжелый трос с колесиками-грузилами соскальзывает по аппарели и падает в воду, поднимая фонтанчики брызг.
Джиско вздрагивает.
У тебя слабость к атлантическому большеголову?
Одно дело — изучать ужасные события, когда находишься от них за тысячу лет. Совсем другое — видеть их своими глазами.
Не вешай нос. Это всего лишь большая рыболовная сеть.
— Последняя проверка щитов! — рявкает старпом. — Открыть на счет десять!
Внезапный всплеск активности.
— Убери пса от тросов! — кричит Ронан.
— Ничего, он умнее, чем кажется!
Вот уж комплимент так комплимент…
— Что такое «щиты»? — спрашиваю я у Ронана.
— Это такие большие ворота, которые растягивают устье сети, — объясняет он. И показывает на две здоровенные стальные пластины, вмонтированные по обе стороны кормы траулера. — Когда они раскрыты, то рыбу засасывает в сеть, как воронкой, и тащит по всей длине в куток. Такой трал два «боинга» проглотит.
Если уж на то пошло, ему все равно, что глотать, едко замечает Джиско.
Вид у псины неподдельно несчастный. И я чувствую, что дело тут не в голоде и слабости.
Собачьи глаза обшаривают рабочую палубу. Джиско рассматривает краны и лебедки и провожает взглядом уплывающую сеть. Я телепатически улавливаю какое-то его настроение, с которым раньше не сталкивался. Это кипучий гнев, но в нем нет ничего личного, он не направлен ни на меня, ни на Ронана.
Старпом завершает отсчет и кричит:
— Десять! Открыть щиты!
Громадные ворота выскакивают из пазов и с плеском падают в океан.
Капитан выходит на мостик, вид у него напряженный. Рудольф, старшина рыбаков, начинает выкрикивать конкретные приказы матросам при лебедках.
— Сеть к правому борту! Еще двести футов!
Матросы осторожно опускают и перемещают сеть гидравлическими лебедками.
Джиско плотно зажмуривается.
Крепись, Джиско. Видеть это — твой долг.
Он с усилием открывает глаза.
Спокойно, кладбище бифштексов. Мы как раз забрасываем сеть.
Джиско выворачивает шею и глядит на меня.
Может, ты и маяк надежды, но такой же слепой, как они.
Что значит «слепой»? Мы просто ловим рыбу.
На его морде отражается глубочайшая печаль, и я сразу вспоминаю Эко, сидевшую на крыше дома у моря. Вспоминаю, как она молча сидела, повернув ладони кверху, и глядела в ночное небо, словно оплакивала красоту, которая неизбежно должна была скоро погибнуть.
Чувствую в Джиско то же самое сочетание ярости и беспомощности. Разница только в том, что Эко еще и чувствовала себя виноватой, — может быть, потому, что она была человеком.
На Джиско такого бремени не лежит. Он сердится — и глубоко печалится. Но, как ни странно, еще ему немного любопытно.
Его глаза обшаривают траулер от носа до кормы, заглядывают в лица матросов.
Вот что всегда было для меня самой большой загадкой Перелома. Вот чего я никогда не мог понять. О чем они думали? Ведь, в конце концов, твой вид обладает разумом и способен на глубокое сострадание.
Собачьи глаза бывают необычайно выразительными. Сейчас глаза Джиско расширены и влажны от печали.
Теперь я начинаю понимать.
Стою рядом с ним, гляжу на маневры с сетью. Пахнет горячим металлом и дымящейся смазкой. Спрашиваю пса, что именно он начал понимать.
Он смотрит на матросов, занятых передвижениями сети. Члены экипажа — всех цветов и рас — обнажены до пояса и потеют на солнцепеке. Мышцы напряжены. Лица серьезны. Глаза сосредоточены на работе. Никто из них не кажется ни злым, ни скверным человеком.
Опустошая риф за рифом и акр за акром океанское дно, они были так заняты, что ни о чем не думали. Тяжелый труд на жаре. А они просто ловили рыбу.