Осколки зеркала - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Марина Арсеньевна Тарковская (Неизданная книга Арсения Тарковского) #97

Неизданная книга Арсения Тарковского

Скучен вам, стихи мои, ящик, десять целых

Где лет вы тоскуете в тени за ключами…

Антиох Кантемир

(Эпиграф к тетради стихов А. Тарковского)

Во время войны отец работал во фронтовой газете, куда был направлен по его настоятельным просьбам Союзом писателей СССР. Армейская газета «Боевая тревога» 16-й (затем, после выхода из окружения, 11-й Гвардейской) Армии, как и вся фронтовая печать, находилась под контролем Главного политического управления Армии. Ее задачей было поднимать боевой дух бойцов и командиров, прославлять их подвиги, сообщать военные сводки, приказы и, конечно же, высмеивать глупого, трусливого врага. Два года из номера в номер печатались на страницах газеты стихи и басни, очерки в стихах и частушки, написанные А. Тарковским. В течение двух лет он появлялся на передовой для сбора материала, попадал под обстрелы, под прицелы снайперов, участвовал в боевых действиях. Его фронтовой друг и соратник Леонид Гончаров был убит при выполнении задания редакции. За взятие высоты гвардии капитан Тарковский был награжден боевым орденом Красной Звезды.

Война кончилась для папы 13 декабря 1943 года, когда он был тяжело ранен в ногу разрывной пулей…

Исследователь боевых действий в районе Орла Егор Егорович Щекочихин переслал мне письмо участника войны Михаила Николаевича Шубина. Вот что я прочла.

«Наша бригада участвовала на Брянском фронте, в Орле мы не были, но были недалеко от него. А вот при взятии г. Карачев мы принимали участие. Это было днем, часов в 12. Город был, как мне показалось, почти весь деревянный. В центре города была виселица. На ней висело четыре человека.

Когда мне приходилось видеть смерть рядом с собой, то я от нее брал что-нибудь на память. А на второй день нам принесли фронтовую газету. Там было стихотворение. Я его вырезал и положил в бумажник, сохранил и привез домой, хотя оно и здорово потрепано. Вот его текст:

КАРАЧЕВ

Небесный холст снарядами распорот,

И черным дымом тяжело дышать.

Напрасно немцы этот русский город

В своих руках пытались удержать.

Пойди попробуй в грозный час прибоя

Кипучую волну останови!

На свете нет преграды для героя —

Враг захлебнулся в собственной крови.

Еще одну страницу в книгу славы

Бойцы вписали пулей и штыком.

Карачев наш. Но длится бой кровавый

За городом, охваченным огнем.

В немых слезах нас ждет земля родная,

Потоптанные кличут нас луга.

Нас братья ждут, в плену изнемогая,

Вперед, гвардейцы, по следам врага!

Август 1943 А. Тарковский».

Какая высокая честь для автора — признательность читателя. Но как не совмещаются эти два понятия — поэт и война! В стихах, написанных не для газеты, нет места агитационной патетике. В звуке артиллерийского обстрела поэту слышится рокот морских волн, в закатном небе над «опаленной землей» он видит Бога.

Над полоской несжатого хлеба

Золотые ладьи низошли.

Как ты близко, закатное небо,

От моей опаленной земли.

Каждый парус твой розов и тонок, —

Отвори мне степные пути,

Помоги от траншей и воронок

До прохлады твоей добрести.

10 августа 1943

Деревня Бутырки под Карачовым.

Далекий-далекий 1945 год. Год победы над гитлеровской Германией, год радости, год скорби о погибших. Год ожиданий. Народ-победитель, уставший от войны, ждал многого: ослабления политического режима и амнистии для заключенных и сосланных, отмены карточной системы, снижения цен. Тот небольшой отрезок времени со Дня Победы по август 1946 года можно назвать временем надежды.

Для поэта Тарковского это тоже было время надежды — надежды на выход его первой книги. В Союзе писателей СССР ему предложили составить сборник, куда бы вошли довоенные, военные и послевоенные стихотворения.

В Клубе писателей устраивается вечер, на котором он представил свою будущую книгу. После вечера состоялось ее обсуждение. В маленькой записной книжечке папа ведет его запись. Жаль, что он пишет бегло, скорописью, которую даже мне, хорошо знающей его почерк, порой трудно разобрать. Но как ощущается в выступлениях то время, дух свободной мысли, воспарившей после победы! Через несколько месяцев мы уже не услышим ничего подобного…

На обсуждении присутствовали поэты и переводчики Алигер, Арго, Длигач, Коваленков, Никитин, Ошанин, Ситковский, Тарловский, Шубин. Вел вечер Павел Антокольский. Все выступавшие признавали высокое мастерство автора. А ведь в стихах отца, включенных им в книгу и прочитанных на вечере, нет ни одного стихотворения, восхвалявшего ВКП(б), ни разу не упоминается имя Сталина! Только в одном стихотворении, написанном в 1940 году, ему пришлось покривить душой, сказав: «И счастлив тем, что я не в переводе, а в подлиннике Ленина читал». Это стихотворение папа называл «паровозом», который должен был «вывезти» всю книгу. Но, ей-богу, стоило пойти на эту хитрость ради того, чтобы пробиться к читателю, чтобы сказать ему, замордованному советской пропагандой «винтику», высокие слова о смысле человеческого бытия.

Все на земле живет порукой круговой:

Созвездье, и земля, и человек, и птица.

А кто служил добру, летит вниз головой

В их омут царственный и смерти не боится.

Он выплывет еще и сразу, как пловец,

С такою влагою навеки породнится,

Что он и сам сказать не сможет, наконец,

Звезда он, иль земля, иль человек, иль птица.[99]

Надо отметить, что патриотизм, звучавший в военных стихах отца, всегда искренний и высокий, во многом помог прохождению сборника стихотворений. Во всех выступлениях собратьев Тарковского по перу дается самая высокая оценка его стихам. Остроту в обсуждение внесло выступление П. Н. Шубина, интересное, резкое, смелое, но, на взгляд многих присутствовавших, не совсем справедливое:

«Стихи слышу впервые. Создалось впечатление полной искренности без поправки на ветер. Стихи жесткие, горькие, умные. Я прощупываю то Анненского, то Блока, то Гумилева. Потом я почувствовал ту глубинную струю, объединяющую эти имена и оставляющую его им

(то есть Тарковского Тарковским. — М. Т.)

. Он с ними не мирится. Талантливо и хорошо сказаны в стихах вещи, протест против обычая абсолютной бездарности, примитивных стихов, которыми живут, и неплохо, многие именитые товарищи… У Тарковского живая и понятная поэзия, с которой я принципиально не согласен… Я не вижу жизнеутверждающей линии. Одного не вижу — во имя чего это сделано, он говорит сам с собой. Я ясной цели не вижу, это основной порок талантливых стихов».

Дальнейшие выступления как бы защищали Тарковского от Шубина.

А. Ситковский[100]:

«Один из присутствующих поэтов сказал, что в стихах Тарковского нет жизнеутверждающей линии. Шубин ошибается. Вспомним Блока — Россия, в трагедии есть жизнеутверждение в пику плохим жизнеутверждающим стихам. Переживания Тарковского, как будто личные, сугубо общественны. Чувствуется желание переделать людей, сделать их лучше, он это великолепно выразил… Книга выйдет, все будут читать».

Л. И. Ошанин:

«Меня взволновало выступление Шубина… Тарковский как поэт долго не существовал в обществе… Трагедийность послевоенных стихов по сравнению с довоенными выросла. В военных стихах большее жизнеутверждение, чем прежде. Возникает тема Родины-матери, отчизны… Очень хороший вечер».

М. А. Тарловский:

«Необходимы и те и другие стихи, то есть стандарт и Тарковский. Очень было бы трудно ощутить Тарковского, если бы его стихи не были бы окружены стандартом. Техника — скрипач подымает руку, и затрепещет в ней цветок. Тарковский настолько зрел и силен, как М.

(Мандельштам? — М. Т.)

, что мы забываем о его труде. Он — литератор огромного диапазона. Он демонстрирует здесь огромную сдержанность, он как энтомолог, который говорит: „Я по жесткокрылым“[101]. Трагическое — здесь Шубин ошибается. „Возвышенная стыдливость страдания“. В том ли дело, что Анненский, Блок влияли на (неразб.), Тарковский со стихией страдания делает свое, тем он отличен от своих предшественников. Он пришел к теме (неразб.) своим путем. Первые свои стихи Тарковский читал в Москве двадцать лет назад, они связывались с бормотанием Блока („черный морок“). Настал срок, когда нужно интересоваться уже не его стихами, а им самим, если он такое может…»

Хочу добавить, что пятью годами раньше, в 1940 г., М. А. Тарловский на Секретариате Союза писателей СССР, рекомендуя Тарковского в Союз писателей, говорил, что он не только выдающийся переводчик, но и замечательный поэт.

М. И. Алигер:

«…Очень хороший поэт. Верит светлым идеалам. Тут нет никакой ущербности… Субъективно: все хорошо, но понравилось несколько — повторенные и еще несколько военных… Есть манерные стихи[102], но суть дела это не меняет. Тарковский — поэт Божьей милостью. Я думаю, что у него нет определенного плана — написания поэмы. Как жизнь обернется, так и пишутся стихи…»

А. М. Арго:

«Шубин говорил об отсутствии цели в стихах Тарковского. Я держу пари, что Тарковский чувствующему читателю передает свое горе, шутку, скорбь».

А. А. Коваленков:

«Облик Тарковского — камерная поэзия, очень хорошо вооруженная. Книга обобщает. Тарковский традиционен, он развивает и продолжает линии Блока, Анненского, Пастернака… Стихи, может быть, не имеют большой земной почвы, они немного надземные».

П. Г. Антокольский:

«Такие разговоры должны вызывать хорошие стихи. Последние стихи организуют и предыдущий материал. Тарковский — поэт одинокий. Его путь уперся в войну, тут он ощутил себя сыном поколения… Это делает книгу стихов… Ясно, что стоит за книгой. Цель его ясна: Родина, Ленин в подлиннике, „21 июня 1941“[103]. Этой стихии противоположны „Масличная роща“, „Бабочка в госпитальном саду“…»

Итак, книга стихов поэта была одобрена и рекомендована к печати издательству «Советский писатель». Начался новый этап ее прохождения. Обращаюсь к отрывкам из дневниковых записей друга отца, поэта и фотографа-любителя Льва Владимировича Горнунга:

«21.XII.1945. Был у Тарковских. Арсений читал свою прозу[104], потом стихи. Прекрасно все. Но напечатают ли? Евгения Федоровна Книпович в рецензии отнесла Асю[105] к черному пантеону: Ф. Сологуб, Мандельштам, Гумилев, Ходасевич.

29. XII.1945. Вечером зашел к Асе. Застал Тоню в ожидании и в трепете, так как он в „Советском писателе“, где решается вопрос о его книге стихов. Он появился возбужденный, на костыле, с палкой. Объявил, что книга прошла».

Стоит осмыслить эти записи. Рукопись книги попала в издательство и была передана на рецензию критику Е. Книпович. Она отнесла поэзию Тарковского к пантеону русской поэзии, что само по себе делает честь рецензируемому автору. Но в то время такая рецензия закрывала путь изданию, а поэта делала врагом советской власти. «Автор талантлив, но в этом-то и беда — чем талантливее стихи, тем они вреднее», — примерно такое резюме делает Книпович.

И, несмотря на эту рецензию, рукопись была принята к изданию. Разве это не чудо? И разве это не говорит о смелости дирекции, главной редакции издательства и ответственного редактора книги П. Г. Антокольского? Помянем добрым словом всех, кто одобрил первый сборник Тарковского, и пусть земля им будет пухом!

Шло лето 1946 года. Книга «Стихотворения разных лет» набиралась в ленинградской типографии № 3. Предполагалось, что она выйдет тиражом 10 000 экземпляров, по тем временам тираж довольно скромный. В книгу было включено 54 стихотворения, около 1116 поэтических строк. Сборник делился на три раздела, помеченных римскими цифрами. В первый раздел вошли военные стихи, во второй и третий разделы — довоенные и послевоенные. Из газеты «Боевая тревога» автор взял три стихотворения: «Он построен был с таким трудом», «Зима 1941 года», «За край отцов, за полководца» («Сержант Посаженников»).

Прошла верстка, потом вышли «чистые листы», появился наконец сигнальный экземпляр книги. И тут ударил гром. 14 августа 1946 года вышло постановление ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“»:

«Руководящие работники журналов забыли то положение ленинизма, что наши журналы, являются ли они научными или художественными, не могут быть аполитичными. Они забыли, что наши журналы являются могучим средством советского государства в деле воспитания советских людей, и в особенности молодежи и поэтому должны руководствоваться тем, что составляет жизненную основу советского строя, — его политикой».

Это постановление напомнило советским людям, в какой стране и при каком режиме они живут, «нацелило работников советской печати на повышение требовательности к литературе, дало отпор проповеди аполитичности, искусства для искусства».

Постановление «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“» и последовавшие за ним три постановления о театре, кино и музыке похоронили надежды на потепление, на ослабление идеологического и политического пресса. С новой интенсивностью заработала репрессивная машина…

Печать сборника Тарковского была остановлена, и по распоряжению тогдашнего директора издательства писателя Сергея Петровича Бородина книга была заматрицирована. Бородин уехал в Среднюю Азию (работать над трилогией «Звезды над Самаркандом»), а при новом директоре матрицы были уничтожены.

В архиве папы осталась сброшюрованная книжка, переплетенная Л. В. Горнунгом в ситцевый переплет — пестрые цветочки на синем фоне. На форзаце папа написал карандашом:

«Последняя сверка с машины. Книга напечатана не была — по требованию редакции после постановления об Ахматовой и Зощенко».

Неизданная книга Арсения Тарковского

Лев Горнунг 21 сентября 1946 года записал в своем дневнике: «Был у Аси… Книга стихов отложена, чему он рад». А 5 октября он записывает: «Арсений с Татьяной Озерской улетел в Туркмению». Редакция решила отложить выход книги до лучших времен, но эти времена наступили не скоро. Лишь через семнадцать лет вышла первая книга поэта. Она носила символическое название «Перед снегом» — автору в год ее выхода исполнилось пятьдесят пять лет. Из невышедшего сборника в нее вошло пятнадцать стихотворений.