Осколки зеркала

Посвящения

1965 год. Прихожу к папе, он жил тогда возле станции метро «Аэропорт» на улице Черняховского. На столе, на стульях, на диванчике красного дерева разложены страницы машинописной рукописи — папа готовит к сдаче в издательство новый сборник. Он выйдет в «Советском писателе» в 1966 году под названием «Земле — земное». Папа весел и оживлен. «Иди скорей сюда!» — кричит он мне, не дожидаясь, пока я разденусь в передней и устрою на вешалке свое пальто. И, не давая мне опомниться, спрашивает: «Какое стихотворение посвятить тебе?» Я, подумав, отвечаю: «Оливы»! Папа находит среди листков рукописи тот, на котором напечатаны «Оливы», и пишет справа над стихотворением: «Марине Т.» Позже, даря мне уже вышедший сборник, он рядом с этим посвящением нарисует «меня» — хвостатую мышь.

«Таня, а что ты выбрала, покажи Марине», — говорит папа, обращаясь к Татьяне Алексеевне, которая помогает ему собирать рукопись. «Шиповник», — она показывает мне листок с посвящением, вписанным папиной рукой, — «Т. О.-Т.» (Татьяне Озерской-Тарковской). Это же посвящение появится перед стихотворением «Как золотая птичка…», написанным в 1944-м, еще до знакомства с Озерской (сборник «От юности до старости»). В сборнике «Стихотворения» посвящение Т. О.-Т. появится перед стихотворением «Вечерний, сизокрылый…», о любви к женщине, имя которой нам неизвестно. Это встреча с тем «благословенным светом», который посещает человека в особые, редкие минуты его существования, это воззвание к любимой человека, не находящего утешения в жизни и благодарного ей «за каждый глоток воды живой».

В книге «Земле — земное» тоже появилось посвящение-подарок. Стихотворение «Дорога» было подарено литературоведу Николаю Леонидовичу Степанову. А в сборнике «Вестник» стихотворение «Фотография» получило посвящение Ольге Моисеевне Грудцовой, с которой Тарковские дружили в то время. Ольга Моисеевна была дочерью знаменитого фотографа Наппельбаума, поэтому «Фотография», написанная задолго до выхода «Вестника», была ей очень по душе. Не знаю, по какой причине дружба эта вскоре распалась, а посвящение осталось и переходит из издания в издание.

Вот так появлялись эти посвящения-подарки. Если продолжать тему посвящений в поэзии Тарковского, то в первую очередь хочется выделить стихотворения, с самого начала обращенные к конкретным адресатам. Это стихи, посвященные А. А. Ахматовой, М. И. Цветаевой, Н. А. Заболоцкому. Написанная в тридцать четвертом году поэма «Завещание» в машинописной рукописи того же года несет посвящение Андрею, которому тогда было всего два года. В поэме есть обращение ко мне, еще не родившейся. (В сборник «От юности до старости» поэма вошла без посвящения, в другой редакции и под другим названием — «Посвящение».)

Самое большое количество стихов имеют внутреннее посвящение, то есть соотносятся с тем или иным лицом без прямого на него указания. Около двадцати стихотворений связано с именем Марии Густавовны Фальц, юношеской любви Тарковского, чувство к которой он пронес через всю жизнь. Стихотворение «Как золотая птичка…», о котором говорилось выше, также обращено в прошлое, и, по моему мнению, это воспоминание о времени Марии Густавовны.

Три стихотворения с объединяющей их строкой «Как сорок лет тому назад…» тоже обращены к ней:

О нашей с Андреем маме, Марии Ивановне Вишняковой-Тарковской, папа писал немного. Остались письма — влюбленные, нежные, сумасшедшие, а стихов, связанных с мамой, мало. «Колыбель» с посвящением Андрею, конечно же, о маме. И «Игнатьевский лес». Мне жаль строчки, измененной папой, — «Ты знаешь, как любовь похожа на угрозу…» на «Все наше прошлое похоже на угрозу…». Родители расстались, и их любовь стала прошлым. Стихотворение это было написано в конце лета 1935 года на хуторе Павла Петровича Горчакова (станция Тучково Белорусской железной дороги, рядом с деревней Игнатьево). Спустя много лет, в 1973-м, на том самом месте будет построена декорация дома Горчакова, и Андрей начнет воссоздавать «утраченное время». И дядя Паша Горчаков сыграет сам себя в сцене, где горит сенной сарай, подожженный его сыном Витькой…

Легко определить стихи, в которых, как в зеркале, отразилась жизнь папы с его второй женой, Антониной Александровной Бохоновой. Это было сильное чувство, заставившее папу уйти от семьи и оставить детей, которых он любил. Красивая, одетая по моде, веселая, остроумная и добрая, Антонина Александровна тяжело расставалась со своим мужем, Владимиром Владимировичем Трениным[81].

Стихи, посвященные Антонине Александровне, узнаваемы по датам их написания и по реалиям, в них заключенным:

В этом доме, в Чистополе на Каме, оставил папа свою вторую жену с ее дочерью, Еленой Трениной, и свою мать. Морозным и вьюжным декабрем сорок первого вместе с группой писателей он выехал на подводах из Чистополя в Казань, чтобы оттуда по железной дороге добраться до Москвы. Там он получил, наконец, назначение в действующую армию.

Все близкие жили ожиданием писем. Более двухсот писем написал папа Антонине Александровне. В одном из них, от 20 августа 1943-го, он присылает ей эти стихи:

Как, наверное, страдала мама, читая строки, посвященные Тоне. Ведь в военные годы мама тоже была душою с папой, она тоже силой своей любви оберегала его. Но не маме, а Тоне, тете Тоне, как звали ее мы с Андреем, довелось спасти папу из страшного военного госпиталя и привезти его в Москву, где врачам наконец удалось остановить газовую гангрену.

После похорон Антонины Александровны в конце марта 1951 года папа напишет стихотворение «Жизнь меня к похоронам…» — светлое воспоминание о «былой спутнице», скорбное прощание с ней, запоздалое признание своей вины перед нею. С этими же чувствами написано и стихотворение того же года «Фонари».

Другие стихи, обращенные к Тоне, — «Все стало таким, будто мост разводят…» (1939) и «Ссора» (январь 1941), слишком личные, рассказывают об их разладах, о его необоснованной ревности — папа никогда не публиковал. Они появились в 1987 году в книге «От юности до старости», которую он не мог составить из-за тяжелого своего состояния. Их включила в сборник его последняя жена, Татьяна Алексеевна Озерская-Тарковская.

Эпоха Озерской, ставшей женою отца в январе 1951 года, началась в сорок седьмом. Познакомились они в Доме творчества писателей в Переделкине в 1944-м, где папа с Антониной Александровной жил летом, выйдя из госпиталя. Озерская пятнадцать лет была замужем за милым и добрым человеком, редактором «Комсомольской правды» Николаем Васильевичем Студенецким. Татьяна Алексеевна стала часто бывать в доме Тарковских в Партийном переулке на Большой Серпуховской улице…

Сорок седьмой год был роковым для папы. Совсем недавно, в 1946 году, после постановления ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“», был «зарезан» сборник его стихов, который, вопреки рецензии Евгении Книпович («Стихи Тарковского относятся к черному пантеону русской поэзии…»), был принят «Советским писателем» к печати. Теперь у папы не оставалось надежды, что стихи его когда-нибудь увидят свет.

Что касалось его личной жизни, то он переживал разрыв с Антониной Александровной. Что-то сдвинулось в их отношениях. Может быть, роковую роль сыграло папино ранение, его страдания и беспомощность, которые он не мог скрыть от Тони, тяжкое привыкание к иной, инвалидной жизни. Он ушел из дома, снимал комнату. Возвращение к Тоне было невозможно. Однако будущее с Татьяной Озерской страшило его. 21 марта 1947 года, находясь в Туркмении, папа сделал эту запись в своей записной книжке:

Сознание гибельности связи с Озерской рождает, пожалуй, самые безнадежные стихи. В одном из них папа отказывается даже от поэзии, от единственного, что делало его жизнь имеющей смысл.

Другое стихотворение 1947 года в рукописи имеет посвящение Т. А. Озерской:

Не было никого рядом с папой, кто помог бы ему «в тот страшный год». Мысли о смерти не оставляют его. Той же весной 1947-го он пишет стихотворение «Смерть никто, канцеляристка, дура»… Может быть, тогда папу спасла вера в Бога. А может быть, эта женщина, которой он так боялся, — самим своим присутствием в Ашхабаде и Фирузе. Может быть…

А потом было все, что вместила в себя их совместная сорокалетняя жизнь, — радости и горе, ссоры и примирения. И одиночество вдвоем под конец жизни:

И самое страшное — бездомовность, на которую папа был обречен… А если бы все сложилось иначе и папа жил бы в теплом доме безмятежной семейной жизнью? Тогда, наверное, мы не прочли бы этих высоких, «дантовских» стихов с их надеждой на еще, быть может, возможное счастье: