Осколки зеркала

Тетя Тоня

Болезнь обрушилась на нее в сорок пять лет, неожиданно и жестоко. Она полулежала на своем диване в темноватой комнате, беспомощно и виновато улыбаясь, и с трудом что-то мне говорила. Заболела тетя Тоня в январе 1951-го, в начале марта ее положили в Институт им. Вишневского, где был поставлен роковой диагноз — рак легких. «Горькой и ранней весной», 22 марта, второй жены отца, тети Тони, Антонины Александровны Бохоновой, не стало. Сбылись слова папы из военного стихотворения, обращенного к ней: «И как ты ни жила, но мало, так мало на земле жила»[91].

Мама, Андрей и я любили ее. Папа уже не любил. А вначале все было по-другому.

Осенью тридцать шестого года папа и Антонина Александровна впервые встретились вдвоем. До этого они виделись в квартире Трениных в переулке с удивительным названием Партийный, совсем рядом с тем местом, где эсерка Каплан стреляла в Ленина. В Партийном Тоня жила вместе с мужем, Владимиром Владимировичем Трениным, и дочкой Еленой, Лялей, как ее тогда называли. Владимир Владимирович и Антонина Александровна были женаты уже десять лет. В дом Трениных папу привел поэт и переводчик Владимир Бугаевский, и папа стал часто бывать у них, благо Партийный переулок был в двух шагах от 1-го Щиповского. Папа, по маминому выражению, всерьез «задурил». Его исчезновения из дома, поздние приходы и неумелые оправдания раздражали замученную маму — ведь двое маленьких детей были на ней одной. Возникали ссоры. Вернувшись домой после очередного отсутствия, папа подарил маме книжку Альфонса Доде «Тартарен из Тараскона» на французском языке с такой надписью:

Но мир, восстановленный в мае, оказался коротким перемирием. Мама была гордая — уходишь, ну что ж, уходи! Папа уже год был влюблен в Антонину Александровну и не мог справиться со своими чувствами. Антонина Александровна сопротивлялась его любви, но после многочисленных отказов уступила его страсти. Мама же ничего не предпринимала, чтобы папу удержать. Все было как в моем любимом детском стишке о козе по имени Бикетт:

Мама сама собрала папе чемодан, когда он, одержимый любовью, уезжал в Тарусу, где летом жила на даче семья Трениных. Но когда он ушел, она бросилась вслед, чтобы еще хоть издали его увидать. Доехала на трамвае до Курского, но в толчее вокзала не нашла его.

Через некоторое время она получила от папы короткое письмо:

Милая Марусенька.

Осенью тридцать седьмого года Антонина Александровна и папа вернулись в Москву. Владимир Владимирович Тренин ушел из дома, сняв где-то комнату. Папа поселился на Партийном, а мама стала устраиваться на работу, чтобы прокормить себя и детей. Ради того, чтобы двое были счастливы, пятеро были ввергнуты в несчастье.

Итак, папа и Тоня впервые встретились вдвоем осенью тридцать шестого. Они гуляли по городу, проходили по Ордынке, и папа читал Тоне стихи. Шел дождь, и вокруг фонарей светились туманные круги.

«Бремя ревности и страсти», принятое Антониной Александровной, было нелегким. Во время войны папа написал ей: «…Я очень тебя люблю, и моя любовь будет с тобой навсегда, что бы ни случилось, уже не требовательная, а просительница. Я стал совсем другой теперь, я видел почти все, я стар[95]. Но я верю, что все будет хорошо».

Военные письма, а их тетя Тоня получила за два года более двухсот, полны нежности к ней. В них папа объясняется ей в любви не только в прозе, но и в стихах. В стихах, ставших классикой Тарковского.

Некоторые стихотворения, написанные для фронтовой печати, папа подписывал псевдонимом Я. Тонин, Я. Тонюшкин.

«Я простила Арсению Тоню, потому что это была любовь», — скажет потом мама. И еще — Тоня была добра. Она с самого начала хорошо к нам отнеслась и часто напоминала папе, что из полученного гонорара надо дать детям — ведь мама не подавала в суд «на алименты». После того как папа ушел к Озерской, мама и Тоня подружились. Их роднило многое, в том числе и любовь к папе, которого они одинаково понимали и чувствовали. Теперь они обе жалели его. Внешне они были разными. Мама любила простоту, Тоня была «дамой». Носила шляпы, модные платья и даже в бомбоубежище не могла выйти, не накрасив губы. «Граждане, воздушная тревога!» — район из-за расположенного там завода им. Владимира Ильича сильно бомбили. «Все бегут в бомбоубежище, а Тоня ищет губную помаду», — смеялась ее соседка. Тоня сама шила себе шикарные наряды. И пусть с изнанки швы не всегда были отделаны, костюм сидел на ней идеально, а высокие, по моде, плечи подымались вверх, словно крылья. Была в тете Тоне легкость, веселость, приподнятость над бытом. Недаром в письмах с фронта папа называл ее ласточкой. Она хорошо рисовала, фотографировала, писала стихи, которые нравились папе. Впрочем, ему нравилось в ней все…

После ранения в декабре сорок третьего года папа писал Антонине Александровне письма с просьбой забрать его из прифронтового госпиталя и перевезти в Москву. У него была самая тяжелая форма гангрены, газовая, жизнь находилась под угрозой.

Родная Тоня!

Через Союз писателей с помощью Фадеева и Шкловского Антонина Александровна достала пропуск и привезла папу в Москву. В январе он уже лежал в Институте хирургии у Вишневского, и профессор сам произвел ему еще одну ампутацию. Потом жена ухаживала за ним дома.

В квартире на Партийном не было никаких удобств, телефон, снятый в начале войны, так и не восстановили. Тетя Тоня делала папе перевязки, бегала за врачами, ездила по его делам, помогала составлять его первую книжку стихотворений. Папа после ранения находился в глубокой депрессии. Жена не раз приглашала к нему известного психиатра, профессора Бруханского.

В это время серьезно заболела дочь-школьница Антонины Александровны — после ангины у нее было тяжелое осложнение на сердце. В это сложное время и произошло знакомство Тарковских с Т. А. Озерской. Она вошла в дом как подруга Тони…

18 сентября 1946 года папа уезжает от жены. Он снимает комнату в Плотниковом переулке, снова становится «бесплощадным» поэтом.

В день развода с папой, в 1950-м, тетя Тоня пришла к Марии Сергеевне Петровых, веселая и красивая, как всегда. «Поздравь меня, — сказала она, — сегодня мы с Арсением развелись!» При этих словах она лихо выставила на стол бутылку водки — Тоня не хотела показывать свое горе. В суде на вопрос о причине развода папа сказал: «Мы не сошлись характерами — у нее хороший характер, у меня — плохой».

После того как папа ушел, Тоне пришлось работать. Она стала ретушером в фотоартели, которая искала заказчиков по деревням вокруг Москвы. Как ни приду к ней, все она сидит за столом у окна, где посветлее. Ее инструментами были остро отточенный карандаш, ластик и обломанная бритва, которой она подчищала увеличенные портреты. Лица на портретах были простые, чаще некрасивые. Глаза смотрели прямо в объектив, и я знала, что людей этих уже нет на свете, — портреты заказывали вдовы, ведь война только-только кончилась. Работы у тети Тони было много, и странно было видеть живое, красивое и тонкое ее лицо рядом с этими смотрящими на меня в тупом оцепенении изображениями умерших.

Когда тетя Тоня заболела, мама часто навещала ее — и дома, и в больнице. На похоронах было много народу — ее братья, Иван Александрович и Николай Александрович[96] с женами, Мария Сергеевна Петровых с дочерью Ариной, Ивичи[97], Генриетта Бондарина, Зося Панова, Берта Сельвинская[98]. Пришел папа. Ему было трудно. Когда возвращались с Немецкого кладбища, автобус, где сидела Ляля Тренина, обогнал медленно идущего папу. Ляля попросила остановиться, и папа поднялся в автобус. Что он чувствовал, прощаясь с Тоней навсегда, видно из его стихов:

Мария Сергеевна Петровых, ее дочь Ариша и мама вслед за папой уходили от могилы. Ариша сказала, что ей жаль Арсения. «А мне жалко Марию Ивановну, — ответила Мария Сергеевна, — она потеряла такого друга!»