Осколки зеркала - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Марина Арсеньевна Тарковская (Тюрьмы Александра Карловича) #69

Тюрьмы Александра Карловича

До 1884 года в тихом, провинциальном Елисаветграде не бывало политических арестов. Там и тюрьмы-то путной не было — тюремное здание, перестроенное из бывшей женской гимназии, городские власти снимали у частного лица. Сидели в этой тюрьме злостные банкроты, воры и бродяги. Режим был довольно либеральным, вследствие чего большая часть обитателей тюрьмы по праздникам напивалась до бесчувствия.

В книге «Ненастоящая тюрьма» уроженца Елисаветграда, бывшего харьковского студента, народовольца по фамилии Коцюба, которую я обнаружила в дедовском архиве, я нашла сведения об аресте участников народовольческого и украинофильского кружков Елисаветграда.

Привожу цитату из книги Коцюбы:

«Жандармский капитан в Елисаветграде был, но старый, ленивый, зажившийся на одном месте, „совестливый“, по его собственным словам. Но вот старика сменили, и вместо него налетел молодой капитан, пылавший желанием „найти революцию“ и отличиться. Появились новые жандармы, зашныряли по улицам, заросшим дерезой[48] и репейником, субъекты с воровскими глазами. Издан был приказ о прописке паспортов. Словом, город приобщался к российской официальной цивилизации…»

Аресты начались летом 1884 года. Первыми забрали двух гимназисток. В августе арестовали еще несколько человек, в том числе учащегося Евгения Хороманского и солдатского сына, художника Самуила Дудина, сыгравших роковую роль в судьбе многих участников кружков. Продолжаю цитировать Коцюбу:

«В нашем маленьком городке, где аресты были впервые, секреты держались плохо, и мы скоро узнали, что один из арестованных выдает. Сообщил это в клубе смотритель тюрьмы. Допросы происходили в его квартире, в зале. Смотрителя, конечно, высылали, но из залы выходила дверь в спальную, а там сидела смотрительша, славившаяся большой любознательностью и необыкновенно тонким слухом…»

Производил аресты вновь назначенный жандармский штабс-капитан по фамилии Дремлюга[49] и по прозвищу Халамидник[50], по словам Коцюбы, «плюгавый капитанишко, а теперь всесильный представитель центральной власти». Арестованных препровождали в местную, «ненастоящую» тюрьму, о которой в книге Коцюбы говорится следующее:

«Вот и обнесенная стеной тюрьма. Смотрителя разбудили: „Вот спать не дадут. Целую ночь все возят и возят…“ Камера имела аршина[51] три в длину и аршина два в ширину. Окно было высоко под потолком, узенькое. Вся мебель состояла из черного столика и узкой кушетки. Впоследствии я узнал, что начальство звало эту камеру секретной, а арестанты — карцером…»

В ту ночь, когда арестовали Коцюбу, привезли еще восемь человек. В это время Александр Карлович Тарковский гостил у своей сестры, Веры Карловны Ильиной, в деревне Козловка Воронежской губернии. Вероятно, в конце августа был арестован и он. Некоторое время его содержали в воронежской тюрьме, а затем переправили в елисаветградскую, которая хоть и была «ненастоящей» тюрьмой, но официально называлась Елисаветградским тюремным замком.

В своей книге Коцюба рассказывает об Александре Карловиче, изменив только одну букву в его фамилии.

«Самый старший из нас… Марковский, или Карлыч, как мы его величали по отчеству, категорически отрезал на первом допросе, что „имеет честь принадлежать к партии „Народная воля““ и больше никаких ответов не даст. Он действительно не давал их, если не считать заявлений в крайне открытой и грубой форме, что он думает о Халамиднике. Из тюрьмы Карлычу удалось как-то переслать контрабандой письмо невесте[52] на волю, в котором была, между прочим, поговорка „Бог не выдаст, свинья не съест“. Халамидник письмо перехватил; допрашивая потом невесту Карлыча, он подчеркнул ногтем поговорку и злорадно крикнул: „А вот и съем! А вот и съем!“ Нужно сказать, что Халамидник был уже озлоблен на Карлыча и уверял всех, что упечет его на двадцать лет в каторгу… Халамидник мечтал устроить процесс о елисаветградских революционных кружках, но ему это не удалось».

Анекдотические перипетии карьеры штабс-капитана Дремлюги очень напоминают традиционные истории про царских жандармов, хотя нет повода сомневаться в правдивости рассказа бывшего студента-народовольца, прозванного его харьковскими товарищами «карасем-идеалистом».

«Дремлюга через год арестовал единственного сына богатой землевладелицы. Через свою любовницу, жену городского головы[53], Дремлюга дал знать матери, что за двадцать тысяч рублей он или выпустит ее сына, или смягчит наказание. Мать стала торговаться и дала четыре тысячи, которые были вручены Дремлюге. Через несколько месяцев городской голова застал у своей жены Дремлюгу en flagrant delit[54]. Дремлюга позорно бежал через окно, оставив свой мундир, сапоги и прочее. Жена Дремлюги пришла в ярость… Она донесла на него, чтобы отомстить. Дремлюгу не отдали под суд, но перевели в другое место, в сыскное отделение в Петербург, а теперь он с повышением назначен начальником жандармского управления в Николаеве».

(Типично российская история!)

Арестованные по делу кружков социалисты встретили в «ненастоящей» тюрьме Рождество 1885 года, в конце января часть из них была переведена в Херсон, а наш дед и Афанасий Иванович Михалевич — в Одессу. В своем письме к Виктору Гюго (о нем речь впереди) дедушка подробно рассказал о своем пребывании в одиночке одесской тюрьмы. Затем елисаветградских «бунтарей» отправили в московскую Бутырскую тюрьму. Штабс-капитан Дремлюга продолжает выступать в роли анекдотического персонажа. Он разрешает подследственным взять с собой сочинения Маркса. Снова цитирую Коцюбу: «В Часовой башне в „Бутырской академии“ в Москве товарищи удивлялись, почему в партии так много экземпляров „Капитала“ и все привезены елисаветградцами».

В Бутырках елисаветградцам удалось добиться «конституции», то есть послаблений в тюремном режиме, в частности, им было разрешено переходить из Часовой башни в Северную, где содержались их земляки. Кстати, в Северной башне сидел Евгений Хороманский, выдавший многих членов елисаветградских кружков и теперь страдавший от угрызений совести.

В Бутырской тюрьме подследственные узнали наконец о мерах наказания, вынесенных им без суда, в административном порядке. Все арестованные были разделены на три группы: особо опасные злодеи-преступники (к ним относились Тарковский и Михалевич); участники кружков, находящиеся под сильным влиянием злодеев; невинные жертвы, втянутые злодеями в революционную деятельность. 10 декабря 1886 года вышло «Повеление», согласно которому доктор Михалевич, секретарь съезда мировых судей Журавский, вольнослушатель Харьковского университета Тарковский будут сосланы на пять лет в Иркутскую губернию; земский служащий Дьяченко — в Енисейскую губернию на три года; учащиеся Хороманский и братья Берниковские[55] — туда же на три года; Дудин, художник, ссылается в Забайкальскую область на три года. Бывший опекун Александра Тарковского, Иван Карпович Тобилевич, отправляется под надзор полиции в Новочеркасск…

Предатели Хороманский и Дудин возвратились из ссылки раньше срока, остальные отбыли ее до конца. Дудин после этой истории закончил Петербургскую Академию художеств, занялся фотографией, и его снимки являются украшением петербургских музеев…

Александр Карлович вернулся в Елисаветград в 1892 году и на первых порах работал секретарем земского начальника. С 1897 года по 1920 год он был помощником бухгалтера и бухгалтером в Городском Общественном банке. Занять более значительное место он не мог, так как находился под гласным надзором полиции. Тарковский на несколько трехлетних сроков избирался гласным Елисаветградской Думы. Он был избран также членом городской управы, а затем — товарищем директора Общественного банка. Но из-за того, что не был утвержден губернатором, не смог занять этих двух должностей.