Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов

Есть женское имя, как нежно оно,

Печаль в нем, любовь и надежды какие,

Весенним дыханьем напоено:

Мария.

Как запах фиалки весенней порой,

Как девичья песня сквозь сны снеговые,

Звездою сияет над темной землей

Мария.

И пусть я святое в себе погашу,

И пусть не увижу, сражаясь, зари я,—

Последнее слово, что я напишу:

Мария.

Люби природу не как символ,

С тобою схожий,—

Не для себя люби природу,

А для нее же.

Она для нас не только тема

Стиха, картины —

В ней необъятные высоты,

В ней и глубины.

Порыв ее души могучей

Всего сильнее.

Что, человек, твои порывы

В сравненье с нею?

Она как мать. Так будь же сыном,

А не эстетом.

Тогда ты станешь не бумажным —

Живым поэтом.

Я молодой и чистый,

Как вечность, молодой.

Над рожью колосистой

Лечу в мечтах домой.

Мне верба веткой машет,

Как пальмовым крылом.

И перепелка плачет

На взгорке за селом.

В селе поют гармошки,

Дымы в лугах стоят,

И запахи картошки

Ровесниц веселят.

Дивчина, словно парус,

Мне машет рукавом…

Да только нет мне пары

В селе и за селом!

Она за морем синим,

За бором вековым,

Она сродни пустыням

И бурям грозовым.

О будь, поэт, себе судьею,

и в час, когда тоска в груди,

Замри над собственной судьбою —

И не прости, и осуди.

и сонм свидетелей жестоких

Взойдет со дна твоей души,

Тогда скажи ей: в свет широкий

Иди сквозь боли и пороки,

И, согрешивши, не греши.

Нет, не казарма день грядущий

И не бетонный коридор!

Не зря сияет нам из гущи

Золотоглазый метеор.

Земли коснется окрыленно,

И мир наш будет голубым

От стен кремлевских золоченых

До плит, где спит железный Рим.

Рыбак в раздумье бродит по дубравам,

Где черный дрозд поет высоким травам,

Где зрелых ягод пламенеет цвет,

Где пронесла медведица свой след,

Осинкам юным выказав свой норов,

Где ключ прозрачный бьет под косогором,

И скачет, и дробится на песке,

И солнца луч танцует на листке,

А лист дрожит, купаясь в чистой сини.

Там гордые вокруг стоят вершины

В убранстве елей, буков и осин

И рядом сосны — выше тех вершин —

Склоняются для дружеской беседы.

Шатры дубов, что на века воспеты,

По-рыцарски приветливо зовут,

Иль диких пчел покинутый приют

Кривым ножом в дупле рыбак кромсает

И, словно гром, волков он прогоняет

Прочь от беспечно дремлющих отар,

Иль травы ищет для волшебных чар,

Чтоб приготовить редкие настои.

Ни лука, ни ружья не взяв с собою,

Свой путь он вместе с солнышком торит,

И лишь топор на поясе висит.

Смахнув беспечно с шерстких елей смолки,

Топча ногой опавшие иголки,

Средь мхов не серны дикой ищет след,—

Ему до серны нынче дела нет.

Рыбак в раздумье бродит меж дерев,

В его душе рождается напев.

Но не зовет он песнею девчат,

Собой напоминающих дриад,

Со смехом переливчато-лукавым

С лукошками снующих по дубравам.

Не ставит он капканов на куниц,

Не сторожит он златокрылых птиц,

Раскинув среди зарослей терновых

Предательскую сеть из нитей новых.

Высокие деревья обминая,

То головой в раздумье он качает,

То отойдет в сторонку, бормоча,

То, словно заклинание шепча,

Он вдруг замрет, припав к стволу плечом,

Или о ствол ударит обухом —

Так, что аж эхо по округе всей

Сто раз пройдет, пугая глухарей.

И снова бродит меж дерев рыбак,

Покуда там, где темный буерак

Вздымает к небу кроны вековые,

В стволах скрывая кольца годовые,

Не застучит всему наперекор

Веселый и разгневанный топор,

Подобно звуку боевой мортиры…

Немало здесь работы для секиры:

Рубить сучки, выглаживать, ровнять,

Обтесывать и снова выпрямлять!

И долотом, как предок востроглазый,

Он ствол долбит, а тот ему не сразу,

Не просто поддается, — здесь нужна

Особая сноровка для челна.

И вот с вершин, пропахших дикой хвоей,

Плывет каюк просторною водою,

Где из глубин лениво сонный сом

Пловцу вослед чуть шевелит хвостом.

Так, всматриваясь в даль, что просветлела,

Плывет поэт, и опытный, и зрелый,

Рекою жизни, ощутив сполна,

Как быстротечна, в сущности, она!

А та, как грудь хмельная, раскрывает

Свои листки — и пышно расцветает,

Чтоб к осени ее готов был плод.

Дни, и года, и жизнь — все прочь течет.

Он смену эту уловить стремится.

Не овсюги, а золото пшеницы

Спешит собрать — клад ясных дум своих.

А кто-то думает: поэт затих,

Поэт засох, как в зной родник кристальный.

Тем временем он, вольный и печальный,

Взмывая ввысь на крыльях голубых,

Во днях труда, блаженных и хмельных,

Творит в уединении своем,

Как бог, и рай, и ад, и огнь, и гром,

Живет средь мудрецов и дураков.

И все, что принесло воображенье,

Он превратил в прекрасное творенье.

Так дни идут. Так сталь, хоть и крепка,

Стирается о ствол наверняка.

Так то, что не под силу чарам рая,

Поэт огнем души своей сжигает,

Которую бездушным не постичь.

Так он молитву превращает в клич!

И тяжко весла загребают воду

И челн опять выносят на свободу.

Гей, как выйдет солнце из-за леса,

Как на плесе загогочут гуси

И в лугах рассветных перепелка

С чистых трав холодных рос напьется,—

Косари умоются водою

До восхода, ключевой, студеной,

Из криницы голубой и доброй,

Отобьют свои литые косы

Так, что звон их эхом отзовется.

Меж ярами ветер и горами,

Травы плачут, никнут под косою.

Зверобой желтеет на покосе,

И под солнцем росы побелели.

Словно цапли дружною цепочкой

Из конца в конец шагают луга,—

То косцы проходят чередою,

Смуглым войском молча выступают.

Пот их лица щедро окропляет,

Как слезами, очи заливает.

Клеверище по́д ноги ложится

И склоняет алые головки.

Гей, земля, ты матерь хлебороба,

Голубыми реками повита,

Вся в убранстве ты стоишь зеленом

Под высоким небом необъятным,

Убранная яркими цветами,

Ты неси, перенеси на крыльях

Косарей от края и до края!

Гей ты, ветер, парубок певучий,

Парубок певучий и веселый,

Подсуши на совесть клеверище

И обвей богатые покосы!

Гей ты, солнце, мудрый господине,

Ты, небесный золотой целитель,

Припекай, да в меру клеверище,

Наливай духмяными медами,

Прикрывай могучими руками

От дождей, от лютой непогоды!

Гей вы, тучи, молнии и громы,

Вы ордой незваной не нагряньте

И косцов в лугах не потревожьте,

Пусть они свое окончат дело,—

Подождите где-нибудь за морем!..

Закатилось солнце за дубраву,

И на плесе гуси задремали.

Косари домой идут с работы —

Ждет их ужин с тихою беседой.

То не рыба в море разгулялась,

То не птицы в небе закружили,—

Разбрелися с граблями девчата

По сухим и пахнущим покосам.

Гей вы, годы молодые, воды,

Что струитесь рощами, полями,

Разливайтесь реками, морями,

Разноситесь песнями над нами

И над павшим долу клеверищем!

Сколько звезд на небе в час полнощный,

Столько здесь копен стоит высоких —

На лугу раздольном и душистом.

Но яснее ясных звезд высоких

И стройнее всех дивчин на свете

По лугу красавица проходит,

Говорит сестре своей любимой:

«О сестра, зеленая купава,

Ты кукушка в роще, на калине!

Вновь печаль мне сердце обвивает,

Вновь тоска переполняет душу».

А сестра ей: «Милая моя ты,

Не печаль то — молодость играет,

Не тоска твою терзает душу,

А глаза косца, что, как агаты,

Глубоко в сердечко заглянули».

Пролетела галка через балку,

С выпаса стада плетутся шляхом.

Над рекою разлилась, как речка,

Парубка задумчивая песня.

Ты кого встречаешь, поджидаешь?

Отчего ты, хлопец, так невесел?

Посмотри, стоит повсюду в копнах

Ровных и высоких клеверище.

И домой торопятся сестрицы,

Две сестрицы, быстрокрылые птицы.

И это люди?! Ветер и леса

В их взоре отражаются жестоком,

Перекликаются в них голоса,

Загубленные алчностью до срока.

Пригнувшись к холкам рыжих и гнедых,

Тавро удач и неудач несущих,

В замётах возникают снеговых

Кентаврами, пугая дол и кущи.

И конский пот, как дьявольский настой,

Хмельные ноздри жжет им и щекочет.

Нагое сердце в ярости слепой

Темней и злей шальной крещенской ночи.

Взведя привычно стылые курки,

Они спокойно жертву выжидают.

Железом мышц прокуренной руки

Железный ствол уверенно сжимают.

Когда весной доверчивый кулик

В большой воде без устали резвится,

За ним следит их отрешенный лик,

Чтоб наповал сразить смешную птицу.

Когда ж повеет осень холодком

И дух предзимья проникает в поры,

Ловцы, прищелкнув весело кнутом,

На зверя спустят лающие своры.

И, дружно оглашая лес и дол,

Ловцы удачи снова будут рады.

И, все любя, холодный вскинут ствол,

Паля без содроганья и пощады.

Несут янтарно-светлые меды

Привычно в соты труженицы пчелы.

Взгляни на них и тоже выходи

На улицы, на площади и в поле.

Неси и ты свой разум, кровь и плоть

С другими вместе в этот день прекрасный,

Чтоб старый мир бесстрашно расколоть

на да и нет, на белый и на красный.

Легла зима. Засыпало дороги.

Дрожат от стужи хаты. В закрома

Засыпан хлеб, и скудный, и убогий.

Мороз трещит, за окнами — зима.

О, бедный тот, кто сквозь метелей сети

Идет один, без цели и мечты.

Лишь сообща с другими можно эти

Преодолеть заносы и дойти.

Когда снега безбрежны, словно море,

И вьюги вьются над селом моим,

Я выхожу на белое подворье

И становлюсь, как прежде, молодым.

Не оттого ль, что снова с узелками,

С упрямством воли, мысли и руки,

Как я когда-то, теми же путями

Из хат родных уходят пареньки.

Уже искали истин Пифагоры

И для жрецов горел огонь наук,

Теперь вселенских сказочных просторов

Коснется плугом землепашца внук.

Он даст земле, Микула современный,

Красу и мощь — и расцветет земля.

И станет поле — полем несравненным,

И чудо-злаки нам взрастят поля.

Идут, идут… А мать вослед с порога

Безмолвно машет стареньким платком,

И снег летит, и так бела дорога,

Как белый свет, что встал за их селом.

На мосту, над темною водою,

Где ты шла, незримо таял снег.

Тихо вербы веяли весною,

Ветром чей-то доносило смех.

Словно лучик, в облаке горевший,

Светлый взгляд был дивной чистоты.

На снегу сыром и посеревшем

Оставались детские следы.

И белела призрачно косынка,

Растворяясь медленно во мгле.

И казалось, таяла снежинка,

И светлее было на земле.

Над землею вешней

Вновь ветряк парил.

Белую черешню

Ветер разбудил.

Книгу не оставил —

Разметал листы.

Сердце! Ты не камень?

Не железо ты?

Эпоху, где б душою отойти,

Из нас, наверно, каждый выбрать вправе.

Для выбора немало есть тут, право,

Народов, царств, — все можешь здесь найти.

Легенд библейских, эллинов черты

И готики органные октавы,—

Все это на бумаге мы оставим

Или рискнем на холст перенести.

Но не любить или любить черед

То, что вокруг иль в нас самих растет,

Что мы творим иль кем-то мы творимы,—

Лишь тот, кто слеп и холоден, как лед,

И в ком чернила, а не кровь течет,

Вопросами тревожится такими.

Суровых слов, холодных и сухих,

Перебираю связки, словно четки,

Выбрасывая с легкостью из них

Все сладкое, как вафлю из обертки.

Не надо слез. Не нужен здесь и смех,

А лишь удар, прицельный и короткий,

Что обожжет, как плеть, манкуртов всех

И, как стрела, пронзит характер кроткий.

Сорву со стен я коврик расписной,

Дешевые цветы и позолоту,

Чтоб день взошел, как песня, молодой,

Как углеруб выходит на работу,

Чтоб жест руки размеренно-скупой

Пласты литые сокрушал собой.

Розовобоким яблоком округлым

Скатился день над зеркалом реки.

И ночь неспешным росчерком руки

Выводит всюду тени черным углем.

И сладкою стрелою поздний цвет

Украдкою морозец ранний ранит.

Звенит земля, — то оставляет след

Зима; приход ее нас не обманет.

Все будет так, как вызрело в словах:

Искристый снег, на ветках легкий иней

И звуки одинокие в полях.

И по снегам, сквозь замяти, отныне

Неверный чёлн, как некогда в морях,

Помчит отважных, преданных святыне.

Ласточки летают — им летается.

И Ганнусе любится — пора…

И волной зеленою вздымается

По весне Батыева гора.

Клены гнутся нежными коленями,

В черной туче голуби плывут…

День-другой — и с птицами весенними

Нас иные дали позовут.

Пусть Земля кружится и вращается,

Пусть забудет, как она стара!..

Ласточки летают — им летается.

И Ганнусе плачется — пора…

Мохнатый шмель с цветов чертополоха

Снимает мед. Как сочно и упруго

Гудит и зависает над землею

В полдневный час его виолончель!

Передохни! На заступ обопрись,

И слушай, и смотри — не удивляйся,—

Ведь это сам ты зеленью разлился

Вокруг, ботвой простлался по земле.

И сам гудишь роями пчел мохнатых,

На ясеневых ветках примостившись.

Во ржи летаешь, тонкою пыльцою

Живые осеняя колоски.

С людьми и для людей сооружаешь

Ты города и над бездонной синью

Ажурные возводишь вновь мосты.

Уснули воды и челны на водах.

Висят рои, как гроздья золотые.

И даже солнце, точно плод созревший,

Алеет неподвижно.

Только ты

Спокойным чарам полдня не поддался.

И, как сестра, склонилась над тобою

Твоя забота вечная — творить!

Хрипела нищая Расея

В лихих Николкиных руках.

А друг больной отца Матвея

Впадал в потусторонний страх.

И заострялся нос, и снова

У глаз чернел бессонниц след.

А Плюшкины и Хлестаковы

Вновь оскверняли этот свет.

И, радуясь, что сам не видит

Уже безумства своего,

Он молча принимал планиду,

Единственную для него.

И где от пушкинского гроба

Простлалась скорбная тропа,

Качала головою строго

Тень сумасшедшего попа.

И путь один ему известный

Вставал в нездешней стороне:

Спалить детей с собою вместе

На фантастическом огне.

И души мертвые склоняли

К тому свой лик, кто умирал,

Глаза, как другу, закрывали,

Чтоб их бессмертный не узнал.

И над усопшею душою

Ушедшего в небытие

Они зловещею толпою

Нависли, словно воронье.

Час вечерний чар всевластных,

Как ты землю незаметно,

Как ты сердце наполняешь!

Как ты мглою обвиваешь

Все, что так цвело приветно

В многоцветье дней прекрасных.

Голубыми стали липы,

Голос птиц растаял в кронах.

И шагов ничьих не слышно.

Косяками тени вышли,

Словно в призрачных затонах —

Фантастические рыбы.

Расскажу подруге милой,

Нежность в сердце сохраняя,

Сказку речью непростою,

Как сроднились мы с тобою,

Как, тихонько припадая,

Ты своей чаруешь силой.

Август и сентябрь скрестили

Несмертельные рапиры:

Желтый луч — одна рапира,

А другая — серый дождь.

Над медовою землею

И над убранною нивой,

Над бахчами, что пестреют

Кавунами тут и там,

И над птичьим щебетаньем

Поединок этот длится,—

Сталь о сталь звенит негромко,

И блестит, и гаснет сталь.

Очи синие встречают

Обращенный взгляд к ним серых,

Только нету ни на йоту

Зла ни в тех и ни в других!

Сколько сил в движенье каждом —

Как струна, играет мускул

На руках, в труде завзятых,

Смех слетает с юных уст.

А земля медово пахнет.

А поля живут мечтою.

В огородах дозревают

Тыквы-луны, а вокруг

Под прощальный гомон птичий

Крыл широких ровный взмах.

Как слово милой, в памяти живет

Зеленый отблеск ивы тонкостволой,

Зигзаг холма зеленого в окне

И сквозь окно вагона — пастушонки

С ногами в цыпках, с тощей сумой

Через плечо; они вослед махали

Лукаво нам и весело. Смешной

Лохматый пёсик — спутник их забавный

На поезд лаял с милым озорством.

А ветер тенью синей пролетал

Через луга с дивчиной одинокой,

Застывшей в царстве трав и облаков,

Через леса в закатной позолоте

Лучей, едва коснувшихся дерев.

Все это длинно на письме выходит,

И в памяти моей не меньше след,

А в жизни миг какой-то продолжалось.

Все пастушки́ и даже пёсик их,

Устав, опять привычно возвратились

К делам своим.

И лишь один вослед

Махал рукой и пристально смотрел

На поезд, выгибающийся луком,

Несущийся блестящей колеей.

Что думал мальчик — неизвестно нам.

А я припомнил мальчиков иных,

Тех, мимо коих весь их рабский век —

От битого кнутами детства до

Жестокой нищей старости, гудя,

Летели, точно годы, поезда,

Им дыма оставляя злые космы

Да смутные, как судьбы их, мечты

О чьей-то жизни, шумной и красивой.

И думалось, что этот, может быть,

С разбитыми ногами пастушок

Когда-то поведет в иную даль

Гремящие на стыках поезда,

Дороги будет новые вести

Сквозь эти перелески и поля

И молнией, и ветром, и огнем

Зеленые просторы рассечет.

Едва светало. Спали пассажиры,

И сонный умывался пароход

И фыркал, точно конь. Сырой и сирый

В скупых лучах малинился восход.

Я вышел на террасу. В метре справа

Скамьи блестели будто под дождем.

И я присел. Вдоль берега отава

Струилась сладким утренним дымком.

Какой-то дед, потягиваясь, вышел,

Присел со мною рядом в тишине

И закурил. Махорка духом вишни

Кольнула давним детством сердце мне.

Негромко перебросились словами,

Как давние соседи, земляки,

Старик достал дрожащими руками

Какие-то потертые листки.

А, понимаю! Там, где стелет лето

Поля в цвету и росные сады,

Такой невинный мотылек-двухлеток

Несет немало дачникам беды.

Да, да! На крыльях нежных и прозрачных

Разбойник этот часто налетал.

И способ старичок нашел удачный,

Чтоб уничтожить этих объедал.

О, помнит он, как некий отрицатель

Над ним глумился, повышая тон:

Чудесно! От станка изобретатель.

Кулибин! Местечковый Эдисон!

Ну а теперь — дела совсем другие!

Как бы поставил точку он в конце.

И так глаза светились молодые

На старом и морщинистом лице.

А день вставал. И чайки в синь вонзались,

И над рекой катился гул турбин.

И дружно пассажиры просыпались.

И поднималась рыба из глубин.

И профиль комсомолки рисовался

На фоне полыхающих небес.

И мачтами стальными поднимался,

Как чу́дное виденье, Днепрогэс.

Август и сентябрь друг другу

Снова руки пожимают.

И одна рука — как солнце,

А другая — юный месяц.

Просветлели сыто кряквы

Над расплесканным болотом.

Средь густого чернотала,

Где залег туман густой,

Гомонят перед ночлегом,

Приземлившись темной тучкой,

Беспокойные скворцы.

А земля медово пахнет.

А над северными льдами,

Над студеным океаном,

В дальней птичьей стороне

Путь нелегкий пролагают

В звездный мир аэронавты,

И полярники на льдине

Продолжают дерзкий дрейф.

А земля медово пахнет.

А в степях глухих и знойных,

Где склоняется без ветра

Кривоствольный саксаул,

Добывают люди воду

И пустыню орошают.

Наши братья, сестры наши

Сеют стойкое зерно.

Я стою, ружье сжимая,

Дожидаюсь перелета

И лугов вдыхаю влагу

Полной грудью. А душа

Наполняется заветным,

Как побег дубка весною,

Чтобы так же щедро в песне

Новой вылиться потом.

Все — тебе, страна родная,

Все — тебе, мой край любимый,

Где на землях обновленных

Жаркий труд вершит дела!

Все свое несу с любовью,

Будь то Юг или же Север,

Отдаю плоды работы,

Блеск очей и сердца кровь!

Сквозь серый, мутный шум дождей,

Сквозь гомон тусклых площадей,

Сквозь окна хмурые и кущи,

Сквозь мрак, по городу идущий,—

Синицы тонкий голосок

Не сник, не умер, не умолк,

Коснувшись древних стен и башен.

Суровый дым, ты мне не страшен!

Земля от злых дождей щедрей.

Бьет жизнь сквозь глыбы площадей.

Из темных окон стылой ночи

Мне юные сияют очи…

Дымкой стелется весна,

Ветер ветки долу клонит.

Капли солнца на ладони

Сыплет звонкая волна.

Пахнет хлебом и землей

Прилетевший ветер вешний.

Речка, небо, лес прибрежный —

Все укрылось синевой.

Ты дорогу перешла,—

Синь из ведер расплескалась.

Не одна весна промчалась.

Не последняя пришла.