Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов

Ваш праздник это, шахты!

Я нищий, мне легко:

Принес вам слово-злато

Ярчайшего Франко.

Лови, завод кузнечный,

Седого неба смак —

И ковш куется млечный,

И молния-маяк.

Родился я на сене,

С травою вместе рос,

И стал мой смех весенний

Острей серпов и кос.

Потом, когда заводы

Позвали что есть сил,

Я в поле, в огороды

Забвенья нож вонзил.

С коровой попрощался,

Коню, волам — поклон,

И во весь дух помчался

Туда, где сталь и звон.

И расправлял я крылья,

И закалял себя,

И для меня открыла

Иной простор судьба.

И вкус иной свободы

Почувствовать я смог,

И вам теперь, заводы,

Несу огней венок.

Ваш праздник это, шахты!

Я нищий, мне легко:

Принес вам слово-злато

Ярчайшего Франко.

Сердце, полное красных огней,

По дорогам и тропам нести

И в железных объятиях дней

Твердость духа и мышц обрести.

Шлаков золотом землю поджечь,

И губами ловить в небе мед,

И постичь родниковую речь,

И стремиться отважно вперед.

Верить только в победный конец,

Не устать от утопий и грез…

Жизнь, о жизнь, ты и молний кузнец,

Ты и кузня — земля вечных гроз!

Тьму бороть изо всех своих сил,

Восходящему солнцу помочь.

Снег и сталь, я ваш любящий сын,

Ваша мощь.

И на сталь взглянул я — утонули очи.

И пророчу: сгинет, сгинет ночь навек.

Докричит кукушка — и замолкнет в чаще,

И шмыгнет в овчарню по-кошачьи шум.

Солнечных узоров тайный смысл постигни!

…Жажду беспредельно, жажду сверх всего,

Потому и звездам, недоступным взгляду,

Бросил я метельно вызов золотой.

Грезил в кочегарке — жар вбирал глазами,

Тосковал лосенком осенью в лесу,

Где луна скрывалась в лепестках рассвета,

Где алмазы сеял, высевал восход.

Солнечных узоров тайный смысл постигни!

…Жажду беспредельно, жажду сверх всего,

Потому и звездам, недоступным взгляду,

Бросил я метельно вызов золотой.

Не жалей ты, мать, сына родного,

Что покинул степей колыбель!

…Неуклюжую сельскую мову

Заплетаю в тугую кудель.

Загляни мне в глаза без опаски —

Журавлиное светится там.

Вихревой, верен я твоей сказке

И напутственным чистым словам.

И забрезжит, и мрак содрогнется,

Мрак, давно надоевший степям,

И взойду, как веселое солнце,

Взгляд лучистый заводу отдам.

Всех твоей наделил я надеждой.

Мать моя, ни о чем не жалей!

Погляди на рассвет мой, пришедший

После грома и звездных дождей.

Мы шагали мимо шахты…

Мы — любимая и я.

Солнце пело на свирели,

пело липко на свирели —

леденцовой…

За руку я взял ее,

и нырнули наши очи

в легкий ветер.

Ах, как ветер засмеялся —

и сиренево, и хрупко,

когда рядом с сердцем кто-то

разбудил стеклянный звон.

И свернули мы на тропку…

…или в солнце мы вошли?

— Расскажи мне, сокол ясный,

о рассвете? —

…Над криницей луч рассветный,

на коленях бор сосновый.

Зарево металось в небе:

в память бил прозрачный шлак,

леопардил каждый мускул.

…Был я, как железо, крепок,

а она — стройней березы,

белоногой, молодой…

Мы шагали мимо шахты…

Мы — любимая и я.

Кровь залила лицо когда-то…

…на ярмарке давно.

Ну почему ты не очистила, ночь, брови?

Ну почему?

Морось в голубых глазницах, слякоть.

Сказками я захотел пожить,

а небо нанялось, наверно, плакать…

И нищенкой — сухарь в котомке —

с морщинами заботы на челе

судьба свернула на тернистый путь.

А там,

а там

уже идут,

идут,

идут.

Куда?

Когда-то так же вот приплыли и отплыли.

Плескалися моря… ныряльщик ты, мой челн!..

Закат багровым был, и паводок бесился.

…Тени, падают тени.

Свист нагайки Тьера.

Ну-ка, хлопцы, по коням!

Кони!

Кони!

Кони!

Ужас.

В ночь мы вонзим штык.

Время кровавых гроз.

Мова, родной язык,—

С нами на звездный воз!

Ветер — в оглобли туч,

Месяца рог — дуга.

Буря, срывайся с круч!

Гром, посильней ударь!

Быстро небесный ковер

Блузою станет весь.

Буйно-железный гром,

Грянув, отдаст честь.

Шляпу бы нам! И вдруг

Вспыхнет Волосожар[4],

Из разноцветных дуг

Сделаем пояса шар.

Мглу раскроит штык,

И зазвенит заря…

Мова, родной язык,

Мчится туда, за моря.

На Марс! На Марс! В тулупе тучи,

Что сшит фабричною трубой,

Под молота удар могучий

Мы ввысь летим —

стрелой.

Уже земля, как все планеты,

Не ведает, где — низ, где — верх.

А мы… мы млечный блеск кометы,

Мы голуби астральных сфер.

А там, там жизнь,

отнюдь не бездна,—

Тысячи стран систем других…

Туда стремимся, в занебесье,

В мир солнц зеленых, голубых.

Сатурн, пылая, ждет прилета

Межзвездных птиц.

Жди, космос, жди!

Нас целый мир, нам нету счета,

Мы — громы вешние, дожди.

И сердце рвется, рвется в космос,

В извечный хаос вихревой…

Туда, в заоблачные грозы

Толпа летит, летит —

стрелой.

В печке моей колдовской,

В лютой неистовой вьюге

Жара безумного рой

Мечется, мечется…

Други!

В эту минуту, поверьте,

Я между жизнью и смертью.

Только мечты, как зарницы,

В небо стрелою…

Сердце устало уже колотиться…

Бьется

И за горою

В травах железных пасется…

Лопату беру я

И в пасть… углем!

Кормлю я,

Шучу я

С веселым огнем.

Как дождик, в жару залетевший на миг,

Лепечет в печи уголь черный, шумит…

Дымится… Дымится… Но видит мой взор

Не дым, а в камнях драгоценных ковер —

Сверкают рубины,

Как гроздья калины,

И небу подобна лежит бирюза,

Правей — диаманты,

Смарагды, сапфиры,

Левей — аметисты,

Агаты, роса…

………………………………

И словно сам —

Я весь в каменьях,

И словно целый мир

В усыпанной созвездьями короне

На солнцетроне

Горит, дрожит!..

Там, где ветер

Лепетал

О весне сугробам улиц,

Златоветви

Колыхнулись —

Новый день шагал!

На качели сядем вместе

И разбойничать айда!

Мрак, печаль?

Я звонок, весел —

Молотка стальной удар.

Меркнут тени.

Блекнут блики.

Вечер весь в крови, в огне.

Что он мне?

К нему привык я,

Да и он привык ко мне.

На бескрайнем небосводе

Мглу берут на копья звезды.

Как вчера, так и сегодня

Вечер хмурится от злости.

Рядом с сердцем —

ах, как бьется! —

Горлица воркует ночью.

Сердце вдруг с цепи сорвется

И голубку защекочет.

И сквозь мрак степей тоскливых

Зоревой начнет полет…

Мы — весну несем на крыльях.

Наши дни — огонь и лёд.

Могилы. Краснотал. Кресты.

И братский тут покой.

Тихо! Прислушайтесь!

По шатким ступеням

всё выше и выше —

Как время, извечный бунтарь —

во мрак,

помертвевший под купольной крышей,

бить в колокол лезет звонарь.

…Вдруг —

треск пулеметов, и залпы орудий,

и визг в синеву:

— Нет неба,

нет не-ба,

а есть борь-ба!

В зеленых композициях сегодня рос,

а после долго с корпусами,

с домами городскими говорил.

И руки бледные, как месяц,—

его, его далекий сноп!—

ко мне сам гений простирал:

то Леонтовича зеленый,

печальный, как осенний, дождь.

Тоска, забота, грусть, унынье —

поклон мой вам!

Люблю я в поле, на кургане,

стоять по вечерам,

прислушиваться и молиться

тому, что там, в низине, тлеет,

когда в селе, таком далеком,

перекликаются дворняги.

Так в композициях зеленых

растет мой дух —

гармония сознанья.

…В зеленых композициях сегодня рос.

На улице праздник —

и за окнами девчата

с заводскими хлопцами

за руки взялись.

— Ой, куда ж мы, парубки,

да идем сегодня?

— На завод! На завод!

— Ой, хотелось, милые,

во поля широкие,

побродить в цветах!

— Нам туда не хочется.

Что нам там? Не терпится —

мы идем ковать…

Так ответив, парубки

повели за рученьки

молодых девчат.

И затихла улица,

и запело в кузнице

песню ремесло.

А на браме, черной браме

золотыми куполами

небо проросло.

Мы любим сталь, чугун и медь,

Бетон и гибкость жести:

У них учился гром греметь,

А струны — петь о жизни.

Несем рассветы на плечах.

Нужны отчизне звезды?

Штыками, саблями в боях

Их снимем с неба просто.

К лицу ли и тебе, и мне

Слагать цветочкам гимны?

На революции коне

Мы за нее погибнем.

И конь ревет, копытом бьет,

Всегда подобный бесу.

И панцирь радости кует

Новый кузнец железу.

Поселок на горе, а там — завод сизый.

На сердце лепестка тепло и тихо: мак.

Уже отщебетал хор птичий гимны, мессы —

стучится в дверь зима.

Ни лодок на реке, ни лебединых крыльев,

не за горами снег, и листопад горит,

и солнца первый луч плугов уже не будит —

ослаб и долго спит.

Спокойной ночи всем! Мы, гуси, отлетаем.

И я не устаю за солнцем вслед лететь.

И в жизни так всегда: не замечаем солнца,

пока не устает оно светить и петь.

А желтый ветерок резвится, как лосенок.

Дуб голый на уме. Гудок. И вот, пыля,

товарищи идут, идут, как франкмасоны,

и так же, как они, задумчивы поля.

Запала тишина. Сгорают молча листья.

Понурый пес бежит через глухой овраг…

В какой гармонии дождусь я нынче гостя?

Стучится в дверь зима…

Уже обглодали кони деревья,

Чахнет от засухи и осот.

Скованы страхом дороги, деревни,

Ужас гнезда вьет.

А солнце лучи каленые точит,

Острит, как ножи, острит,

И каждый, сумевший дожить до ночи,

Отчаяньем только сыт.

Возы надрываются, ищут хлеба,

Плетется следом тоскливый скрип,

А на горизонте срывается с неба

Грома предсмертный хрип.

И бледноволосые дни отцветают,

И травы забыли прохладу рос…

За хлевом голодные псы доедают

Сухой прошлогодний навоз.

За зеленым лесом

грянул выстрел-гром.

Тучи — стаи.

Дым столбом.

И в лугах туманы,

и в полях.

Отуманьте еще небо —

бах-ба-бах!

Расстреляли поле,

кровь на цветах.

Корчится бандура —

в чьих руках?

Море крови, море!

Безупречный смех

так раскрасил землю —

куда весне!

Покатился выстрел,

и другой за ним…

мрак убегает

по стволам… дым…

Столбы… Столбы…

Кабель переплетается над землею,

Переплетается.

Зов.

Шлях.

Шаг.

Мы вышли на поиски счастья

Голубиного.

Даже месяц бледнолицый

Искрит…

Четче путь отмеряйте шагами,

Глазами!

Мышцы закалите,

Легкие — в мехи!

Задетый молнией золотой,

Дуб трещит вековой…

Столб!

И кровавыми солдатскими штыками

Растерзаны дебри.

То дыма молоко душа на зиму цедит,

Из хлева мы идем в шатер железных дней,

Один маячит путь, глаза привыкли к цели

И не пойдут бродить по золотой стерне.

Сирень звенела мне о цветниках-заводах,

Жужжащий шмель обжег мне взгляд, когда проник

Я в пение твое, где — как в медовых сотах —

Слились в одно и луг, и солнце, и родник.

Как хорошо любить! Захлебываться счастьем,

Сияньем рыжих кос будить в ночи пруды

И с новым днем идти — с тем петушком горластым.

Который держит путь в небесные сады.

И набрал дождь минорный силу,

И слетает с осины лист,

Только сердце мое не застыло,

Не замолкло, ведь я — коммунист.

И шагаю с попутным ветром,

У меня на ладони — заря,

Завтра я разбужу этим светом

Беспросветных, таежных зырян.

Прячу в жалких лохмотьях — гения…

Не Магомет, не Будда он, не Конфуций.

И не примете вы его так, без прений:

Он из чрева моей революции.

А погода — «мементо мори»,

Тротуары в объятиях вьюг,

Только скоро — слышите? — скоро

Потеплеют глаза и у шлюх.

Зря свою не подставлю голову —

Я железный, я все могу,

Лучше где-то застыну голый

На снегу…

Мед голубой течет в уста,

приколота к пространству вдохновеньем

душа — коллекционный мотылек.

Антенны… ах! занятно… ах!

Луна и там над городом блуждала,

и корабли к песчаным берегам

так тяжело,

так трепетно тянулись,

а в мачтах вил гнездо

обломок бури.

И не искали для себя тогда

созвучий гармоничных,

не наполняли музыкою воздух

аэропланы.

И только на ночь глядя коршун

кружил вверху,

а рядом суетились

нежные ласточки

и точками врастали

в нагую высь.

Антенны… ах! занятно… ах!

Душа — коллекционный мотылек —

летит все дальше, в глубь вселенной.

Одно воспоминанье пролетела,

затем — другое, а на третьем —

вдруг распяла сама себя…

Чело прострелено не жалом

радуги-пчелки,

а печалью.

…Но, навзничь пав, она лежит

один лишь миг,

а после вновь бежит, бежит,

бежит

отведать меда,

голубого меда.

Встал день, взвалил на плечи небо,

Вздохнул так солнечно — и вдруг

Пролился краской, алой краской

На пасмурный пейзаж вокруг.

А может, кровью? Может, кровью?

Но неразлучна жизнь с любовью.

Цветут, здоровьем пышут все.

И по рубиновой росе

Шагает человек…

Весенние кварталы.

Угол.

Моя сестра — гулящая.

Темнеет.

— Я всем доступна!

Для вас

потаскуха я.

Отблески крови

в фонарях красных —

это юная кровь —

моя.

Мое лоно ждет вас,

все оно в цветах.

Груди вспыхнут звездно,

в голову — туман…

…мечтал и звал…

…мечтал и звал…

Вскипает страсть.

И крысы, крысы, суетятся крысы.

И, словно жала, обжигают

тропки подкрашенных бровей.

На купола церквей

нисходит тень.

Во взглядах умирает день.

Квадраты.

Конусы.

Бетона горы.

Звенит.

Гудит.

Город.

……………………

Сквозь земную кору

в глубину,

где страдает одышкою магма,

поводырь моих дум

зашагал.

В недрах быстро смеркалось

…темя тьмы

…невтерпеж

И на кружеве вздохов

кончалась,

умирала стыдливая дрожь.

Два крота,

два подземных вампира,

кровь сосали, сопя,

друг из друга.

То был бой,

бой за самку.

Слепую.

Наконец-то один победил

и, пожрав проигравшего схватку,

лез в гнездо,

лез к горячему телу —

и насел…

Я на полюс летел!

Я на полюс летел,

где из вод океанских на льдину

два тюленя карабкались

— случка —

…Чернобровая самка, самица…

Я! бросила радость в нашу бурю

и на интернациональные позиции

сердцем перешла, бровей не хмурю.

Мой отец чахоткою страдал,

в груди носил он огненную осень.

Думала о первенце весны,

дремала на звездном утесе.

Пришла она, метелица-вьюга,

заметалась по кварталам темным,

и я, уличная потаскуха,

отдалась революционному темпу.

…Теперь —

фонари погашены.

Светает рано…

Солнце — всех лозунгов краше…

Земля родная!

Сколько тех бездорожных дорог…

Товарищ, выберем шлях,

где над головою клубится гром

и флаги трепещут в очах.

Далеко, брести далеко,

штык террора грозится:

— Подстерегу! —

Но к вратам коммунистической

Мекки

с тобою, ветер, побегу!

С тобою, ветер, побегу

в диадеме красного страдания.

Эй ты, буржуй!

Я дочка пролетарского восстания.

В сумерках — казармы.

А у ворот красноармеец —

часовой.

— Мое сердце с вами,

я уже не шлюха, родной!

Но боюсь, боюсь идти наудачу.

На моей тротуарной душе снег.

А в груди — лебеди прячут

песни свои о весне.

И мечтами лечу на край света

по дистанции цели дерзкой

…прячется стыдливо вчерашнее

за крыши детства.

Подошла. Опустила ресницы

…глаза мировой революции —

ты?

Я!

И переступила порог.

И повеял в лицо ветерок.

И — пропал,

не сорвав платок.

Заводы, моя отрада,

мечтают о весне,

но под зимним небом — штыки.

— В отряды!

В полки!

— Все!

А я беременна. Зарею.

Смех под ребром уже пощекотал —

гнездился это

там, на горизонте,

наш женский молодой рассвет.

И пошла я, пошла впереди всех,

прочь отгоняя мещанское счастье,

что так долго,

до ужаса долго

жизнь мою раздирало на части.

……………………………

Ой ты, бурный мой мир!

Свободна!

Сброшу тяжесть двойную. Вмиг.

…Бьются о стены волны,

а я на серебряном гребне.

…Бьются о стены волны —

слухи,

сплетни…

Слушайте! Я — Мадонна.

Спас — в низу живота.

Только в мечтах в дом мой

он фантастичный влетал.

Слушайте — я — Мадонна,

плод, словно дар, носила,

явится сын мой — ждите! —

сын, кучерявый Мессия.

Труженицы всех просторов! —

вам — эта прокламация.

Возьмите мой бунт для своих обид.

Вам правды огрызки снятся,

я слышу, как звездное веко гудит.

Довольно продавать тело

у церковного и вашей семьи

престола!

Глядите: весна забурлила

на подступах к чистой любви.

Я, бывшая шлюха, к вам обращаюсь,

к вам, проститутки без формальной

проституции, —

женскими порывами своими

причащаюсь

к освобождающей нас революции.

Взываю к вам, докричаться жажду:

порвите самочьи цепи постылые —

и станете свободны дважды —

неукротимые!

И увидите ясные ночи,

где места нет похоти грубой…

Плюньте вчерашнему в очи

под грохотанье орудий.

…Я, бывшая шлюха, к вам обращаюсь,

к вам, проститутки без формальной

проституции, —

женскими порывами своими

причащаюсь

к освобождающей нас революции.

…………………

…………………

…………………………

Копытами призыв мой, чистый, страстный,

отбили буйволы, атака — псу под хвост.

Но не погиб он,

он летит в пространстве,

а впереди — мерцанье новых звезд.

Те буйволы — чувств низких порожденье,

стоят на всех дорогах их стада.

Душа запуталась в веках,

душа в сомненье:

куда лететь, куда?

И снова я —

одна.

Мимо вечной муки сердца

пролетел свирельный плач,

и накрыла тихо жертву

оксамитом черным ночь.

Это лозы так играют,

вдохновись мерцаньем звезд…

Я туда хочу, где в небе

факел радуги парит.

А у тына голубого —

что за течки визг и рев?

Плоть хрустальная бунтует,

отеррорьте ж и любовь!

Мимо вечной муки сердца

пролетел свирельный плач.

Это лозы так играют…

Оксамитом черным ночь…

Эй, херувимы и серафимы,

ангелы всех мастей!

На бархатные ковры тумана —

скорей!

Время работает не на вас.

Долой с глаз!

Колдует вьюга, колдует.

Не революция — зима.

…стою, негодуя…

…тьма.

Колдует вьюга, колдует.

Он, смех снеговой…

…стоит, негодуя,

товарищ мой.

Колдует вьюга, колдует,

Заметает свет…

…стоит, негодуя,

и ворог степь.

Эй, херувимы и серафимы,

проклятье вам…

…так интродукция

в туман.

Плоть моя!

В гаремы атмосфер

из заводских ворот

тебя несу я в чаше.

Ты запоешь на пароходе светлом:

— Я не одна!

Я не одна!

О ветер!

О раввин, мой ветер!

Пересеку весну кошачью,

вновь отточу и смех, и плач свой…

О сын мой, сын моей мечты!

Я — Магдалина! Кто же — ты?

Удар смычком — хочу быть с ветром…

…В свободный дух и плоть поверьте!

Горит, пылает в небе кокс,

и стал призыв мой всепланетным.

Я верю в свет Волосожара —

и прочь бредут понуро волки.

Я верю в свет электроламп —

и вот жених меня зовет.

Я вижу —

растворились тучи

в прозрачном небе.

Товарищи коммунисты!

Станьте со мною рядом

и снова в трубы:

— Меч! —

Идет мой враг смертельный —

будни.

Только от вас

я жду совета,

я жду защиты.

Ах, заря моя так стонет-стонет:

песчаная пустыня без воды,

дух не сумел наполнить светом тело,

и тело вновь сосут кроты.

Я, ваша матерь и сестра,

лежу в объятьях похоти нечистой.

Позор земле!

А ну-ка, в крик:

— Восстаньте все!

Наш дух не знал еще разора,

погибнуть не дадим весне.

Эй, революция для духа!

Так говорит вам

бывшая шлюха.

Нет еще никого. Одиноко.

И над бездною мечется взгляд,

и сорит лепестками до срока

ожидания женского сад.

Чернобровая самка, самица.

…Пусть вам флюгером служит плоть.

— Не хочу я вдруг окотиться!

— Не хочу в людях видеть скот!

Кто из вас знает вкус террора?

Кто из чаши громовой пил?

Я гляжу быстролетным взором

не на сотни — мильоны миль.

Для скитальца — штормящие воды,

смерчи, молнии, тяжкий удел.

Для воскресшего — только полеты

еще дальше, туда, за предел.

Почему же, на миг задержавшись,

не сказать, что есть плоть,

а что — дух?

И сестра я, и мать, совесть ваша.

Я со скорбью своею бреду.

Но нет! —

промелькнут синеглазые сны,

только красный фонарь не проснется…

И под мороси шепот осенний

не забрызгают юбку мою

тротуары.

Не пойду я шлюхою шляться

на мосты и проспекты.

В революционной отчизне

пришел конец моей продажной жизни!

И гляжу я на вас,

на вас, проститутки

без формальной проституции,

и на душе становится так зябко,

как в полночь ледяную на углу.

И тогда шаг стремлю в заводские ворота,

потому что подснежники нашей весны

запахнут в рассветном дыму

трудового пота.

…Слышите железа лязг?

Это куют нам двойную волю,

тяжесть двойную снимают с нас.

…И наконец заголубеет органно:

— Радуйся, плоть моя!

Радуйся, друг!

…Спешит слиться с плотью

свободный дух!