Осколки зеркала

Толя Солоницын

Хочется сказать так, как говорит Маргарита Терехова, — Толенька… Но называть так Толю не имею права, не была с ним настолько близко знакома. Но горжусь, что первой, еще до Андрея, знала, что именно он будет играть великого иконописца.

Весной 1964 года мой муж попросил меня приехать к нему на «Мосфильм». Он был там по делам своей молдавской картины, и ему почему-то захотелось меня срочно увидеть. Соскучился!

И вот я стою в проходной «Мосфильма», знаменитой проходной, о которой часто пишут актеры. Стены этого небольшого помещения были выкрашены в традиционный синий цвет.

В деревнях, говорят, такой цвет нужен, чтобы не привечать мух. Хозяйственники «Мосфильма», наверное, мух тоже не любили, не любили они и людей, поэтому вид у проходной довольно мрачен. Вдоль длинной стены, что против окошечек, где выдают пропуска, стоит ряд поломанных кресел с дерматиновыми сиденьями, слева на стене висят телефонные аппараты, внешний и самый важный, внутренний, по которому взволнованные посетители «Мосфильма», надрываясь, сообщают сидящим внутри студии-крепости о своем прибытии. Ожидающие заветного пропуска набились в проходной. Шум, гам, толчея.

Напротив, возле входа, замечаю человека. Он один, стоит, прислонившись к замызганной стене. Мне ясно, что он уже позвонил по внутреннему телефону и теперь ждет, когда за ним кто-то придет. Он в темном пальто с поднятым воротником. Руки в карманах. Кажется, что он спокоен, но я ощущаю его внутреннее напряжение. Человек этот лысоват, глаза глубоко посажены, нос красивый, небольшой рот. Лицо, лицо у него светлое. Вот что главное в этом человеке. Вот что отличает его от остальных.

Я знаю, что Андрей наконец запустился с «Рублевым» и сейчас ищет актера на главную роль. И я абсолютно уверена, что незнакомый мне человек со светлым ликом-лицом идет к Андрею и что именно он будет играть древнего иконописца.

А вот и Саша, в руках у него мой пропуск. Мы уходим, а мой «Андрей Рублев» остается стоять в проходной на сквозняке возле поминутно открываемой двери. Мы с Сашей ходим по студии, заходим в какие-то кабинеты, потом идем в буфет. «Хочешь, зайдем к Андрею?» — спрашивает меня Саша.

Вот дверь с табличкой «„Андрей Рублев“. Режиссер А. А. Тарковский». Входим в большой светлый кабинет. За столом, тоже немаленьким, сидит Андрей. Перед ним на стуле — мой знакомый незнакомец из проходной. Андрей представляет нас ему. Настроение у Андрея веселое. Видимо, первое впечатление от Солоницына (теперь я знаю фамилию этого актера) хорошее.

Не знаю, запомнил ли меня Солоницын, думаю, что тогда ему было совсем не до этого. А я его, конечно, запомнила. Спустя несколько месяцев стою я в подъезде дома где-то в районе Таганской площади. Здесь живут мои друзья, Ира и Виталий Стацинские. Я жду лифта и вдруг слышу, что в подъезд кто-то входит. Понимаю, что это какой-то мужчина и что он тоже ждет лифта. Стоит позади меня. Неприятно, страшно. Я оборачиваюсь и вижу, что это Солоницын. Воротник пальто все так же поднят, лицо наполовину закрыто шарфом. Он не узнает меня, но я уже смело шагаю в лифт. Он за мной. «Вы к Стацинским?» — спрашиваю я. (К кому же еще?) Он мычит что-то в ответ. Уже в квартире, за столом выясняется, что Солоницын готовится к съемкам, что режиссер запретил ему разговаривать, так как первой будет сниматься финальная сцена — обретение Рублевым голоса после обета молчания.

Потом были встречи у Андрея в квартире в 1-м Мосфильмовском переулке. «Посмотри, какую лампу мне подарил Толя!» — с гордостью говорит Андрей. На столе и впрямь стоит чудо, настольная лампа начала XX века. Не чета моему подарку, тоже лампе, но современной, немецкой. Ей, правда, тоже нашлось место — на придиванной бельевой тумбе…

И вот премьера «Гамлета» в Театре им. Ленинского Комсомола. Меня встречает помощник Андрея Седов, раздеваюсь я в кабинете, где уже свалено на креслах много всякой одежды. Я волнуюсь. Но спектакль мне нравится. Королева в кроваво-красном платье — по-королевски великолепная Терехова. Очень средневековая (и прическа и платье — с картин старых мастеров) Офелия — Чурикова.

Толя Солоницын — Гамлет. Наш эталон — Гамлет англичанина Пола Скофилда. Это темпераментный красавец с огненными глазами, в бархатном камзоле. Он покорил московскую публику, и меня в том числе. Прекрасный, традиционно романтический датский принц. А Гамлет Солоницына уже не молод. Он не отличается ни красотой, ни быстротой движений, ни излишним темпераментом. «Что за Гамлет, у него и глаз-то совсем не видно!» — возмущается наша добрая знакомая, преподаватель зарубежной литературы во ВГИКе Нина Александровна Аносова. Она права. Глаза у Гамлета глубоко запавшие, лицо измученное, серое. Серый камзол, никакого бархата и никаких страусовых перьев. Это не принц, это обычный человек. Обычный наш замученный современник.

Финальная сцена. Поверженные тела — жертвы человеческой низости и коварства. Но вот… дрогнула рука у Гамлета, вот он встает, вот он протягивает руку матери, и поднимаются-воскресают жертвы этой трагедии, которую мы только что пережили. Прощение. Ведь в этом сущность христианства, не так ли?

Я спешу за кулисы, чтобы поздравить Андрея. Вижу Толю. Подхожу к нему, благодарю. Целую его нескладно в лысый потный лоб. И понимаю, как устал Толя, как нелегко дается ему эта роль, сколько сил отнимает…

1979 год, октябрь. Похороны мамы. На кладбище было много народу, но я никого не видела. Дома на поминках папа с Татьяной Алексеевной, Андрей, Рита Терехова, Толя Солоницын. Толя говорит о том, что все мы встретимся когда-нибудь там, после смерти. Он рассуждает о смерти, и ни ему, ни нам — никому в голову не приходит, что через несколько лет не станет ни его, ни Андрея.

После маминой смерти я виделась с Толей у Андрея. Я была замкнута, он неразговорчив. Так мы с ним и промолчали все наши встречи. Потом узнала, что он женился вторично и счастлив…

А потом известие о его болезни и потрясение — Толи не стало…

Сейчас появились воспоминания с осуждениями в адрес Андрея. Навестил больного Солоницына только один раз и больше не появлялся. Да, это так. Не был Андрей добрым самарянином. Уж таким он родился. Ему было больно видеть умирающего Толю, и он избегал тяжких ситуаций, когда надо было бодрым голосом говорить у постели умирающего: «Ничего, Толя, мы еще поживем». Да, жестоко. Но и Андрей испил свою чашу…

И заливает свет сцену театра, и встает поверженный Гамлет, и протягивает руку в смертельной испарине и своему врагу, и своему другу… Смерть примиряет всех.