Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов

Ты полночной порою приходишь,

В час, когда уже крепко я сплю,

Глаз лучистых с меня ты не сводишь,

Утешаешь: не плачь… я люблю!..

Я словам твоим внемлю душою

И сквозь сон улыбаюсь тебе,

Взгляд твой нежный горит надо мною,

Простираются руки в мольбе.

Горячо ты меня обнимаешь,

И в объятьях я таю во сне,

Поцелуями сердце пронзаешь,

Лаской грудь разрываешь ты мне.

И в слезах я глаза открываю,

Исчезает отрада-любовь.

Ночь вокруг без конца и без края —

Нет как нет моей радости вновь…

Когда на ладонь я склоняю чело,

Является в грезах родное село:

И поле вдали, и за рощей мосточек,

И старая хатка, и темный садочек,

Где детство беспечно по тропке брело.

Вон там на лугу мое счастье цвело,—

Ольха над прозрачным ручьем наклонилась,

Отара, пыля, с полонины спустилась,

Сторожко журавль расправляет крыло…

Лишь там мне в ненастье тепло и светло!

Солнце рассвета — сердце мое,—

Зеркальная глубь тепла.

С прозрачным утром оно встает…

И смотрите, уходит мгла!

Близка вам, понятна моя душа,—

В ней плески и ваших волн…

Радость, песком золотым шурша,

Качает унынья челн.

Я души убогие обогащу,

Краскам восхода рад,

Торбы нищие позлащу…

Возьмите мой мир, мой клад!

В пропасть низринь холодную тень,

Мертвую тишь порушь!

Буду играть я и ночь и день

На арфах ваших душ.

Я не встревожу спокойных дум

Печалью души своей.

Милы мне те, кто хмур и угрюм,

И те, что весны звончей.

Разве не солнце — сердце мое?

Не кристальная глубь душа?

Воздушные замки она снует,

Счастье в груди верша.

Бежит по железным тропам

Поезд в огне и в дыму,

Пронзая взглядом циклопа

Слепую тьму.

Бездумно он повторяет:

— И-ду-уу!..—

Летя по степи, теряет

Искр снопы на ходу.

В каждой теплушке теснятся

Двести — триста штыков —

Едут они сражаться

За дело большевиков.

Каждый в каждом вагоне —

Ратник, а не холоп!

Будут помнить бароны

Красный Перекоп!

Пост — четыреста сорок,

Будка на самом мосту.

Еще часовому не скоро

Сменяться на этом посту.

«Два года — ни строчки из дома…

Как там? Душа болит…

Он для родных и знакомых

Давно уж, наверно, убит…»

Вспомнился текст из газеты,

Что утром читали ему:

«Погоны и эполеты

Зашевелились в Крыму».

Мчатся туда эшелоны,

Пустив колеса в галоп —

Будут помнить бароны

Красный Перекоп!

Ночью и зябко, и волгло,

И к сердцу подходит страх…

Минуты тянутся долго,

Когда стоишь на часах…

Вдруг шорох… Два силуэта…

Третий — прыжком под мост…

«Стой! Ни с места!» — фальцетом

Командует грозно пост.

Вскинув ружье, незваных

Гостей он идет встречать.

«Там часовой…» —

«Наганом

Заставь его замолчать!..»

Крики: «Назад! Стреляю!

Долой с моста!» —

«Что он, страха не знает,

Красная сволота?!»

Выстрел. Ни шагу по шпалам

Сделать не смог бандит.

Упал на рельсы устало —

Мертвым лежит.

Второй свинцом часовому

В грудь попал и в плечо:

«Не быть и ему живому!

Пусть кровью, гад, истечет!..»

Будто легли на роздых

Под ветра степного свист:

Бок о бок, глазами к звездам —

Контра и коммунист.

А в поезде рыцарей воли

Ждет неминучая смерть —

Вот-вот от взрывчатки в поле

Вздрогнет земная твердь…

«О боже, что за причина?

Кто-то лежит на пути!..»

Успел машинист. Машина

Стала у моста почти.

Даже искринки света

Перед составом нет.

«Эй, караульный, где ты?»

Ночи безмолвье в ответ.

Вышли. С буфером рядом

Убитый беляк лежит.

И вмиг командир отряда

По склону под мост бежит.

«Мина! — кричит он в яри.—

Покамест никто не лезь!..

Иначе конец…

Фонарик!

Еще чье-то тело здесь…»

То был часовой.

Сажени

Всего одолеть он не смог —

К заряду полз на коленях

И мертвым свалился с ног…

Гудок!

По железным тропам

Бежит паровоз

в дыму,

Пронзая взглядом циклопа

Слепую тьму…

Каждый в каждом вагоне —

Ратник, а не холоп…

Будут помнить бароны

Красный Перекоп!

На кумачовой ткани

Поезд бойца везет,

Что в мостовой охране

Отбыл последний черед.

Миг на закате солнца.

Монотонно шумит очерет,

Уставшие травы сонно

Никнут и клонятся,

Спит степь.

Зеленою ленью,

Расплавленным оловом

Полноводная Рось плывет.

И хочется теплым словом

Растрогать народ.

Куда ты стремишься,

Вечерняя дума моя?

Грустишь почему-то — о чем?

Не воротить минувшего дня

И не догнать нипочем!

Воспой пробужденные силы,

Будь как широкая степь,

В которой казаков

Иль скифов могилы,

А над ними — небесный склеп.

Молчи о том, что минуло,

Как вечно могилы молчат…

В долине село

Еще не уснуло,—

А чутко слушает песни девчат.

Пусть месяц — мечтатель банальный —

Вспомнит на сте́рнях

Татаро-монгол…

Ты слышишь, как возле читальни

Смеется над ним комсомол?

Быстро очнется вечер,

Не станет истории, дум…

Начнутся веселые,

Звонкие речи,

Словно юной дубравы шум.

Ох, знаю я, знаю,

О чем ты страдаешь,

Запоздалая песня моя!

Прошлого голосом не наверстаешь,

Все, что Комсомол, — то не я.

Томительно долго

Деянья вершатся…

А времени ток не унять…

Эх, если б мне было двадцать

Или хотя б

двадцать пять!

Нет, не по мне сожаленья

О давних и славных днях!

Придет озаренье,

Цветенье, горенье,—

Довольно

вздыхать впотьмах!

Только бы сбросить мне эту

Тяжесть вечерних туч,

Горечь навета,

Шум очерета

И последний холодный луч.

Силы еще довольно,

И запал в душе еще есть!

Не печальный я очерет,

Сердце тоске не известь,

Живой я еще поэт!

Стога на росстанях маячат

В родимой, милой стороне,—

Я взгляд, от слез блестящий, прячу,

Здесь неуютно, зябко мне.

Здесь грудь томительно сжимает

Меж тучек небо в вышине,

А в сердце словно что-то тает,

Как воск на пламенном огне.

Уныло, будто на погосте,—

Пустынны, скошены поля!..

Так что ж сюда стремится в гости

Душа печальная моя?

Давно уже не в тон эпохе

И эта даль, и эта высь.

Шум городов, и крик, и грохот

В мою мелодию влились.

Мне чужд тенистый сад у дома

И чужды вздохи камыша.

Я полюбил глубокий омут,

Где тонет камешком душа.

На мачты, стрельчатые крыши

Всхожу я, как на эшафот.

А ваша ночь покоем дышит,

Уснуть безмолвье не дает.

Какой-то шорох, плеск неясный

Приносит в сердце темнота…

Лишь только зарево погаснет,

Я — бесприютный сирота.

Какая тишь стоит вокруг!..

Не шелохнутся степи, долы;

На изумрудный росный луг

Слетелись бабочки и пчелы.

Пылает солнечный костер,

Сияет небо голубое.

Бесцельно мой блуждает взор,

И мысль теряется от зноя…

Презрев крестьянские дела —

Который год уж горожанин,—

Давно отвык я от села,

Его покой мне дик и странен.

Здесь ни трамвай и ни авто

Движеньем воздух не колышет,

В часы урочные никто

Гудка призывного не слышит.

Лишь прошуршит рогатый жук,

Расправив надвое воскрылья,—

Его глухой и низкий звук

Напомнит шум автомобиля.

Когда ж померкнет свет зари,

Гляжу я, выйдя из избушки,

Как зажигают фонари

Неисчислимые гнилушки.

Чем от хандры спастись? Бог весть…

Рвануться в бездну млечных далей?

Иль из Вергилия прочесть

Десяток римских пасторалей?

Тоска и темь… С ума сойти!

Влачится время, как улита.

В читальню можно бы пойти,—

Да жаль, сейчас она закрыта…

Смутной вечерней порою,

Когда горизонт во мгле,

Устало глаза закрою,

И станет тоскливо мне.

Вспомнится зимний вечер

И фастовский вокзал,

Вздрогнут от холода плечи,

А в душу вольется печаль.

Вновь предо мной предстанет

Тот девятнадцатый год —

В шинелях, старье и рвани

Голодный и нищий народ.

Вспомнится станция Фастов

И светлый Марийкин лик —

Служила она при красных

В газете «Большевик».

Наше с нею знакомство

Было недолгим тогда.

Смеялась Марийка звонко,

Веселой была всегда.

В сумрачный час на закате

Сердцу всего грустней…

Кстати или не кстати,

Позвольте поведать о ней…

В Фастове на вокзале

Марийка из «Большевика»

Сидела на лавке в зале

И ожидала звонка.

Она не была большевичкой,

Девчонка, дочь батрака,

Невзрачна и невеличка,

Корректор из «Большевика».

В Киев она возвращалась,

На Волыни оставив дом.

С ног валила усталость —

От Житомира шла пешком.

С плеча у нее свисала

Торба, как у калик,—

Коврига хлеба и сало

Завернуты в «Большевик».

У фастовского вокзала

Деникинский эшелон:

И на перроне, и в залах

Тьма золотых погон.

Марийка вынула сало

Из торбы и хлеба кусок,

Поспешно завтракать стала,

Пока не ударил звонок.

В Фастове на вокзале

Раздался истошный крик —

Сверкнул офицер глазами:

«Вы видите? Большевик!»

В Фастове на семафоре

Качнулся маленький труп —

Ветров собачья свора

Терзает старый тулуп.

Пусть на Волынь телеграмму

Вьюги быстрей отобьют,

Чтоб знала Марийкина мама

О том, что случилось тут.

Пусть грянет набат колокольный,

Воспрянет земля от дремы,

Ринутся красные кони

На оборотней зимы.

В Фастове на вокзале

Раздался третий звонок,—

Пар зашипел, застучали

Колеса, как тысяча ног.

Только Марийка-корректор

Осталась одна на ветру.

Кровь на замерзших рельсах,

А на семафоре труп.

……………………………

Проездом в Белую Церковь

Я фастовский вижу вокзал,—

Вспомню Марийку мертвой,

И грудь мне сжимает печаль…

Моя родная Украина,

Зеленый рай земной!

Я припадал щекой к раинам,

Шептал: — Я твой! Я твой!

Тобой дыша во сне и вьяве

(Вот все мои грехи),

Твоей забытой давней славе

Я посвящал стихи.

Когда гудели буревалы

В отчаянной борьбе,

В моей душе росли хоралы,

Как память о тебе.

Там, где алели вражьи маки,

Ты с братьями была,—

И ярче горних звезд во мраке

Любовь твоя цвела.

Ты знала тех, что где-то в поле

Шли за отчизну в бой.

А я свои лелеял боли,

Я сын неверный твой.

Но от предателей лукавых

Стоял я в стороне,

Монет иудиных кровавых

Вовек не нужно мне.

Мой луг прекрасный, Украина!

Ты снова расцветешь.

Прими в святые Палестины

Изгоев бедных тож.

Прими моих несчастных братьев,

Что бродят тут и там,

Прости, открой свои объятья

Обманутым сынам.

Пусть и у них душа взлетает,

Теснит от счастья грудь.

Тот, кто не ищет, не плутает,—

Ты их вину забудь.

А я — последний между ними —

От милых мест вдали

Дарю напевы Украине,

Те, что в туге взросли.

Гляжу в простор бурливых вод,

где чайка гребни с волн срывает,

и мысль — отчаянный пилот —

в лазурь за нею вслед взмывает…

О, сколько радостных высот

в душе свершенья ожидает!

Слышны сквозь птичьи голоса

издалека удары грома.

Перед грозой молчат леса,

а в сердце буйство ветролома…

Взлетает песня в небеса,

как самолет с аэродрома!

Шумит в груди страстей прибой,

за облака отвага кличет.

Как голубой велит обычай,—

бросайся со стихией в бой!..

Тому, кто любит непокой,

удача белой чайкой кычет.

Оставь замшелый свой уют!

Дерзанья сердца не измерить.

Не затворяй в безвестье двери,

сомненье и боязнь — под спуд!

Пускай изгибами артерий

металлы жарких чувств текут.

А если вдруг зеленый сплин

Молохом жадным пасть разинет,—

мечта заветная: «дин-дин!» —

сполошной зов над миром вскинет.

Смерть от тоски — исход один всем,

кто погряз в болотной тине.

Мотором, сердце, задрожи

и обрети на счастье право…

Влекут крутые виражи,

манит венком лавровым слава.

Стих брызжет, как вулкана лава,

из-под густого пепла лжи.

Пускай кружится голова,

наводят страх литавры грома,—

зовет безумцев синева

среди небесного пролома.

Летите, звонкие слова,

планёрами с аэродрома!

Творя в зените свой полет,

пусть небосвод крылом черкает

мечта — отчаянный пилот…

О, сколько солнечных высот

в душе свершенья ожидает!

Гляжу в простор бескрайних вод

и вновь, и вновь иду на взлет

туда, где гроз орган играет…